находится Великий Старец, то в деревне, расположенной в том же ущелье, -
горстке ветхих полуразвалившихся домишек - и подавно никто не мог знать о
его пребывании. А то бы вновь немного оживилась вера в его существование. В
настоящее же время лишь несколько старушенций время от времени посылали свои
многостраничные домыслы в центры общественного мнения, однако неизвестно,
попадали ли эти послания в Южную Калифорнию, Западную Австралию, а тем более
в Антарктиду, на плато короля Хаакона, куда они были адресованы: их не
отсылали обратно, но на них и не отвечали. Вот и старуха - вдова
Хунгербюлера - только потому могла поддерживать эту одностороннюю ежедневную
переписку, что была она единственной состоятельной, можно даже сказать -
богатой женщиной в деревне. Ее супруг, Иво Хунгербюлер, сорок лет назад
продал свою обувную фабрику неподалеку от Санкт-Галлена и был единственным
человеком, построившим себе тут виллу, никак не вписывавшуюся в общий облик
ущелья. Фабриканта этого все считали помешанным, ибо кому еще могло прийти в
голову поселиться в этой деревне и выстроить тут виллу. Что он и впрямь был
не в своем уме, выяснилось после торжественного освящения виллы,
протекавшего весьма пристойно, если не считать того факта, что фрау Бабетта
Хунгербюлер устроила своему мужу сцену, когда он прожег сигарой дыру в
старинном персидском ковре. Она при гостях сказала ему: "Ну что ты, что ты,
папочка". Едва последние гости ушли, он повесил сперва жену, а потом и себя
самого на притолоке двери, которая вела из гостиной в сад. Один из гостей,
забывший в доме ключи от машины, вернулся и обрезал обе веревки. Обувщик был
мертв, - правда, врач счел, что Иво Хунгербюлер сломал шею уже при падении,
а его вдова, хоть и осталась жива, но утратила дар речи. С тех пор она и
писала письма Великому Старцу. Сама же деревня, насчитывавшая восемьдесят
семей, была расположена прямо напротив пансионата на другой стороне ущелья,
прорытого рекой в горе. Ущелье это имело весьма странную форму. Солнечный
склон его был сплошь покрыт лесом, выкорчеванным лишь на плато с
пансионатом, парком, плавательным бассейном и теннисными кортами. Лес
поднимался круто вверх по склону, внизу - чистый ельник, выше - лиственницы,
и завершалась гора отвесной каменной стеной Шпиц Бондер - местом тренировок
скалолазов. А теневая сторона, где расположена деревня, наоборот, была
голой, крестьянские домишки лепились по горе без всякого плана и смысла,
склон тут был слишком отвесный, чтобы его обрабатывать, а место слишком
низкое, чтобы привлечь горнолыжников. Из деревенских жителей только семьи
Претандер и Цаванетти пользовались некоторой известностью в округе. Один из
Претандеров был некогда членом Национального совета, а один из Цаванетти -
кантональным ветеринаром. Теперь же только деревенский староста носил
фамилию Претандер, а много лет назад Претандером звали и местного
священника, тихим голосом вещавшего Слово Божие. Да кто же поймет это слово,
если даже церковный попечитель кантона не понял бормотанья Претандера, со
вздохом пожал плечами, но оставил священника на его посту. Однако после
кончины старого Претандера не нашлось претендентов на его место, так что
теперь раз в месяц присылаемые из кантона священники, сменяя друг друга,
читали здесь проповеди перед пустыми скамьями, на которых лишь иногда
оказывался кто-нибудь из курортников. Старенькая, покосившаяся церквушка с
протекающей крышей была слишком заурядна, чтобы ее взяли под охрану как
памятник старины, и слишком мало посещаема, чтобы удостоиться ремонта. В то
же время епископ в столице кантона подумывал о том, чтобы построить возле
целебного источника часовню для паломников, хотя вся округа здесь была
сугубо протестантской. Директор и владелец пансионата Гебели заверял, что
чудеса не заставят себя ждать, вот и дочь его уже начинает кое-как
передвигаться. Однако Рим отказал. Так что строить католическую часовню не
стали, а протестантскую церковку начали мало-помалу растаскивать, так как
жителям очень была нужна древесина. А нужна она была потому, что многие
зарабатывали на жизнь, изготавливая крестьянские комоды, шкафы и стулья "под
старину", а также трости и фигурки оленей - большие, используемые в качестве
подставок для зонтов, и малень- кие - для пепельниц. На рога больших оленей
вешали шляпы, а об рога маленьких стряхивали пепел. К церкви лепился
обветшавший домик священника, а к нему - деревенские кабаки "У Шпиц
Бондера", "У швейцарца", "Битва под Маргартеном", "Генерал Квизан" и
"Олень". Среди горстки домишек лишь кондитерские, гараж, подворье старосты и
склад пожарной охраны выделялись своим благополучным видом. Кондитерские
содержались в хорошем состоянии потому, что поставляли в пансионат хлеб и
булочки; плюшки и рогалики давали возможность диабетикам, с давних пор
составлявшим значительную часть летних постояльцев, объедаться сладостями,
что было бы неуместно в самом пансионате. Гараж - потому, что отдаленность
пансионата вызывала необходимость иметь поблизости стоянку такси, а подворье
старосты потому, что он поставлял в пансионат молоко: летом - на тележке,
зимой - на санках, в которые запрягался огромный короткошерстый и
крупноголовый пес черной масти с белой грудью. Староста и сам не знал,
откуда тот взялся. Этого вообще никто не знал, да такого пса никто никогда в
глаза не видел. Просто он вдруг оказался в хлеву у Претандера, и когда тот
вошел, пес так бурно обрадовался, что свалил старосту с ног. Поначалу
Претандер побаивался пса, но потом привык к нему и в конце концов просто не
мог без него жить. К тому же склад пожарной охраны был все еще в приличном
состоянии потому, что в нем хранился подаренный кантональными властями
современный пожарный насос с механическим приводом. Подарен он был не для
того, чтобы оградить от пожаров саму деревню, для этого, по мнению пожарной
охраны кантона, вполне хватило бы старого ручного насоса, а ради сохранности
пансионата. Поэтому кантональная служба подземных сооружений установила
гидранты вокруг главного здания и его двух флигелей с башенками. Деревня
жила за счет пансионата, поставляя туда летом необходимый персонал: прачек,
горничных, рассыльных, садовников, кучеров для прогулок в коляске и поездок
на праздник Первого августа (пирамида гимнастов из местного спортивного
общества). Курортники буквально опустошали деревню, увозя с собой все
поделки местных мастеров, видя в них изделия народных промыслов. Зимой,
когда пансионат пустел, деревня вновь погружалась в болото нищенского
прозябания.
