открывшемся в США после смерти там Майкла Бучин ски (видимо Михаила
Бучинского), родившегося в Подгорске 8 апреля 1918 года. Не исключено, что
местом рождения его является один из районов Подгорской области. Просим
начальника паспортного отдела выслать нам адреса Бучинских, проживающих в
Подгорске, а также сообщить, в каких населенных пунктах области
встречается такая фамилия. Заведующего областным отделом ЗАГС просим
выслать в наш адрес выписку о рож дении Михаила Бучинского, родившегося 8
апреля 1918 года.
после праздников, в мае, у каждого ведомства есть и свои срочные дела...
нужно купить по дороге домой: хлеб, пачку вермишели, полкило манной крупы
для внука...
трубке глуховатый чуть насмешливый голос.
говорившего. - Как вы? Давно не объявлялись.
архивы. Надо готовить завещание. Мне ведь уже семьдесят пять. Учти, все
достанется тебе. Денег не жди. А вот бумаги мои - капитал в вашем деле, -
слова были серьезные, но Сергей Ильич улавливал знакомый смешок после
каждой фразы.
собеседование.
дня звоню ему, никто не отвечает. Дай мне его домашний, не могу найти у
себя.
продиктовал Сергей Ильич.
Никогда ни о чем не просил, несколько праздных слов - и на этом кончалось.
Но такая пустопорожность разговоров не раздражала Сергея Ильича. И сейчас,
когда голос в трубке умолк, как бы увидел смуглое сухое лицо Шимановича,
крупный дугообразный нос, незамутненные возрастом умные темно-карие глаза
с постоянным отблеском лукавства, высокий лоб с черными зачесанными назад
волосами, имевшими коричневатый отлив - Богдан Григорьевич подкрашивал
седину, хотя это странно не вязалось ни с его характером, ни с обликом.
Носил он серый, видавший виды костюм, и старую сорочку без галстука,
застегнутую доверху. Но зато туфли или ботинки всегда были до блеска
начищены.
большой прямоугольной прихожей, Богдан Григорьевич вернулся в комнату,
положил пятерку в маленький измятый кожаный кошелек, туго застегивающийся
заходившими друг за друга никелированными шариками, проверил, как обычно,
выключен ли газ. Жил он в одной комнате старого одноэтажного дома. Две
другие комнаты с кухней занимала соседка, вышедшая на пенсию швея, имевшая
постоянных клиентов, которым всегда требовалось то что-то укоротить, то
удлинить или вшить в юбку "молнию". В доме была еще мансарда, на нее вела
поскрипывающая крутая лестница. Неказистое зданьице это на улице Садовой
было последним, за ним начинался запущенный лесопарк, куда любили ходить
парочки и где выгуливали собак близживущие любители животных.
стулья, кушетка, платяной шкаф, - все куплено по отдельности и в разное
время: что-то в мебельном магазине, что-то в комиссионном, что-то на
руках. Большую часть занимали полки и стеллажи с книгами и папками. Если
мансардой пользовалась соседка, - держала соленья, какую-то рухлядь,
сушила в непогоду белье, то полуподвал по взаимному соглашению принадлежал
Богдану Григорьевичу. Там имелась кафельная печь, старый стол, выкрашенный
белой масляной краской, две табуретки. Здесь Шиманович иногда работал. И
здесь стены были уставлены стеллажами, на которых хранились подшивки
газет, выходивших в Галиции и на Волыни с начала века.
стереотипов - из нормальных, как считали, представлений о быте, образе
жизни, одежде. Он был не как все, непонятен, а потому у одних вызывал
непонимание, у других снисходительную жалость: как так - пусть на пенсии,
но все же человек с высшим образованием, юрист, знает языки, мог бы
подрабатывать репетиторством, переводами технической литературы, что дало
бы возможность отремонтировать квартиру, прилично обставить ее, одеться
солидней, а не ходить замухрышкой с огромной брезентовой сумкой. Но людям
этим было невдомек, что ведь и они заслуживают снисхождения, и понимая
это, Богдан Григорьевич безвозмездно дарил им его.
