новых местах даже опытный шофер, пока оглядится, пять раз нарушит. А ребята
- приезжие, эти места плохо знают. Вот тебе, пожалуйста: позавчера здесь
ездил, а сегодня уже перегородили улицу. От досады я даже ругнулся; Это же
надо, чушь какая - снова перегородили. Сначала для теплосети копают
траншею, трубу проложили - заасфальтировали. Потом газовики приходят, все
раскопают, опять в мостовой ковыряются, снова асфальтируют. Потом телефон,
потом водопровод - и все без конца. Хозяева! А это же не только в езде
помехи, это ж ведь денег стоит, и каких! Вон, пока лагерь пионерский
построили, сколько мы там навкалывались. А ведь за один такой дурацкий
ремонт улицы можно, наверное, целый лагерь соорудить.
дальше проехать. Тот парень, что сидел сзади, хотел расплатиться и выйти
здесь. А второй, рядом со мной который, не захотел:
весело трепались, рассказал он мне массу всякой чепуховины. Ну, а я ему про
Москву рассказывал, про улицы, про дома, которые знаю. А знаю я их много.
Все-таки шесть лет открутить баранку в такси - это тебе не шуточки шутить.
Гидом мог бы работать. Вот беда только - картавых в гиды, наверное, не
берут.
была темная, далеко высвеченная белыми столбами фар, и по бокам дремали
старые липы, и небо густо, ярко вызвездило, прямо по-южному. А на востоке
синеву уже размывало, слегка засвечивало близким рассветом, и плыли там
рядами маленькие, похожие на ягнят облака. И я вспомнил, что сегодня
начинается солнцестояние, что сегодня самая короткая ночь. Скоро погаснут
фонари, улицы зальет фиолетово-синий сумрак, и наступит тот недолгий час,
когда в город придет тишина. Издали будут перемаргиваться светофоры, с
ласковым шипеньем проползут, раздувая серебристые усы, машины-поливалки,
дворники зашаркают метлами по асфальту, появятся первые прохожие, будет еще
во всем тихая сонная одурь ночи, но утро уже придет.
Васькой научились бесшумно входить в квартиру. Васек, брат, работает со мной
в одной колонне. Мы почти всегда уходим на работу вместе, а приходим - кто
когда. Обычно, когда приезжаем поздно, мы неслышно отпираем входной замок,
снимаем в прихожей ботинки и ходим в носках. И никто не просыпается, кроме
матери. Я думаю, что она просто не засыпает, пока мы не приходим. Мы
сердимся на нее за это, так она не выходит на кухню, пока мы ужинаем или
завтракаем - какой в три часа ужин? Но я слышу, как она ворочается, скрипит
ее матрас, потом она не выдерживает, выходит и притворно протирает глаза:
"Ох, чего-то не спится мне сегодня, Костик. Вон спозаранку подняло..."
свои небольшие, но очень важные новости, советуется о чем-то, хотя мои
советы ей совсем ни к чему и она привыкла обходиться без чьей-то помощи.
Считай так, что она одна вырастила нас с Васьком.
ушах - глухой мерный шум. Как волны по камням шуршат. Материн тихий голос
еще убаюкивает.
что-нибудь сердится, мать сразу становится на ее сторону: Зина, мол, зря
сердиться не станет.
говорит, откладываешь, только бы время протянуть.
доказала, что надо учиться дальше. Конечно, девять классов - это тебе не
фонтан знаний. Но, если честно говорить, учиться мне не очень охота. Старый
я уже для учебы - осенью тридцать стукнет. А потом, я ведь про себя точно
знаю - автомобиль без колес мне не выдумать. Ну, а по части вождения -
тут, пожалуйста, можем потягаться с кем угодно: как-никак, первый класс! А
Зина сердится и говорит, что это нормальная обывательская трусость,
закутанная в мягкие словечки. Смешно, ей-богу. Кроме того, если все таксисты
пойдут учиться на техников-автомехаников, то кто же людей возить будет? Этот
мой вопрос больше всего злит Зину. А вообще-то, конечно, она права. Надо
'будет завтра заехать, сдать документы. Как говорит наш начальник колонны
Израиль Соломонович Солодовкин: "В карете прошлого далеко не уедешь". Но
все-таки, если учиться, я бы лучше пошел в историко-архивный... Я улыбаюсь:
умственным и физическим.
