повязанную поверх теплого платка кокетливой газовой косынкой.
даешь, новые корючки лепишь. Вот Кисс в манеже был - король! Знал себе
цену. Не суетился...
корючек все было, пожалуй, справедливо. Он и сам чувствовал, что в номере
накопилась всякая дребедень и беготня. Но словечко "мельчишь" ему очень не
понравилось - чем бы он такого заслужил?
Ивана по плечу.
Иван. Причем изумление было отработано почти по Станиславскому.
включая малых детей, заговорили с отчаянным кавказским акцентом. Это была
очередная маленькая мода замкнутой группы людей, и даже стойкий к таким
поветриям Иван ей поддался.
ахалтекинца Абджара, на ушедшего в запой конюха Тетерина, еще на
сквозняки, и ушел. Он репетировал с джигитами рано, сразу же после
николаевских тигров, и уже освободился.
про себя поздоровался с красными мячами, а с одним - особо.
реквизит. Но один из мячей первым делом потерял опоясывающую его
серебряную полоску, остался только маленький хвостик. Ивану стало жаль
беднягу. Полоску он навел серебряной краской, прозвал обиженный мяч
Хвостиком и специально для него ввел в комбинацию новое начало, где
Хвостик исполнял соло на локтях Ивана. Потом Иван решил, что Хвостик
приносит удачу, и самые сложные трюки начинал с него.
кольцами, поставил на барьер сумку с мячами и включил Мэгги погромче.
Музыка была - все те же внушающие бодрость ричеркары Андреа Габриэли.
антиподистка Наташа, лежа на тринке, ссорилась с мужем-ассистентом,
который не мог удачно закинуть расписной бочонок на ее длинные-длинные
ноги в мягких белых сапожках, устремленные вверх. Эквилибрист Еремеев то и
дело валился с пирамиды катушек - тоже пробовал что-то неслыханное.
Несущиеся по кругу хитрым клубком клоуны норовили сбить Ивана с ног.
ничего не видел, кроме мячей.
нет, а мячи не взлетают-опускаются, но висят над запрокинутым лицом
наподобие облака, колеблясь в неустойчивом равновесии. А сам Иван чтобы
удерживал в воздухе это облако не ловкостью рук, а силой своего
напряженного взгляда.
- он не понял, потому что от мелькания искр на серебряных ободках вдруг
ошалел и растерял все свое облако.
- и придумал маленькую вселенную из девяти красных планет, которая
зависает над ним, ее творцом, в стремительном вращении. От одного его
взгляда зависела ее судьба. Он ее создавал не несколько минут и отправлял
в небытие. Если же пойти дальше, на каждой планете могло быть свое
маленькое человечество...
мелькали все быстрее, ощущение власти и силы делалось все острее... и
ехидный Хвостик стукнул Ивана по лбу. Планеты, вредничая, разбежались по
всему манежу.
не имело отношения. В работе Иван баловства не допускал.
большим и указательным за много лет загрубела, но от больших нагрузок
появлялись болезненные трещины, лечить которые - морока.
начала до конца. Раздражали новые булавы. Иван сам вытачивал ручки в
столярной мастерской и учел вроде бы каждый миллиметр, но они получились
чуть тяжелее старых. Он уже не первый день пытался приспособиться к их
норову и наконец разозлился.
переводя дыхания, сердито запустил повыше пять булав. Сорок темпов одолел
с пятого захода и вытер лоб.
устанавливали маленькие трамплины. Три часа пролетели слишком быстро, а
ему по плану из бархатной книги полагалась еще работа с кольцами - всего с
тремя, но они вращались над головой в вертикальной плоскости вокруг своей
оси, успевай только подкручивать! Иван искал такую высоту и такой ритм,
чтобы высвободить время и пространство еще для двух колец. Такую пятерку
до него еще никто не кидал.
почувствовал, что неплохо бы и пообедать. Утренняя репетиция завершилась.
"Королевой Марго" и Мэгги. Иван старательно осваивал придуманный
шестнадцатый век под лютневые перезвоны и оторвался от книги только ради
чаконы Ганса Найзидлера. Он терпел ее увесистое начало с глухими, словно
уходящими в землю аккордами ради прелестной мелодии, возникающей вслед за
пасмурной темой.
семи и допрыгался - увидел входящего в зал первого нетерпеливого зрителя.
ног ошарашенного униформиста.
шаров в одной руке и гигантской картонной ромашкой в другой, он уже
маршировал по манежу в парад-прологе. Потом сходил за чемоданом, вплотную
перед выходом роздал мячи, кольца и подставку для булав униформистам, а
потом совсем некстати вспомнил, что забыл поругаться с осветителями.
собой в воздух булавы, побежал к звезде в центре манежа, а вместе с ним
понесся луч желтого цвета.
взбучки, отставали. Хуже того - Иван перестал чувствовать предметы. Даже
мячи.
Просто предметы летели Бог весть куда, может - в руки, а может, и нет.
Номер сложился из серии счастливых случайностей и совпадений. Таких
милостей Фортуны Иван не выносил.
незаслуженные аплодисменты и поскорее убрался с манежа. Никакими силами не
удалось выгнать его на повторный поклон. Он отругнулся и ушел наверх, в
гримерку. Там он выполз из влажного от пота костюма, кинул его на
перекладину и уселся в плавках перед зеркалом, вытираясь махровым
полотенцем. Мэгги заворковал с середины меланхолический французский танец
турдьон.
рожу. Но серые глаза посмотрели на него из зеркала совсем замученно. Семь
минут номера выматывали больше, чем три плюс три часа репетиций. Иван
попытался придать физиономии мужественную бодрость - сдвинул густые брови,
сжал губы, да какое там...
компенсацию за неудачу, заполучить хоть крошечную победу. И сегодня же,
иначе хоть спать не ложись. Но какую?
ней вместе. В гости он, пожалуй, пошел бы и блеснул за столом байками о
своих заграничных гастролях. Средство испытанное, но в коллективе
давным-давно образовались кружки, семейные и холостяцкие, один он не у
дел. А брести выпрашивать у кого-то полчаса общения - невозможно.
самого носа было закрыто шарфом.
Раздевайтесь!
командовать.
в чем дело. Он накинул халат и завязал пояс.
- сказала художница.
показала рукавичкой на старый костюм, свисавший с перекладины.
Белоусов Валерий
Андреев Николай
Афанасьев Роман
Махров Алексей
Бажанов Олег
Акунин Борис