Чтение 2–й страницы книги ~Наемный убийца~

препятствий на пути к нему. И сказала:

- Ужасно, если начнется война.

- Не начнется.

- Прошлая тоже началась с убийства.

- Ну, то ведь был эрцгерцог. А это просто старый политикан.

- Ой, поосторожней, пластинку разобьешь... Джимми, - сказала она.

- К черту пластинку.

Она тихонько запела песенку, из-за которой купила пластинку: "Для тебя
это - просто Кью"1, а снежные хлопья летели за окном и таяли на тротуаре.

Кто-то привез подснежник из Гренландии.

Он сказал:

- До чего же глупая песня.

Она возразила:

- Прелестная песенка... Джимми. Я просто не могу называть тебя "Джимми".
Ты слишком большой. Сержант уголовной полиции Матер. Это из-за тебя ходят
анекдоты про полицейские сапоги.

- Ну зови меня просто "дорогой".

- Дорогой... дорогой... - она словно пробовала слово на вкус, ощущая его
языком, губами, яркими, словно рождественские ягоды2. - Нет, - наконец
решила она, - так я буду называть тебя после десяти лет супружеской жизни.

- Ну... "милый"...

- Милый... милый... Нет. Мне не нравится. Звучит так, будто я тебя всю
жизнь знаю.

Автобус поднимался на холм мимо ларьков, где продавали жареную рыбу с
картошкой; мерцали железные жаровни; донесся запах печеных каштанов. Ехать
оставалось совсем недолго. Еще две улицы, поворот налево у церкви. Церковь
было уже видна, шпиль поднимался над домами словно огромная ледяная
сосулька, и, чем ближе к дому, тем хуже становилось на душе; чем ближе к
дому, тем веселее она болтала. Она старалась не думать о том, что ее ждет: о
рваных обоях и мрачной лестнице наверх, о холодном ужине с хозяйкой, миссис
Брюэр, и о завтрашнем походе к театральному агенту, и о новой работе, может
быть, далеко от Лондона, далеко от Джимми.

Матер тяжело выдавил:

- Я, наверное, не так много для тебя значу, как ты для меня. Ведь я не
увижу тебя целые сутки.

- И даже еще дольше, если я получу работу.

- А тебе все равно. Тебе просто все равно.

Она вдруг сжала его руку:

- Смотри. Смотри! Видел плакат? - Но плакат скрылся из виду прежде, чем
он рассмотрел его сквозь запотевшее стекло. Мобилизация в Европе. Словно
тяжкий груз лег на сердце.

- Что там было?

- Да все то же убийство.

- Ты только и думаешь что об этом убийстве. Уже целую неделю. Какое нам
до этого дело?

- Никакого, не правда ли?

- Если бы это случилось у нас, мы бы давно убийцу поймали.

- Интересно, зачем он это сделал?

- Политические мотивы. Патриотизм.

- Ну вот, приехали. Можно и выходить. Ну не смотри такими несчастными
глазами. Кажется, ты говорил, что это счастье.

- Так оно и было пять минут назад.

- Ну что ж, - легко сказала она, пряча тоску, - мы живем в
быстроменяющемся мире.

Они поцеловались под фонарем; ей пришлось привстать на цыпочки, чтобы
дотянуться; он действовал на нее успокаивающе; он был похож на огромного
доброго пса, даже когда сердился по-глупому. Только ведь любимого пса не
отсылают прочь в промозглую тьму.

- Энн, - произнес он, - мы ведь поженимся, правда? Сразу после Рождества.

- У нас нет ни гроша за душой, - сказала Энн. - Ты же знаешь. Ни гроша...
Джимми.

- Я получу повышение.

- Ты опоздаешь на дежурство.

- Черт возьми, просто тебе все равно.

Она насмешливо протянула:

- Абсолютно все равно... дорогой.

И пошла прочь, к дому № 54, молясь в душе: пусть я получу хоть какие-то
деньги, только скорей, скорей, и пусть это не кончается, пусть на этот раз
не кончается - у нее уже не осталось веры в себя.