шестьдесят лет, как жил в Подгорске, где до войны окончил юридический
факультет, и куда в 1945 году вернулся преподавать латынь и уголовное
право. В 1956 году его изгнали из университета. В приказе значилось:
"...за систематическое появление на лекциях перед студентами в нетрезвом
виде". Что же, водился за Богданом Григорьевичем такой грешок. Но правда и
то, что студенты любили его за доброту, образованность, демократичность,
особенно бывшие фронтовики, с которыми не раз веселой компанией заглядывал
Богдан Григорьевич в пивную около университета. Но истинная причина его
увольнения состояла в другом - в ненависти проректора. Был и повод.
Когда-то они дружили. В 1949-ом зашел однажды Шиманович к проректору
домой, тот в ту пору был еще замдекана, и застал его сидящим на полу среди
кучи книг - он перебирал их, что-то рвал, швырял в печь. Богдан
Григорьевич вытащил из развала том Грушевского. "Ты что, спятил?" - сказал
он хозяину. - "Рискованно сейчас это держать". - "Я возьму себе?" -
попросил Богдан Григорьевич. И унес. Года четыре спустя, июльским вечером
подвыпивший Богдан Григорьевич вспомнил о дне рождения проректора, нашел
какого-то мальчишку, дал ему на мороженое и велел отнести по такому-то
адресу пакет. В доме проректора был разгар пиршества. Мальчишка вручил
пакет хозяйке, она не подозревая подвоха, отдала кому-то из гостей, тот
содрал оберточную бумагу, посмотрел недоуменно на потрепанную книгу,
открыл и увидев на титульном листе надпись, стал читать вслух: "Огонь от
сожженных книг поджег печи Освенцима". Кроме хозяина никто ничего не
понял. Об этой странной шутке тут же забыли, - хозяйка внесла торт.
Именинник не спал всю ночь.
нотариальную контору, где и просидел до самой пенсии. Но была у него и
другая работа. Она никем не оплачивалась, вмещала в себя страсть и
страдания, наслаждение и разочарование, подвижничество и упорство. Богдан
Григорьевич полвека собирал родословные, всякие ведомости, например, кому,
когда и за что были пожалованы титулы, земли, поместья, кто, когда и за
что был награжден теми или иными орденами; имелась хронологическая история
папства, история фирм, адвокатских контор, издательств, гостиниц,
кинотеатров, ресторанов, косметических салонов и прочее, и прочее, где его
прежде всего интересовали персоналии: основатели, владельцы, наследники.
Он объездил города и городишки, облазил сотни чердаков, перелопатил на них
хлам, хранившийся в сундуках и позабытый хозяевами и их родней после
кончины стариков. Как на службу, ходил на барахолки, в их книжные ряды. И
каждый раз приволакивал либо книги, либо комплекты пожелтевших старых
газет. Интерес его, правда, ограничивался двумя регионами - Галиция и
Волынь. Все это систематизировалось, расставлялось на стеллажах, газеты
переплетались в фолианты по годам. Богдан Григорьевич без труда мог дать,
скажем, такую справку: кто был председателем дворянского собрания в
столице Волыни - Житомире в таком-то году, или какой полк стоял там в это
время и кто им командовал; кому во Львове принадлежала такая-то фабрика,
кто ее основал; когда и кем в Ровно был построен мукомольный завод.
Имелись у него и газеты десятков организаций украинской эмиграции в США,
Канаде, Латинской Америке, Европе. Особый интерес в этих изданиях
представлял для него раздел рекламы и объявлений, где указывалось, кто
умер и где похоронен, кто куда переехал, кто, покинув Европу, переселился
за океан или наоборот, какие проходили вечера и собрания разных украинских
землячеств и политических групп, кто выступал на них. Он вписывал сотни
фамилий в специально заведенные карточки.
всем этим изданиям за пятьдесят лет он составил картотеку, в ней можно
было найти тысячи родословных, генеалогических карт, проследить
передвижения во времени и пространстве сотен и сотен людей, узнать, кто
обанкротился, а кто разбогател, поскольку в прежние годы газеты,
справочники, разного толка ежегодники давали подобную информацию о людях,
мало-мальски находившихся на поверхности.
видимо, не знал, как часто к нему за справкой обращались историки,
литераторы, юристы, архивариусы...
Посняков Андрей
Зыков Виталий
Махров Алексей
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Конан-Дойль Артур