того, который под ногами. Из детской выглядывает заспанный всклокоченный
пацан, обнаруживает меня, оторопело говорит: "Ой, чего это?" и сразу
прячется. Голос его неожиданно остр - пронзает, словно копье. Я
вздрагиваю, но движения не прекращаю. Останавливаюсь возле вешалки, чтобы
посмотреться в зеркало. Череп и кости, жуть. Кто я, Господи? Зачем, за
что... Смотрю и смотрю, не могу отвести взгляд. Как я смотрю, если вместо
глаз у меня дырки? Как я слышу, как думаю?.. Мальчишка снова высовывается,
бесстрашно вопит, срываясь: "Папа! Тут чего-то такое ходит! Бабушка-а!.."
Кто звал меня, - мгновенно оборачиваюсь. Он шарахается - нет мне ответа...
Снимаю с крючка шикарную шинель и с удовольствием натягиваю поверх
лохмотьев. Поднимаю упавшую фуражку. Кожаный обод надежно обнимает
затылок. В зеркале - подтянутый офицер. А что, даже красив! Настоящий
мужчина, рыцарь тьмы...
плач мальчика, терзая мою душу, ни на что не похожим гулом отдаваясь в
голове, и я покидаю собственную квартиру, ставшую чужой всего за одну
пьяную ночь... Значит, ты считаешь, что я "недоделок чертов"? -
вспоминается вдруг старуха. Это я-то недоделок? Я - высокопоставленный
холуй государства, ведущий сотрудник министерства, где куется мнение
народных масс, можно сказать - десница самого Бригадира Правды, как
любовно именуют в народе моего хозяина. Выдвиженец, который еще будучи
подростком участвовал в событиях Января 24-го, всем сердцем принял идеи
Великой Русской Революции. Мало того - известнейший детский писатель,
сочинивший бессмертную книгу "Повести Просто Так". Я - вполне молодой,
полный сил мужчина... был...
появляюсь из подъезда! Сон... Не ждали такого молодца? Думали, просто
шпана в дом заглянула, думали, ребятишки погулять захотели, двери
выломали, вахтера заставили в штаны наложить, и вы бы их лениво взяли за
воротнички, запихали бы в фургон, повыбивав остатки зубов, и спасен был бы
знаменитый дом... Только стрелять в меня бесполезно, дорогой товарищ,
проверено ведь уже! Тебя я догоню, обязательно, обязательно - и головой об
стену, и еще раз, не жалея сил, чтобы осторожнее обращался с оружием,
чтобы уважал старших по званию. В руках - липкое месиво. Хрустит,
сминается, брызжет темным соком...
бифштекс остается на тротуаре. Струсили, орлы недоучившиеся, разлетелись.
Автомобиль свой бросили, герои. Странный автомобиль - огромный, а сидит
низко, и двигателем урчит почти неслышно. Вместительный, грозный. Отличная
вещь, полезная государству, даже жаль, что это плод больного воображения.
Красивая вещь. Я вообще люблю красивое, я истинный рыцарь. Лошадей обожаю,
например. Впрочем, сейчас выбирать не приходится - залезаю в стальную
кабину, предварительно обтерев шинелью костяшки пальцев. Как управлять
этим чудищем? Ладно, руль есть, педали есть, разберемся.
навстречу. Не хуже многочисленных странных автомобилей - маленьких,
гладких, как в детских книгах рисуют. По Манежной вдоль сада, мимо
Колымажной, мимо Константиновской, в сторону набережной. Вот и аллея
Славы. Здесь, откуда начался мой бред, ходят люди в военной форме, топчут
газоны, негромко переговариваются, бросают окурки. Очевидно, ищут
негодяев, посмевших выкопать из земли мои останки. У тротуара дремлют
красивые автомобили, принадлежащие службе Спокойного Сна. Три буквы "С".
На боку моего фургона также имеются эти волшебные буквы, бросающие в
холодный пот любого нормального человека, и я проезжаю без задержек. Я -
свой. Интересно, что обо мне говорили, прежде чем закопать? Что писали в
газетах? Наверное, много прекрасных, трогающих душу слов, если уж решили
похоронить на аллее Славы. Мол, верой и правдой служил он Отечеству,
безжалостен был к врагам свободной нации, остро заточенным пером
пригвождал к бумаге моралистов и догматиков. Мол, целое поколение истинных
евразийцев воспитал своими книгами, мол, неравнодушен был к лошадям и
старинному оружию - гордость наша, герой среднего звена...
порядка, справа - река, символ любви к родине. Вчера? А может, не вчера?
Сколько времени прошло - дней, лет? Покоиться на аллее Славы, держа грудью
мраморную плиту, большая честь. Там хоронят только погибших на посту,
только умерших не своей смертью. Не своей смертью... Что случилось? И
почему, почему рядом с могилой валялась моя книга?.. Мчусь вперед, к
площади. Мелькают башни. Ночной воздух толкается в глазницы, врываясь
через открытое боковое окно. Я неудержим. Когда же меня разбудят, когда
освободят от вопросов?
привлекать к себе внимания. Потому что пространство с той стороны
Покровского собора пустынно, мертво, охраняемое прожекторами и бдительными
взглядами часовых. Объезжаю по Хрустальному, торможу на Никольской улице.
