Чтение 2–й страницы книги ~Светолия~

Сережа поскользнулся об брошенную бутыль, а за спиной его пьяно закричала
мать:

- Он сам вернется! Слышишь, Сашка, быстро возвращайся!

- Да черт с ним! - заорал отец. - Пусть бегает, малолетка, пусть носится,
черт с ним - возраст такой! Ты что б возвращался поскорее! Понял?!...

Последние слова Сережа слышал уже плохо: он несся вдоль русла ручейка:
сам ручеек был покрыт еще льдом, но талая вода уже бежала по льду.

- Томас же! - кричал Сережа, а березы над его головою глубоко и радостно
шептали что-то; птицы, радуясь солнечному свету, чирикали, пели, перелетали
с ветки на ветку; а с ветвей падал тяжелый, старый снег; готовый
преобразиться в быструю и веселую водную струю.

Снег гудел под ногами, держал Сережу; и бежать было легко.

- Томас же!

Перед ним вдруг открылось круглое, озаренное солнцем озеро. Лед на нем
лежал еще нетронутый водами и весь был гладкий, словно стеклянный и в
глубинах его залегла, в ожидании лета золотистая дымка.

Котенок, не слушая Сережиных окриков, бросился по льду; а мальчик на
несколько мгновений остановился на берегу, обернулся назад...

Откуда-то из-за деревьев едва доносился пьяный шум, но напевы ветвей и
птиц казались теперь куда более громкими. Сережа зачем-то попытался
вспомнить свои утренние страхи, попытался представить, что из-за березового
ствола выпрыгнет кишащий червями мертвец, или же лед на озере треснет и
потянутся к нему слизистые щупальца, схватят, уволокут его в темную глубину:
но он не мог себе этого представить! Он просто знал, что ничего подобного ни
в озере, ни за березами не таится; с великим трудом он мог еще вспомнить
образы, бывшие столь яркими в квартире; но казались они совершенно блеклыми
и далекими, против этой свежей лесной глубины.

Повернулся он к круглому озеру и увидел, что котенок, добежал уже до его
середины; там, где поднимался изо льда островок, в центре которого стоял,
окруженный березовым хороводом, дуб-великан.

Сережа вздохнул поглубже, как перед нырком, и бросился на ледяную гладь;
успел пробежать только несколько шагов, да тут и поскользнулся, упал и,
словно на коньках, на заднице покатился следом за котенком к островку. А
скорость была такая, будто бы он на санках с горки катился: только ветер в
ушах свистел!

- Эй, эй, эй! - испуганно закричал Сережа, когда до островка осталось
шагов двадцать, а скорость его скольжения, не только не уменьшилось, но даже
и возросла.

Сережа попытался схватиться руками за лед, да не тут то было! - руки
легко скользили и глубина с замороженным златом, легонько их холодила.

- А... вот ведь... - шептал он, переваливаясь на бок, и одновременно
пытаясь подняться на ноги...

Но он замер и не кричал больше, когда ветви кустарника, который сплетался
под березами, вдруг плавно раздались в сторону и оказалось, что в глубины
островка ведет бухточка, в которую и влетел, словно кораблик, Сережа.

Вот и дуб летит на него - Сережа увидел, что из дупла, образованного у
самых корней и выделанного ледяными вратами, бьет и тут же уходит в ледовую
глубину густая струя солнечного меда.

Котенок уже лакал этот небесный мед, а когда появился Сережа, плавно
отпрыгнул куда-то в светло-дымчатую дупловую глубь.

"Не бойся, нас Сережа" - запели где-то совсем рядом нежные голоса и ветви
берез вздрогнули, потянулись к мальчику, да и замерли, словно и впрямь
побоявшись его испугать.

А он уже был под самым дубом и, понимая, что расшибется, закричал и
выставил перед собой руки:

- Я не хочу!!!

- Тебе нечего нас бояться...

Тут где-то рядом мяукнул котенок и Сережиного лица коснулся солнечный
мед, обволок его тело, мягкой волной пробежался в волосах, и волосы его
запели, словно ветви деревьев на ветру; он заполнил его легкие и мальчик
понял, что медленно, и очень плавно, словно в далеком детском сне, который
он уже успел позабыть - летит, а перед ним плавно и медленно раскрывается
дупло и льющийся из него свет усиливается; подхватывает на крыльях, несет в
себя...

Не было страха, даже удивления не было: как во сне все было естественно,
хоть и необычно, и не было вопросов что это и почему это - просто это было,
как солнце на небе, или река в поле.

Не размыкая губ он позвал котенка и вот светло-серое облачко уже
запрыгнуло к нему в руки, замурлыкало едва слышно.

А он уже пролетел в глубины дупла и там увидел прекрасный зал, весь
сотканный из ледовых цветов - они хоть и были ледовыми, но в лепестках их
мерно и плавно пульсировали живые, теплые сердца; а в центре зала бил фонтан
медового света, и по воздуху, собираясь в полные плавных образов облака,
плыл к выходу.

За фонтаном поднимался березового цвета, дышащий трон; на котором сидела
дева, такой красы да чистоты ключевой, что ни в сказке сказать, ни пером
описать. Одета она была в легкое белое, платье, а на голове ее, в волосах
снеговых цвели подснежники. И лицо, словно из мрамора живого, теплого и
тонкого сотворенное; и черты и рук и тела: все-все говорило, что любит она
всем сердцем и Алешу, и всех-всех кто рядом с ней.