Какой-то человек шел по улице ей навстречу; он, казалось, совсем застыл
от холода в своем черном пальто, а может - от какого-то страшного
напряжения. И у него была заячья губа. Бедняга, подумала Энн и тотчас забыла
о нем. Открыла дверь дома № 54, поднялась по мрачной лестнице в свою комнату
на верхнем этаже (ковровая дорожка кончалась на первом) и поставила
пластинку, всем существом впитывая тягучую, сонную мелодию и бессмысленные,
глупые слова:

Для тебя это - просто Кью,

Для меня это - рай земной!

Здесь я встретил любовь свою:

Ты впервые была со мной.

Вот и эти цветы,

Для тебя - лишь цветы,

Мне же - отблеск твоей красоты.

Человек с заячьей губой снова шел по улице, теперь уже назад; быстрая
ходьба помогала ему согреться; словно Кай в "Снежной королеве", он нес
ледяной холод в себе. Белые снежные хлопья все падали, таяли на тротуаре,
превращаясь в грязную слякоть; из окна на четвертом этаже падали, струились
слова песни, шипела тупая игла.

Говорят, это просто подснежник

Из Гренландии кто-то привез.

Для меня он - прохлада и нежность

Твоих рук, твоих губ, твоих кос.

Человек задержался лишь на долю секунды; пошел дальше по улице быстрым
шагом; ледяной осколок в сердце не причинял ему боли, во всяком случае, боли
он не чувствовал.

В Корнер Хаус1 Ворон сел за свободный столик у мраморной колонны. Он с
отвращением вглядывался в длинный перечень сортов мороженого и холодных
напитков, всех этих parfaits и пломбиров с фруктами, coupes и сплитов2.
Какой-то господин за соседним столиком ел черный хлеб, запивая его
витаминизированным молочным напитком "Хорликс". Под взглядом Ворона он
съежился и спрятался за газетой. Огромные буквы газетной шапки кричали:

"УЛЬТИМАТУМ".

Мистер Чалмондели осторожно пробирался меж столиками. Он был толст, и на
пальце у него сверкал изумруд. Широкие щеки обтекали квадратную челюсть и
складками спадали на воротник. Он похож был на удачливого агента по продаже
недвижимости или на продавца дамских подвязок, которому невероятно повезло.
Усевшись напротив Ворона, он произнес:

- Добрый вечер.

Ворон сказал:

- А я уж думал, вы никогда не явитесь, мистер Чал-мон-де-ли, - он четко
выговаривал каждый слог.

- Чамли, дружище, Чамли. Произносится - Чамли, - поправил тот.

- Какая разница, как это произносится, - сказал Ворон. - Я думаю, это
ненастоящее ваше имя.

- Ну, во всяком случае, я его сам для себя выбрал, - сказал Чамли,
перелистывая меню. Перстень его сверкал в ярком свете плафонов, похожих на
опрокинутые вазы. - Хотите parfait?

- Не пойму, как это можно есть мороженое в такую погоду. Если вам жарко,
постойте на улице. Мне не хочется тратить время зря, мистер Чалмондели. Вы
принесли деньги? У меня ни гроша.

Чамли сказал:

- У них здесь прекрасно готовят "Мечту Девы". Не говоря уже об
"Альпийском Сиянии". Или о "Славе Никкербокера".

- Я ничего не ел с самого Кале.

- Дайте мне письмо, - сказал Чамли. - Благодарю вас. - И повернулся к
официантке: - "Альпийское Сияние", пожалуйста, и полейте его стаканчиком
кюммеля1.

- Деньги, - повторил Ворон.

- Вот бумажник.

- Они же все пятифунтовыми.

- Нельзя же требовать, чтобы вам выдали двести фунтов мелочью. И потом,
я-то тут при чем? Я всего лишь промежуточное звено, - сказал Чамли. Вдруг
выражение его лица смягчилось: на соседнем столике он увидел порцию
клубничного сплита. С грустной откровенностью признался: - Я такой
сластена...

- Разве вы не хотите, чтобы я вам рассказал, как все было?

- Нет, нет, что вы! - торопливо произнес Чамли. - Я всего лишь
промежуточное звено, я ни за что не отвечаю. Мои клиенты...

Ворон презрительно скривил заячью губу:

- Ну и здорово вы их называете.

- Как возится официантка с моим мороженым, - возмутился Чамли. - Мои
клиенты - прекрасные люди. Эти акты насилия... Они считают их равными
военным действиям.

- Но я и тот старик... - сказал Ворон.

- А вы оказались на переднем крае. - Он тихо рассмеялся собственной