непонятных смертей, но такого странного трупа мы еще не видели. Тело
Альберта свела жестокая судорога, и руки и ноги были столь невозможно
выкручены, что, казалось, это немыслимо совершить, не ломая костей, но
кости были целы, так установила медицинская экспертиза.
кричавший о безмерном страдании. И вот тут начинается странное: на лице
Альберта закоченело выражение счастья, он радовался своей гибели, он
ликовал, он восхищался - такое у меня создалось впечатление; и чувство,
возникшее у Генриха, было таким же. И вторая странность: тело почернело -
Альберт словно бы обгорел.
на Альберта. Я не дружил с этим человеком, как Генрих, но неожиданная его
гибель была так ужасна, что разрывалось сердце.
ногах от волнения. - Мне кажется, тебе плохо.
лица нет. Смерть это смерть, ничего не попишешь.
температуры. Ожоги на теле, по всему, произошли от внутреннего огня. Точно
узнаем на вскрытии, а пока скажу: в моей практике еще не было столь
загадочной смерти.
высказал свое мнение в трудных ситуациях: ему предварительно надо было
посмотреть сто вещей, продумать сто мыслей, прежде чем он решится
выговорить одну фразу.
Генрих, после того как справился с первым волнением. Труп отнесли в морг.
Я отвечал и за себя и за Генриха на вопросы следователей-врачей, сам
задавал им вопросы - на три четверти их они ответить не смогли, - потом
поинтересовался, что обнаружил Генрих. Ничего важного он не открыл.
Аппарат был усилителем электрических потенциалов, довольно сложное
сооружение, но для чего он предназначен и как действует, понять из осмотра
было непросто, а отпечатанной схемы ни на приборе, ни в комнате мы не
нашли.
Генрих. - Вот эти гибкие зажимы накладываются на руки, эти - на шею...
похожие и величиной и цветом на апельсины. - Закуска неудобоваримая, что,
впрочем, Альберт доказал своей трагической гибелью.
стереоэкране зажглась картина вскрытия трупа и мы, не выходя из комнаты
Альберта, стали свидетелями того, что происходило в морге. Вывод
прозектора был таков: Альберт скончался от ожога, охватившего все его
тело. Это был редчайший случай внутреннего самовозгорания, гибель от
пламени, промчавшегося по нервам, бурно закипевшего в артериях и венах,
безжалостно обуглившего кости и мышцы. Один из медиков сказал, что в
древние времена насквозь проспиртованные алкоголики, у которых в крови
было больше спирта, чем кровяных шариков, вот так же воспламенялись, когда
к ним подносили спичку. Другой возразил, что Альберт алкоголиком не был и
горящей спички к нему не подносили. Этот врач считал, что Симагин погиб от
электрического тока: если на тело наложить электроды, подвести напряжение
в несколько тысяч вольт, то сквозь ткани промчится ток такой силы, что
порожденная им теплота изнутри убьет человека. Третий медик заметил, что
электрической казни Альберта не подвергали, а сам он не смог бы выбрать
подобный вид самоубийства, ибо у него не было высоковольтной аппаратуры.
Этот рассудительный врач собственного суждения о причинах смерти Альберта
не имел.
вскрытия:
трагедии поразмыслить о ее причинах.
загадку этой смерти.
тебя уже готова версия драмы, и настолько невероятная, что только она одна
справедлива. Ибо ты не раз говорил, что загадки только потому и загадки,
что в основе их лежат редкие причины, а мы чаще всего ищем тривиальностей.
Или не так?
мне было не легче. Но я поддержал его иронический тон, чтобы не дать
расходиться нервам. Меня все больше беспокоило состояние Генриха. Мы в
свое время раскрыли тайну гибели Редлиха, были свидетелями трагической
кончины Андрея Корытина, очень близкого нам человека. Все это были
грустные истории, наш успех в распутывании тех тайн не доставил радости ни
Генриху, ни мне. Но еще ни разу я не видел Генриха таким подавленным.
Теперь я знаю, что он уже был болен, но тогда еще не понимал этого,
сверхмудрые медицинские машины тоже не обнаружили проницательности. Одно я
представлял себе с отчетливостью: Альберта уже не воскресишь, нужно, чтоб
рана, нанесенная его гибелью Генриху, не оказалась для брата непосильной
тяжестью.
- сказал я.
неспособен.
над моим методом работы, хотя все важные идеи, принесшие этому методу
известность, принадлежали ему, а не мне. Он был такой: сперва насмехался,
потом загорался. И в тот день, начиная рассуждение, я не сомневался, что
где-то в середине он, увлекаясь, прервет меня и продолжит сам - и гораздо
лучше продолжит, чем мог бы сделать я.
медики. Остается раскрыть, что породило гибельный огонь. Алкоголь
отпадает, электрический разряд тоже. Тем не менее был какой-то физический
агент, породивший испепеляющий свет.
выводом можно согласиться.
через несколько часов после встречи с нами. Робот свидетельствует, что,
раздраженный твоими возражениями, Альберт собирался тебе что-то доказать.
И оно, это пока непонятное нам "что-то", его доконало.
неопровержимый аргумент против тебя, который он разыскал, - вот что
погубило его.
самому, признаюсь честно, мысль уже превращалась у него во все озаряющую
идею. Так бывало и раньше, так было и в тот раз. - Давай вспомним, о чем
мы спорили с Альбертом. Я утверждал, что музыку великих композиторов все
люди воспринимают в общем одинаково, а он возражал. Говорил, что у каждого
в душе творится своя особая музыка и что при помощи такой индивидуальной
музыки люди познают мир. "Все звучит: вещи, слова, чувства" - разве не так
он сказал?
"Теперь я ему покажу!"
психике музыку. Он сказал, что картина Рунга звучит ему трагической
симфонией, неким мрачным реквиемом. Я был бы опровергнут, если бы ему
удалось записать эту симфонию, и не просто записать - как нечто им
сотворенное, так работают все композиторы, но и показать, что каждая нота
порождена картиной, он лишь звучащий инструмент, а не творец.
ее вызван страстным желанием убедить тебя, что мелодия вещей реально
существует. Но как и где зазвучала убийственная музыка?
бегал взад и вперед, когда его озаряла новая идея.
возвышавшийся посреди комнаты.
нем корень несчастья, я бы не решился. Ни одно из моих сомнений Генрих не
опроверг. Он умоляюще поднял руки:
Херберт Фрэнк
Николаев Андрей
Мацумото Сэйте
Корнев Павел
Никитин Юрий
Шилова Юлия