что, когда я выкурю четыре трубки, Фуонг мне больше не будет нужна.
Конечно, приятно чувствовать ее бедро рядом со своим, - она всегда спит на
спине, - и, проснувшись утром, встретить новый день с трубкой, а не с
самим собой.
стало безразлично, останется она или уйдет.
сестра моя..." Как там дальше?
["которые вечно склонны бродяжить" (фр.)]. Я подумал, что если вдохнуть
запах ее кожи, то к нему будет примешиваться легкий аромат опиума, а ее
золотистый оттенок похож на огонек светильника. Лотосы на ее одежде цветут
вдоль каналов на Севере, и сама Фуонг здешняя, как травы, которые здесь
растут, а я никогда не стремился к себе на родину.
стала терпимой; опиум сделал свое дело. Кто-то постучал в дверь.
желтое дерево, и оно снова осыпало своими лепестками мою машинку. Дверь
отворилась.
полицейского: даже не поднимая головы, я мог видеть его короткие штаны
защитного цвета.
во Вьетнаме, что меня ждут в охранке - немедленно, тотчас же, сию минуту.
известно, что она здесь?
упрямый человечек.
здешних краях последнее слово всегда остается за полицией: она может
аннулировать ваш пропуск, запретить посещение пресс-конференций и,
наконец, если захочет, отказать вам в разрешении на выезд. Все это были
законные меры, но законность не так уж соблюдалась в стране, где идет
война. Я знал человека, у которого внезапно самым непонятным образом
пропал повар, - следы его вели в местную охранку, однако полицейские
заверили моего знакомого, будто повар был допрошен и отпущен на все четыре
стороны. Семья так больше никогда его и не видела. Может, он ушел к
коммунистам или завербовался в одну из наемных армий, которые расплодились
вокруг Сайгона - армию хоа-хао, каодаистов или генерала Тхе. Может, он и
сейчас сидит во французской тюрьме; может, ведет беспечальную жизнь в
китайском предместье - Шолоне, торгуя девочками. А может, он умер от
разрыва сердца во время допроса.
обязан сохранять достоинство.
охранки. После трех трубок рассудок у меня был ясный, - я без труда мог
принимать такого рода решения, не теряя из виду главного: чего они от меня
хотят? Я встречался с Виго несколько раз на приемах; он запомнился мне
тем, что был, казалось, несуразно влюблен в свою жену, вульгарную, лживую
блондинку, которая не обращала на него никакого внимания, Теперь, в два
часа ночи, он сидел в духоте и папиросном дыму, усталый, мрачный, с
зеленым козырьком над глазами и томиком Паскаля на столе, чтобы скоротать
время. Когда я запретил ему допрашивать Фуонг без меня, он сразу же
уступил со вздохом, в котором чувствовалось, как он устал от Сайгона, от
жары, а может, и от жизни.
его были прикованы к раскрытому томику "Мыслей" Паскаля, будто он и в
самом деле был погружен в эти печальные размышления. - Я хочу задать вам
несколько вопросов. Относительно Пайла.
продается.
даете нам эту возможность. Не требуйте, чтобы я поставлял материалы и для
вашей скандальной хроники.
Поверьте, мне не хочется их задавать. Но дело нешуточное. Совсем
нешуточное.
Лет ему от роду - тридцать два; он работает в миссии экономической помощи,
по национальности - американец.
Туземный полицейский внес три чашки черного кофе. - А может, вы хотите
чаю? - спросил Виго.
поздно мне все равно придется уехать домой. А ее взять с собой я не могу.
С ним ей будет хорошо. Это - самый разумный выход из положения. И он
говорит, что на ней женится. С него это станет. Ведь по-своему он парень
хороший. Серьезный. Не то, что эти горластые ублюдки из "Континенталя".
Тихий американец, - определил я его, как сказал бы; "зеленая ящерица" или
"белый слон".
нашел я. - Очень тихий американец.
нас заговорил. Где-то воинственно гудел москит, а я глядел на Фуонг. Опиум
делает вас очень сообразительным, - наверно, потому что успокаивает нервы
и гасит желания. Ничто, даже смерть не кажется такой уж важной. Фуонг,
подумал я, не поняла его тона - грустного и безнадежного, а ее познания в
английском языке невелики. Сидя на жестком конторском стуле, она все еще
терпеливо ждала Пайла. Я в этот миг уже перестал его ждать и видел: Виго
понимает, что на душе у нас обоих.
увидел его в сентябре прошлого года, когда он пересекал сквер возле отеля
"Континенталь"; этот молодой человек, еще не тронутый жизнью, был кинут в
нас, как дротик. Весь он - долговязый, коротко подстриженный, еще
по-студенчески наивный, - казалось, не мог причинить никому никакого
вреда. Большинство столиков на улице было занято.
- Моя фамилия Пайл. Я здесь еще новичок. - Он ловко разместил свое
долговязое тело на стуле, обняв его спинку, и заказал пиво. Потом
взволнованно прислушался, вглядываясь в слепящее сияние полудня.
разочаровал его. Так быстро забываешь свою молодость; когда-то и меня
волновало то, что за неимением лучшего слова принято называть "новостями".
Однако гранаты мне уже приелись; о них теперь мельком упоминали на
последней полосе местной газеты: столько-то взорвалось прошлой ночью в
Сайгоне, столько-то в Шолоне, - они больше не попадали в европейскую
прессу. Улицу пересекли красивые тоненькие фигурки в белых шелковых
штанах, длинных, туго облегающих, разрезанных до бедер кофтах с розовыми и
лиловыми разводами; я смотрел на них, заранее испытывая ту тоску по этим
краям, которую я непременно почувствую, как только покину их навсегда.