Чтение 2–й страницы книги ~Бес в ребро~

что, получив "укорот", я обычно соглашалась: делай как
знаешь. Я, наверное, трусоватый человек и конформистка по
природе, но мне ни разу не довелось увидеть, чтобы один из
спорщиков сказал другому: "Ты переубедил меня, я не прав и
перехожу- на твою точку зрения". Поэтому, заслышав грозовой
рокот предстоящего "укорота", я заранее сдаюсь и занимаю
Витечкину позицию.

Но сейчас, видимо, моя реакция не совпадала с ролью,
придуманной мне в сценарии "Расставание интеллигентных
супругов", и Витечкино режиссерское чувство было глубоко
уязвлено отсебятиной, которую я бессовестно порола на
выпуске спектакля в свет.

- Почему ты всегда выдумываешь себе роль жертвы? - с
настоящей страстью и негодованием спрашивал он меня. -
Почему ты и обо мне подумать не хочешь?!

- О чем я должна подумать? О том, как тебе непереносимо
тяжело бросить детей и меня? О твоих мучениях, когда ты
обманывал меня как последнюю дуру? Или о невыносимом тебе
бремени алиментов?

- Вот ты вся в этом! Вся твоя лицемерная любовь! Ты
всегда мягко стелешь, а спать с тобой очень жестко!

Я бессильно развела руками:

- Наверное, ты прав. Поэтому у тебя кризис. И ты
уходишь к той, с кем мягко спать...

Или я нарушила порядок ходов, или подточенная кризисом
Витечкина нервная система не выдержала, но вдруг его лицо
жалко скривилось, задергался подбородок - он заплакал.
Бежали по его лицу прозрачные круглые слезы, а он быстро,
горячо бормотал:

- Да... да... я всегда знал цену твоим жертвам... Вся
твоя мягкость и сговорчивость - сплошная показуха... Ты
внутри каменная... Все вы - жертвователи несчастные -
однажды счет подаете... Там все записано и учтено...
Все!.. Платите за любовь! За заботу! Под каждой вашей
жертвой закопана корысть...

- Витечка, ты от своей Шиихи совсем ополоумел! Ты
послушай себя. Что ты несешь? Какие жертвы? Какая
корысть? Вся моя корысть - жить с тобой вместе...

Почему-то меня не возмущали его дурацкие обвинения, в них
было что-то запальчиво-ребяческое, когда нет чувства правоты
в споре, но есть лишь мечта сохранить лицо.

- Я устал! - кричал Витечка. - Я не могу так больше!..

И плакал. Я с острым стыдом думала, что не испытываю ни
гнева, ни унижения, а только щемящее желание его легонько
отшлепать, прижать к себе, утешить, вытереть с лица слезы.

Но не могла этого сделать. Потому что выработанным за
долгие годы знанием его чувств я видела, что он не хочет от
меня утешения и мира. Ему нужен сейчас скандал, раздор,
злость. Он хотел плакать.

- Ты всегда делаешь вид, будто согласна со мной, что
понимаешь меня и сочувствуешь! - горевал он о своем умершем
чувстве. - А сама ты радуешься в глубине души моим
неудачам! Тогда ты счастлива мы с тобой пара неудачников.
Оба сидим в теплом дерьме! Союз неудачливых талантов! Нам
обоим не повезло в жизни, и мы вместе до гроба - дураки
оба!.. Ты хочешь превратить наш дом в заказник убогости -
ферму придурков и неудачников...

- Витечка, я не считаю себя неудачницей... - робко
попыталась я остановить его.

- Конечно! - взвился он. - Неудачник- я один! По щекам
его катились легкие детские слезы - без соли, без горечи,
без муки. Ему становилось от них легче. Витечке было
сейчас приятно плакать, так же, как бывает приятно смеяться.

- Витечка, давай прекратим этот разговор, - предложила я.
- И делай как знаешь...

Он быстро вышел из комнаты, и в ванной с рокотом и ревом
забушевал кран, будто сшиблись там две водные стихии -
Витечкина и водопроводная, - доказывая друг другу
искренность и силу своего напора.

Но у Витечки было больше чувства, а в кране - воды, и
когда Витечка вернулся в комнату, то лишь слабая краснота
глаз и ноздрей напоминала о разразившейся сейчас буре.