x x x
того дня, который предшествовал исчезновению Безбородого из пансионата.
Точнее - около полуночи. Великий Старец сидел рядом со своим секретарем и
разглядывал собравшееся здесь общество: люди не слишком богатые, но
состоятельные, у всех нелады со здоровьем, были тут и хромоногие храбрецы -
жертвы горнолыжного спорта, а также пожилые супружеские пары. Некоторые
кружились в танце, другие устало покоились в мягких креслах, в то время как
трое чехов, приезжавшие сюда каждое лето, которым давно здесь все обрыдло -
и пансионат, и деревня с этим дурацким ущельем и торчащей в небо голой
горой, - играли и играли, машинально, словно сквозь сон, и после последних
танго и даже буги-вуги принялись за поппури из Шуберта - "Форель", "Песнь
моя, лети с мольбою", "В путь" и "Ave Maria". Мелькер смахивал на
светлокожего дикого негра - приземистый, с толстыми губами и коротко
подстриженной курчавой черной бородкой. Возможно, Великий Старец разразился
несколько запоздалым хохотом именно из-за теологических рассуждений
Мелькера, поскольку Безбородого вообще забавляли всякие теории насчет
Бородатого, но возможно также, что опытного знатока человеческих душ
рассмешила психологическая основа теории, зародившейся в голове Мелькера.
Незаконный сын батрачки протестантского вероисповедания и батрака-католика
Мелькер вырос в Эмментале. Его приемные родители, которых он, сирота, долгое
время считал родными отцом и матерью, любили выпить, но мальчишку ни разу
даже пальцем не тронули, поскольку друг друга лупили так отчаянно, что у них
уже не было сил приниматься еще и за него. Никогда потом он не был так
счастлив, как в те ночи, когда они колотили друг друга в кровь: хоть у него
ничего за душой не было и сам он был никем, но чувствовал себя в
безопасности. Потом в нем принял участие деревенский священник. Моисей был
единственным учеником, который не шалил и не засыпал на уроках Закона
Божьего для малышей и потом, на занятиях с будущими конфирмантами. Священник
послал его в Базель продолжать образование. Он обучился на миссионера в
миссионерской школе Святого Кришны, но его все же не послали обращать
язычников в христианство, убоявшись, что их отпугнет его внешность. Однако
мысли Моисея были направлены не на тех язычников, которых имели в виду
миссионеры. Его вдохновил вывод, который он извлек из библейских слов:
"Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное". Это означает, что
счастлив лишь тот, кто беден, ибо бедность его предначертана ему Великим
Старцем (так Мелькер именовал Бога с бородой), а богатому, чтобы стать
счастливым, нужно снискать Господне благоволение. И Моисей Мелькер решил
наставлять на путь истины людей богатых. Его книги "Таинственный назарянин",
"Небесный ад", "Позитивная смерть", "Смелый грех" и, прежде всего, его
"Теология богатства" произвели фурор. В то время как Барт отверг его теорию,
а Бультман написал, что ему абсолютно безразлично, на каком основании он
попадет в рай, лишь бы туда попасть, некоторые обнаружили в его теологии
богатства теологию бедности, а именно - ее неотвратимости, и состоит эта
неотвратимость в выводе автора, что благоволение Господа ничем не может быть
обосновано. Лишь самые отверженные могут его удостоиться в полной мере
(Кайетан Зенземан сделал из этого самые неожиданные заключения об образе
жизни Девы Марии до Благовещения и был за это отлучен от церкви). Тем, что
Мелькер изымает бедность из сферы Господнего благоволения, переводит ее из
области непредсказуемого в область предсказуемого, предначертанного,
бедность сама по себе становится благом, даруемым Небесами, а бедняк
провозглашается спасенным и тем самым только за ним признается верность
суждений и право на революцию. Так что теология Мелькера, подобно философии
Гегеля, раскололась на правое и левое крыло. Сам Мелькер никак на эти
придирки не отреагировал.
поскольку из пропасти поднимался запах пота, вызванный борьбой между его
необычайным уродством и его же чудовищной чувственностью, ему понадобились
еще одни мостки: обожествление двух покойных жен - Эмилии Лаубер и Оттилии
Шилова Юлия
Херберт Фрэнк
Роллинс Джеймс
Шилова Юлия
Никитин Юрий
Жюль Верн