моих ног огромную тень. Проехать дальше можно. Я шагнул к машине, и тень
задрала длинную ногу. Почему-то без всякой связи с предыдущим я подумал, что
все наши поступки совсем не похожи на нашу тень, потому что, совершившись,
они начинают жить абсолютно независимо от нас. И. мы не можем изменить их
так же, как нельзя наступить на свою тень.
Особенно тот, что рядом со мной, пригорюнился. Или устал он сильно? Мне даже
показалось, что его в сон кинуло. Ладно, пускай подремлет, сейчас уже
приедем. За день по Москве намотались до упору, глаза высмотреть можно.
тронулась и аккуратно вкатилась правыми колесами на тротуар. Но парнишка
этот все-таки проснулся, тряхнул головой и потер лицо руками.
проехать на Трудовую. Один из них, с транзистором в руке, показал: налево,
направо, снова налево. По радио передавали о том, что большинство раненых
вьетнамцев обожжено напалмом. Говорят, что напалм - это смесь алюминиевого
порошка с бензином. Надо же, чушь какая! Пользовались люди сколько времени
алюминием и бензином, прекрасными и нужными вещами, а потом какой-то мудрец
соединил их, и получилась такая жуткая штука. Иногда и среди людей такое
случается: живут себе поврозь два обычных человека - и все вроде нормально,
а соединились они вместе, искра попала и тут черт те что натворить могут.
Воюют еще люди много. Дня, пожалуй, не проходит, чтобы где-то на земле в
кого-то не стреляли. Завтра двадцать шесть лет будет, как война началась.
Мне тогда еще четырех не было. Сколько мать с нами намучилась, елки-палки. А
отец совсем молодой мужик был, когда умер: от ран оправиться не мог, а тут
еще туберкулез его согнул. Был бы жив отец, мы бы с Васьком, наверное,
институты уже окончили. Сына заводить надо...
"Трудовая улица, дом 7". Остановил машину, потянулся:
шальные от усталости - круглые, без блеска. И я почувствовал, как сам устал
за день. И очень сильно есть хотелось. Ладно, через час уже буду дома. И
документы сегодня не завез в техникум. Ведь мог же - двадцать восемь
поездок было за день, всю Москву исколесил, мог завернуть. Мать будет
шептать: "Зина сердится..."
день. Хотел домой заскочить часиков в семь - пообедать, да вот закрутился и
не успел. Есть очень охота.
Пять рублей семьдесят четыре копейки. Взялся за ручку счетчика, чтобы
выключить, но парнишка рядом со мной вдруг сказал сорвавшимся голосом:
испуганный и злой. Я захотел...
Альбинас Юронис
думал, что таксист этого в темноте не заметит. По всему переулку слева не
горели фонари. И все-таки подальше от дома. Я вообще не понимал, зачем
Володька тащит его прямо к дому, но спорить с ним сейчас уже было поздно. Да
и опасно. Он чего-то здорово сник, наверное боится сильно. Не надо было
сажать его вперед. Нервный он, все испортить может. А назад все равно уже
дороги нет - на счетчике пять с полтиной. Этот таксист - даром что веселый
парень, знаю я таких. На глотку его не возьмешь. Такие вот веселые, они
легко не пугаются.
таксист. Он как-то смешно прикар-тавливал, как маленький. Но водил машину он
здорово. - Объедем через следующий квартал.
привезет нас в милицию, если Володька испугается. А там уж обязательно
всплывет Паневежис. Деньги нужно взять сегодня. Я наклонился вперед, положил
подбородок на спинку сиденья и сказал:
катушку. Только улица эта правая, Рабочая она называется, была перегорожена.
Я знал об этом еще с утра, когда ходил за водкой, и все осматривался тут.
Таксист ругнулся и остановил машину. Фары хорошо освещали улицу. Никого не
было видно, только в самом конце гулял с собакой какой-то пижон. До
ближайшего фонаря метров пятьдесят.
Ведь здесь рядом...