Витечка подошел к столу и сел боком на стул и меня это
снова остро кольнуло в оледеневшее сердце - он возвратился
уже как гость, как чужой в этом доме, он уже много раз в
мыслях проигрывал уход, он ушел отсюда давно. Потому что,
когда он был хозяином, он никогда не сидел боком у стола -
валялся на диване, усаживался широко в кресле или седлал
стул верхом, - но боком у стола он не сидел никогда.

И я поняла, что он решил окончательно. И, видимо, давно.

А Витечка негромко, извиняющимся голосом, как проситель
на приеме, сказал:

- Поверь мне, я люблю тебя! Я вас всех люблю! Но я не
могу так больше...

И оттого, что я отчужденно молчала, ему казалось, что он
еще мне что-то недообъяснил, не сказал каких-то умных и
утешающих слов, которые могли бы безболезненно и приятно для
всех решить эту противную проблему: плавный выход со
старой, надоевшей базы - под руководством Гейл Шиихи - через
кризис - к новому полноценному счастью.

Я была главным препятствием в этой прекрасной программе,
поскольку Витечка любил меня и не желал мне неприятностей,
но никак я не вписывалась в благополучный проект построения
новой светлой жизни.

Но Витечка вообще очень верил в силу СЛОВА, в его
огромные возможности, и, чтобы сделать мою участь не такой
безысходной, терпеливо и ласково объяснял про свои
сложности: -

- Пойми, человек приходит в жизнь сирым и голым, и
единственное, чем он располагает, - свободой... Но только
осознав это, он делает все возможное, чтобы избавиться от
нее - продать, обменять, отдать задаром или с доплатой...

- Витечка, я поняла тебя: ты отдал мне пятнадцать лучших
лет свободы с доплатой в виде детей. Спасибо, но я уверена,
что не смогу тебе возместить такую щедрость...

- Зачем ты так говоришь? Зачем ты язвишь? - сказал он
жалобно и неуверенно добавил: - Нам надо пережить этот
кризис - это общий кризис нашей жизни, я вернусь, и все
наладится...

- Нет, - сказала я твердо и встала. - Ты не вернешься
сюда. Уходи" скоро придут из школы дети...

Резко - ножом по стеклу - прозвенел телефонный звонок. Я
вздрогнула и рванулась к аппарату, безумная надежда
полыхнула - Витечка звонит, хочет сказать, что все это
глупость, пустые разговоры, мелкие семейные дрязги,
расстройство чувств, короткое помрачение ума- он успокоился
и едет домой.

- Слушаю!..

- Здравствуйте! Мне нужна Ирина Сергеевна.

Нет, это не Витечкин горячий тенор, возбужденный, чуть
тревожный, напористый, сразу что-то доказывающий собеседнику
одним только тембром.

Густой спокойный баритон сытого, всем довольного
человека. Наверное, благополучного. Жену, скорее всего,
давно бросил.

- Я у телефона...

- Ирина Сергеевна, моя фамилия Ларионов. Я вам привез из
Одессы живой привет от Ады...

Елки-палки! Мне сейчас только делов - от сумасшедшей
сестры гостей принимать! Господи, ну что ты привязался ко
мне!

Ада, ненормальная, от своего неизбывного
доброжелательства и провинциального радушия посылает нам со
всякой немыслимой оказией гостинцы - это у нее называется
живой привет. Однажды она умудрилась силком всучить ящик с
помидорами оказавшемуся в Одессе директору студии, где
работает Витечка. Матерясь, директор озверело сунул Витечке
в нос текущий соком ящик, а Витечка, плача от злобы, чуть не
убил меня посылкой. "Сообщи своей кретинке, что она мне
ящиком томатного сока испортила последние брюки и карьеру
режиссера..." - сказал он.

Но я ничего не сообщила своей двоюродной сестре Аде,
которую по привычке все повторять за Витечкой называю
ненормальной и придурочной. Она не кретинка, а неисправимо,
безнадежно добрая женщина. И несчастная. И любит нас. Не
знаю, может быть, любить кого-то сейчас действительно
сумасшествие? От этой ненормальности строго и педантично
лечат...

- Алле, алл°! Вы слышите меня, Ирина Сергеевна? Вы