Мальчик прокатился через весь зал и вот уже коснулся трона; словно в
тепло-снежный сугроб погрузился. А лицо девы уже над ним склонилось, и от
взора ее, от глаз больших нельзя было оторваться. Завораживали глаза эти;
так порой от красоты облаков небесных, да от вида полей колосящихся, волнами
под ветрами колышущимися, оторваться трудно - так и от красы глаз этих
оторваться нельзя было. В окружении лица младого, глаза эти древними были:
такими древними, как поля, как ветер, как солнце даже - но разве же кажутся
поля или солнце дряхлыми от бессчетных веков; они просто непостижимой для
людей мудростью веют - та же мудрость древняя в этих глазах цвела. И цвет их
был какой-то непостижимый, лесной, необъемлемый словами.

- Что же ты боялся меня, Сережа? - губы ее легонько шелохнулись и голос
этот коснулся Сережиных ушей.

А он рассеяно и легко пожал плечами и, улыбаясь, неотрывно вглядывался в
эти ласкающие его глаза - он и не знал, как мог бояться этого голоса милого
- ему было так хорошо, как давно уже не было.

- Кто же вы? - беззвучно, по прежнему улыбаясь, спрашивал он.

Дева услышала его и, глазами улыбнувшись, отвечала:

- Пусть имя моя как Светолия зовется в устах твоих; а по делам своим -
повелеваю лесом.

- Что - этим лесом, который за городом стоит? Тем лесом в которым я за
Томасом бежал? - котенок, усевшийся на плечо к Светолии мяукнул.

- Тем лесом, что не за городом, да за полем стоит, но и поле и город ваш
окружает. - говорила Светолия. - В былые времена, на месте города деревенька
одна маленькая стояла; а в лесу и лешие да грибовики, да корневики, да много
друзей моих бродило, а в озерах сестрички-русалки купались; люди нас
знавали, во древности мудрости у нас набирались, а потом и бояться стали, и
"нечистыми" звать; потом и мир меняться стал... - она печально вздохнула.

- Как меняться стал? - спросил Сережа.

- Скажу тебе так: люди другими стали, по другому на мир взглянули. Вот
раньше духом развивались, а тут выбрали путь иной и слово к названию пути
того чуждое: техникой тот путь зовется.

- А разве есть волшебство?

- Это место ты можешь назвать волшебным. И ты хочешь спросить у меня,
Сережа, зачем позвала я тебя, и отвечу тебе так: мы скоро уйдем - века
научили меня слышать предсказания ветра, и я знаю: мы скоро уйдем, и все
здесь станет иным, но перед тем как уйти я хотела бы передать хоть часть
своих знаний тебе - тебя поставить на путь истины... - она печально
вздохнула и Сережа, хоть и не понимая о чем говорит она, почувствовал, как
какое-то прекрасное печальное тепло охватило его сердце и пробежало по телу
до самых глаз; вырвалось из них, по щекам покатилось.

- Прости, прости меня за печаль! - улыбнулась тут Светолия и поцеловала
его в щеку. - Печаль хороша осенью, но ведь сегодня первый день весны, и
весь мир поет радостную песнь.

При этих словах Сережа вспомнил про своих родителей и сказал уже иным,
испуганным, напряженным голосом:

- Мои тоже песни поют... Скоро и меня искать станут, если уже не стали.
Так что, мне возвращаться придется.

- А взгляни-ка ты сюда. - по ледовому и теплому полу прокатилось
серебряное, лунное блюдо и подпрыгнув оказалось в ладонях Светолии. Из
фонтана выпрыгнуло, плескавшееся там красно яблоко и закружилось по
серебристому дну.

Светолия повернула блюдце к мальчику и вот он увидел, как лунно-цветное
дно сначала заволоклось утренней дымкой; потом же, словно ветер подул, и вот
Сережа увидел распахнувшую навстречу полю березовые окраины леса: там стояли
"джипы" и иные слепящие лаком иномарки, некоторые, забыли выключить и они
выбрасывали синие облачка. За столом навалены были бутылки; слышались пьяные
возгласы - там мелькали, среди надрывающихся колонок пьяные, красные лица, и
блистали под солнцем набросанные повсюду банки и бутылки. Кто-то выбрасывал
под березу содержимое своего отравленного желудка; кто-то успел подраться и
теперь сопел, вытирая ушибы. Мать Сережина перепив, отходила теперь в
машине, а отец, горячо спорил о чем-то бессмысленным со своим дружком.
Вдалеке на поле Сережа увидел еще несколько машин, там пили и веселились
охранники...

Дальше, за полем, с какой-то необычайной болью бросились в глаза
дымящиеся темно-желтым светом городские трубы, да и все дома казались после
всего виденного за последние минуты облезлыми и мрачными уродцами.

И он почувствовал, что не хочет возвращаться туда, и если бы не родители
его, которых он, несмотря ни на что, всем сердцем любил, так и крикнул бы:
"Я останусь здесь - хоть на неделю, хоть на день!"

Светолия протянула ему руку и негромко молвила: