любители футбола не запомнят другого такого левого крайнего, - был
фигурой, в своем роде характерной для Америки, одним из тех молодых людей,
которые к двадцати одному году достигают в чем-то самых вершин, и потом,
что бы они ни делали, все кажется спадом. Родители его были баснословно
богаты, - уже в университете его манера сорить деньгами вызывала
нарекания, - и теперь, вздумав перебраться из Чикаго на Восток, он сделал
это с размахом поистине ошеломительным: привез, например, из Лейк-Форест
целую конюшню пони для игры в поло. Трудно было представить себе, что у
человека моего поколения может быть достаточно денег для подобных прихотей.
Франции, тоже без особых к тому причин, потом долго скитались по разным
углам Европы, куда съезжаются богачи, чтобы вместе играть в поло и
наслаждаться своим богатством. Теперь они решили прочно осесть на одном
месте, сказала мне Дэзи по телефону. Я, впрочем, не слишком этому верил. Я
не мог заглянуть в душу Дэзи, но Том, казалось мне, будет всю жизнь
носиться с места на место в чуть тоскливой погоне за безвозвратно
утраченной остротой ощущений футболиста.
навестить двух старых друзей, которых, в сущности, почти не знал. Их
резиденция оказалась еще изысканней, чем я рисовал себе. Веселый красный с
белым дом в георгианско-колониальном стиле смотрел фасадом в сторону
пролива. Зеленый газон начинался почти у самой воды, добрую четверть мили
бежал к дому между клумб и дорожек, усыпанных кирпичной крошкой, и,
наконец, перепрыгнув через солнечные часы, словно бы с разбегу взлетал по
стене вьющимися виноградными лозами. Ряд высоких двустворчатых окон
прорезал фасад по всей длине; сейчас они были распахнуты навстречу теплому
вечернему ветру, и стекла пламенели отблесками золота, а в дверях, широко
расставив ноги, стоял Том Бьюкенен в костюме для верховой езды.
тридцатилетний блондин с твердо очерченным ртом и довольно надменными
манерами. Но в лице главным были глаза: от их блестящего дерзкого взгляда
всегда казалось, будто он с угрозой подается вперед. Даже немного
женственная элегантность его костюма для верховой езды не могла скрыть его
физическую мощь; казалось, могучим икрам тесно в глянцевитых крагах, так
что шнуровка вот-вот лопнет, а при малейшем движении плеча видно было, как
под тонким сукном ходит плотный ком мускулов. Это было тело, полное
сокрушительной силы, - жесткое тело.
впечатлению, которое он производил, - человека с норовом. И даже в
разговоре с приятными ему людьми в голосе у него всегда слышалась нотка
презрительной отеческой снисходительности, - в Нью-Хейвене многие его за
это терпеть не могли. Казалось, он говорил: "Я, конечно, сильнее вас, и
вообще я не вам чета, но все же можете не считать мое мнение
непререкаемым". На старших курсах мы с ним состояли в одном студенческом
обществе, и, хотя дружбы между нами никогда не было, мне всегда казалось,
что я ему нравлюсь и что он по-своему, беспокойно, с вызовом, старается
понравиться мне.
сторонам.
широким движением руки обвел открывающуюся с крыльца панораму, включая в
нее итальянский, уступами расположенный сад, пол-акра пряно благоухающих
роз и тупоносую моторную яхту, покачивающуюся в полосе прибоя.
плечо, вежливо, но круто поворачивая меня к двери. - Ну, пойдем.
пространство, едва закрепленное в стенах дома высокими окнами справа и
слева. Окна были распахнуты и сверкали белизной на фоне зелени, как будто
враставшей в дом. Легкий ветерок гулял по комнате, трепля занавеси на
окнах, развевавшиеся, точно бледные флаги, - то вдувал их внутрь, то
выдувал наружу, то вдруг вскидывал вверх, к потолку, похожему на свадебный
пирог, облитый глазурью, а по винно-красному ковру рябью бежала тень, как
по морской глади под бризом.
на которой, как на привязанном к якорю аэростате, укрылись две молодые
женщины. Их белью платья подрагивали и колыхались, как будто они обе
только что опустились здесь после полета по дому. Я, наверно, несколько
мгновений простоял, слушая, как полощутся и хлопают занавеси и
поскрипывает картина на стене. Потом что-то стукнуло - Том Бьюкенен
затворил окна с одной стороны, - и попавшийся в западню ветер бессильно
замер, а занавеси, и ковер, и обе молодые женщины на тахте постепенно
опали и пришли в неподвижность.
рост на своем конце тахты и лежала не шевелясь, чуть закинув голову, как
будто на подбородке у нее стоял какой-то предмет, который она с большим
трудом удерживала в равновесии. Может быть, она и заметила меня краешком
глаза, но виду не подала; и от растерянности я чуть было не забормотал
извинений, что помешал ей своим приходом.
вперед с озабоченным выражением; но тут же засмеялась звенящим,
обворожительно нелепым смехом, и я тоже засмеялся и шагнул к дивану.
остроумное, и на миг удержала мою руку, заглядывая мне в глаза с таким
видом, будто у нее никогда не было более горячего желания, чем меня
увидеть. Она умела так смотреть. Потом она шепотком назвала мне фамилию
эквилибристки на другом конце дивана: Бейкер. (Злые языки утверждали, что
шепоток Дэзи - уловка, цель которой заставить собеседника наклониться к
ней поближе; бессмысленный навет, ничуть не лишающий эту манеру прелести.)
Так или иначе, губы мисс Бейкер дрогнули, она едва заметно кивнула мне
головой и тотчас же опять откинула ее назад - должно быть, предмет,
стоявший у нее на подбородке, качнулся, и она испугалась, что он упадет.
Мне снова неудержимо захотелось извиниться.
на меня ошеломляюще.
Слушая такой голос, ловишь интонацию каждой фразы, как будто это музыка,
которая больше никогда не прозвучит. Лицо Дэзи, миловидное и грустное,
оживляли только яркие глаза и яркий чувственный рот, но в голосе было
многое, чего не могли потом забыть любившие ее мужчины, - певучая
властность, негромкий призыв "услышь", отзвук веселья и радостей, только
что миновавших, и веселья и радостей, ожидающих впереди.
и передал ей привет от десятка друзей.
черной краской в знак траура, а берега озера всю ночь оглашаются плачем и
стенаниями.
перехода она добавила: - Посмотрел бы ты на нашу малышку!
положил мне руку на плечо.
обосноваться на Востоке.
тотчас же снова перевел глаза на меня, будто готовясь к отпору. - Не такой
я дурак, чтобы отсюда уехать.
неожиданности: это было первое слово, которое она произнесла за все время.
По-видимому, ее самое это удивило не меньше, чем меня; она зевнула и
два-три быстрых, ловких движения оказалась на ногах.
времени валяться на диване.
пытаюсь вытащить тебя в Нью-Йорк.
только что появившимся на столе. - Никогда не пью накануне.
что на донышке. - Как тебе что-то удается, для меня загадка.
Смотреть на нее было приятно. Она была стройная, с маленькой грудью, с
очень прямой спиной, что еще подчеркивала ее манера держаться - плечи
назад, точно у мальчишки-кадета. Ее серые глаза с ответным любопытством
щурились на меня с хорошенького, бледного, капризного личика. Мне вдруг
показалось, что я уже видел ее где-то, может быть, на фотографии.
там есть знакомые.