взорвать к чертям. Когда-то в этом был вызов: дом так похож на женщину,
дразнящую его: мол, овладей мною. Но за тринадцать лет он устал и ослаб, а
у дома заносчивости только прибавилось. Свево Бандини было уже все равно.
перед глазами вставало лицо этого банкира, сердце у него начинало
колотиться таким голодом, что готово было пожрать в бешенстве самое себя.
Хелмер, банкир. Грязь земли. Время от времени он вынужден стоять перед
Хелмером и говорить, что денег у него не хватает, чтобы семью кормить.
Перед Хелмером с его аккуратным седым пробором, мягкими руками,
банкирскими глазами, похожими на устрицы, когда Свево Бандини говорил, что
у него нет денег на взнос за дом. Приходилось проделывать это много раз, и
мягкие руки Хелмера выводили его из себя. Он не мог разговаривать с таким
человеком. Он ненавидел Хелмера. Ему хотелось сломать Хелмеру шею, вырвать
у Хелмера сердце и прыгать на нем обеими ногами. О Хелмере он думал и
бормотал про себя так: грядет день! грядет! Это не его дом, и достаточно
лишь коснуться дверной ручки, чтобы вспомнить, что дом ему не принадлежит.
цыпочках прошел в угол, к креслу возле окна с опущенной зеленой шторой.
Когда он уселся, оба колена щелкнули. Как два колокольчика звякнули Марии,
и он подумал: глупо, что жена любит мужа так сильно. В комнате так
холодно. Раструбы пара выкатывались из его дышавших губ. Он по-борцовски
хрюкнул, запутавшись в шнурках. Со шнурками вечно ерунда какая-то.
Diavolo! Он, наверное, стариком на смертном одре лежать будет, а шнурки
так и не научится завязывать, как другие мужчины.
их.
тут злиться? Ох Господи, ему захотелось шарахнуть кулаком в окно! Ногтями
он вгрызся в узел на шнурках. Шнурки! Зачем они вообще нужны - шнурки?
Уннх. Уннх. Уннх.
упрямым, будто колючая проволока. Со всей мощью своей руки и плеча он дал
выход нетерпению. Шнурок, клацнув, лопнул, и Свево Бандини чуть не
вывалился из кресла. Он вздохнул, и жена его вздохнула.
замельтешит, он всегда находил на стуле в углу разложенное для него
длинное белье. Однажды он фыркнул над такой заботой: то был год, когда он
чуть не умер от гриппа и пневмонии; то была зима, когда он поднялся со
смертного ложа, в бреду, в жару, тошнит от пилюль и микстур, шатаясь,
добрел до кладовки, впихнул себе в глотку, давясь, полдюжины головок
чеснока и вернулся в постель выгонять с потом смерть.
чеснок, но Мария утверждала, что чеснок - от Бога, и, значит, Свево
Бандини бессмысленно это оспаривать.
и от каждого пятнышка на его исподнем, от каждой пуговки и каждой ниточки,
от каждого запаха и каждого касания кончики ее грудей болели радостью,
исходившей из самой сердцевины земли. Женаты пятнадцать лет, и язык у него
подвешен, и говорить он умел, и говорил часто о том и об этом, но едва ли
когда произносил: я люблю тебя. Она, его жена, разговаривала редко, но
утомляла его частенько этим своим "я тебя люблю".
странствующие четки. Затем скользнул под него сам и схватил ее неистово,
сжав ее руки своими, обхватив ее ногами. Не страсть - просто холод зимней
ночи, а она - печурка, а не женщина, чья печаль и чье тепло привлекли его
с самого начала. Пятнадцать зим, ночь за ночью, и женщина - теплая и
манящая к своему телу ноги как лед, руки и плечи как лед; он подумал о
такой любви и вздохнул.
долларов.
скрыл бы своею тенью его собственные слабости. Взять, к примеру, Терезу
ДеРенцо. Он женился бы на Терезе ДеРенцо, только она была экстравагантна,
говорила слишком много, а изо рта у нее пахло, как из сточной канавы, и
она - сильная мускулистая женщина - любила напускать на себя водянистую
слабость в его руках:
с такой женой, как Тереза, он бы с удовольствием отдавал Имперской
Бильярдной десять долларов за покером. Он бы думал об этом запахе, об этом
трепливом рте и благодарил бы Господа за шанс спустить свои горбом
заработанные денежки. Но не Мария.
сделала с Артуро?
бил.
лестницы, и он сломал себе руку.
рождения Августа, их третьего сына, правое ухо его жены пахло хлороформом.
Она принесла этот запах из больницы с собой десять лет назад: или это
просто его воображение?
правого уха пахнет хлороформом. Даже дети пробовали нюхать - опыт не
удался, они ничего не почувствовали. Однако, запах там был, постоянно,
совсем как той ночью в палате, когда он наклонился поцеловать ее после
того, как она выкарабкалась - так близко к смерти, однако живая.
значение?
Тереза ДеРенцо вечно талдычила, что он порочный, себялюбивый и
избалованный. Бывало, это его приводило в восторг. А та девушка - как
бишь ее звали? - Кармела, Кармела Риччи, подружка Рокко Сакконе, - так
та вообще считала, что он дьявол, а ведь она была мудра, в колледж ходила,
в Университет Колорадо, выпускница университета, а сказала, что он -
изумительный подонок, жестокий, опасный, гроза молоденьких женщин. Но
Мария - ох, Мария, она думает, что он ангел, чистый, как хлеб. Ба. Что
Мария в этом понимает? Образования у нее нет, даже средней школы не
закончила почему-то.
вышла, ее имя было Мария Тоскана, и средней школы она так и не закончила.
Она была младшей дочерью в семье с двумя девочками и мальчиком. Тони и
Тереза - оба выпускники средней школы. А Мария? Семейное проклятье на
ней, на самой последней из Тоскан, на этой девочке, которая хотела, чтобы
все было по-ее, и отказалась заканчивать среднюю школу. Тоскана-невежда.
Та, что без школьного аттестата - аттестат был почти в руках, три с
половиной года в старших классах, но все равно - нет аттестата. У Тони и
у Терезы они были, а Кармела Риччи, подруга Рокко, даже поступила в
Университет Колорадо. Бог против него. Из них из всех - ну почему ему
нужно было влюбиться именно в эту женщину, что сейчас у него под боком, в
эту женщину без аттестата о среднем образовании?
Господа, чтобы Рождество было счастливым.
Неужели нужно напоминать, что скоро Рождество? Вот, пожалуйста - ночь
пятого декабря. Когда мужчина засыпает рядом со своей женой в четверг,
неужели необходимо сообщать ему, что завтра пятница? А этот мальчишка
Артуро: за что ему такое наказание - сын, который балуется с санками? Ah,
povera America! Да еще молиться, чтобы Рождество было счастливым. Ба.
больше пяти футов росту, и он никогда не понимал, спит она или нет, такая
она тихонькая.
перебирает четки и молится, чтобы Рождество было веселым. Что тут
удивляться, что он не может выплатить за этот дом, этот сумасшедший дом,