До Военного музея добираюсь пешком, вспугнув пару случайных ночных теней.
Площадь открывается навстречу, теперь уже с противоположной стороны.
Пустынна и мертва, дьявольски красива. Красно-белые башни стоят на страже
беспокойного сна счастливых евразийцев, прокалывая небо пятиконечными
символами чистоты национального генофонда. Без двух час - показывают часы
на Спасской. Самое время для подвигов...
красное с белым. Привычный маршрут. По Военному проезду захожу зданию в
тыл, оказываюсь перед дубовой дверью. Наконец-то... Но ведь Манеж в двух
шагах. До моего дома - 200 саженей вдоль стены, от Троицких ворот направо,
мимо Манежа, а там и родной перекресток. Почему я объехал Кремль почти по
периметру, почему сразу не погнал автомобиль сюда? Очевидно, чтобы
обмануть службу СС. Или чтобы взглянуть еще раз на аллею Славы... А может
- боялся? Оттягивал этот момент, трус? Именно здесь, в Военном музее, за
дубовыми дверями, за толщей ржавого кирпича я и сплю сейчас, метаюсь в
белой горячке, тщетно пытаясь проснуться. Именно здесь я напился вчера,
отмечая со своим быдлом успешную сдачу очередной придворной речи нашего
Бригадира Правды. Я пришел разбудить себя. Неужели боюсь?
взламывается легко и приятно, лопается с хрустом, бессильное сдержать мой
кулак. Я внутри. Тусклый мрамор, тусклая лестница, тяжелый свет - до боли
знакомая картина. Мы всегда приходили сюда через этот вход, потому что
центральный - тот, что с площади, - крепко запечатан, открывается только
перед особенными гостями. Верный Петро отключал сигнализацию и впускал
нас, шумных, веселых, всесильных, верный Петро вел нас в подвалы, где
никто не мог помешать нам чувствовать себя хозяевами. Мы - молодость
страны, мы - невидимая власть. Только свои, только соратники, проверенные
в каждодневных боях за святую Русь. И охранники, тащившие водку, и бабы,
на ходу снимавшие чулки, - все свои. Никаких полукровок, кристально чистый
генофонд, надежда возрождающейся нации. Кроме Петро, правда, но кто об
этом знает? Кто знает, что дед у него был немец, а бабушка еврейка?
Впрочем, не это страшно, ну жил бы он себе с волчьим паспортом в
каком-либо из столичных спецкварталов, если бы те самые дед с бабкой не
были к тому же представителями немецкого дворянства, обнищавшими на
русской земле. Наши с ним папы в одной гимназии обучались, до революции,
естественно, а мы дружили с детства. И третий друг у нас был, Очкарик,
тоже из семьи потомственных интеллигентов. Прямо как в романах, идиллия.
Первого друга я администратором мертвого музея сделал, второго посадил
редактором журнала - пользуйтесь моим всесилием, лижите мне пятки в
приступах холуйской благодарности... А подвалы здесь шикарные, оборудованы
не хуже кремлевских. В залы подняться давно уже не тянет. Раньше тянуло -
просто побродить по этажам, на оружие посмотреть, на доспехи, на чучела,
красотой законсервированной полюбоваться. Музеи ведь закрыты - с тех пор,
как фракция генетиков сумела счистить с коммунистического трона масонскую
накипь, освободить партию великого Ленина от убийц и лицемеров. Музеи
закрыты, потому что Январская Революция продолжается, потому что живы еще
интернациональные предрассудки, потому что любое, самое крохотное зернышко
чужой культуры - враг свободной нации.
по первому этажу, насквозь - в холл. Навстречу выскакивает заспанный
старик, на ходу застегивающий форменные брюки. Застываем лицом к лицу.
Бежать он не может, ноги его не слушаются, вместо этого он вяло шевелит
губами, явно желая что-что сказать. Кто такой? Похож на отца моего верного
администратора, только седой. Носатый, тощий, неопрятный. Неужели это...
Вне сомнений. Значит, он тоже жив, пес облезлый, - как и та старуха в моей
квартире?
дьявол, дьявол!.." Шагаю к нему, хочу обнять товарища по детским и
недетским играм, однако он отпрыгивает и падает, споткнувшись о ступеньку.
Как же вы постарели, холуи мои пустоголовые, как же вы поизносились! Он
исступленно бормочет: "Нет, не надо меня, не надо... Товарищ полковник, я
не предал национал-ленинизм, я такой же патриот, как и раньше, внучкой
клянусь!.. Не предал, хозяин!.." - и я склоняюсь над ним, всматриваясь в
маленькие мутные глаза. Приятно быть полковником. Но все же, сколько лет
прошло, Петро? Чей ты теперь? Кто посмел перевести тебя из начальников в
сторожа? Он отползает, вытирая задницей камень, он уже кричит, яростно
клацая зубами: о том, что правильно я вернулся, что эти сволочи превратили
страну в отхожее место, что предательство кругом, что зря мы кровь
проливали... Тогда я хочу съязвить: мол, если и проливал ты кровь,
товарищ, то лишь чужую, вечным трусом ты был, - как и я, разумеется, - что
пока я культурно служил первым референтом при Министре печати, главном
Шилова Юлия
Контровский Владимир
Трубников Александр
Русанов Владислав
Сертаков Виталий
Орлов Алекс