езде остановиться в пансионате "Палава-ле-Фло". Ведь другие именно так и
поступают, и ничего - выдерживают, на то и существует оплаченный отпуск.
ходило.
туристические компании, в гостиницы, мне присылают проспекты, я начинаю
приглядывать в витринах магазинов купальные костюмы. Однажды я даже чуть
было не протянула руку - так протягивают руку к звонку, но не нажимают
его, - чтобы записаться в какой-то клуб организованного отдыха. Две не-
дели у моря на Балеарских островах, дорога в оба конца самолетом, и, ко-
нечно, осмотр Пальмы, оркестр, тренер по плаванию и яхта, закрепленные
за вами на все время вашего отдыха, хорошая погода, гарантированная
"Юнион-Ви", и еще масса всяких соблазнов, так что от одного чтения прос-
пекта уже покрываешься загаром. Но почему-то, сама не могу объяснить по-
чему, каждый отпуск я провожу так: первую половину в главной (и
единственной) гостинице Монбриана, департамент Верхняя Луара, а вторую -
неподалеку от Компьена, у моей школьной подруги, которая живет там "с
собственным мужем" и глухой свекровью. И мы играем в бридж.
ты. И не потому, что чрезмерно застенчива. Наоборот, нужно обладать чер-
товским нахальством, чтобы потчевать знакомых рассказами о своих похож-
дениях в Сен-Тропезе, на Лазурном берегу, когда в действительности возв-
ращаешься всего-навсего из Компьенского леса. Так что я не знаю, в чем
дело.
кажется, что я ненавижу весь мир. Вот и все. Пожалуй, я ненавижу и себя.
Если это что-нибудь объясняет, пусть будет так.
маленькой, я выдумала себе имя Даниель. Я вру с тех пор, как дышу. Сей-
час-то Виржини нравится мне больше, но разве добьешься, чтобы это поняли
другие? Дудки!
надцать-двенадцать, рост метр шестьдесят восемь, волосы довольно свет-
лые, вдобавок я каждый месяц обесцвечиваю их тридцатипроцентной пере-
кисью водорода; я не уродлива, но ношу дымчатые очки, чтобы скрыть свою
близорукость, - это моя уловка, хотя все давно раскусили меня, идиотку,
- и единственное, что я умею делать наиболее прилично, это молчать.
мне соль. Дважды я нарушила свое правило, и в обоих случаях это ни к че-
му хорошему не привело. Ненавижу людей, которые не понимают с первого
раза, что с ними не хотят иметь дело. Ненавижу себя.
одно воспоминание-запах смешанного с грязью угля, который разрешают под-
бирать возле шахты женщинам. Мой отец - итальянский эмигрант, он работал
на железнодорожной станции - погиб, когда мне было два года, под ваго-
ном, из которого перед этим украл ящик английских булавок. Я думаю, он
просто не разглядел надпись на ящике - ведь близорукость я унаследовала
от него.
ва предназначался немецкой армии. Несколько лет спустя отец, так ска-
зать, взял реванш. В память о нем где-то в комоде я храню серебряную, а
может, посеребренную медаль, на которой изображена хрупкая девушка, раз-
рывающая, словно ярмарочный силач, оковы. Каждый раз, когда на улице я
встречаю бродячего циркача, демонстрирующего подобный трюк, я невольно
вспоминаю об отце.
мужа, когда уже пришло Освобождение, моя мать выбросилась из окна нашей
мэрии после того, как ей обрили голову. В память о ней я не храню ниче-
го. Если мне случится об этом рассказывать кому-нибудь, я добавлю: не
храню даже пряди волос. И пусть на меня смотрят с ужасом - мне напле-
вать.
два или три в приютском зале для свиданий. Я бы затруднилась описать,
как она выглядела. Наверное, как всякий бедняк. Она тоже была итальян-
кой, звали ее Рената Кастеллани. Родилась она в Сан-Аполлинаре, провин-
ция Фрозиноне. Ей было двадцать четыре года, когда она умерла. Моя мать
моложе меня.
тывавшие меня монахини наотрез отказывались разговаривать со мной о ней.
Когда я сдала экзамен на бакалавра и стала самостоятельной, я приехала в
наш поселок. Мне показали на кладбище место, где она похоронена. Я хоте-
ла накопить денег и что-нибудь сделать для нее, ну хотя бы положить пли-
ту с ее именем, но мне не разрешили, так как она захоронена в общей мо-
гиле.
шек, затем у нотариуса в Нойоне. Мне было двадцать лет, когда я впервые
нашла себе работу в Париже. Работу я потом переменила, но по-прежнему
живу в Париже. Теперь я в рекламном агентстве, где служат двадцать во-
семь человек, и получаю, после вычета налогов, 1270 франков в месяц за
то, что стучу на машинке, подшиваю дела в папки, отвечаю на телефонные
звонки, а в случае надобности и выбрасываю мусор из корзинок для бумаг.
на обед, простоквашу и джем на ужин, одеваться примерно так, как мне
нравится, оплачивать однокомнатную квартирку с ванной и кухней на улице
Гренель, обогащаться духовной пищей, которую каждые две недели дает мне
журнал "Мари-Клер" и каждый вечер - двухканальный, с большим сверхъярким
экраном телевизор, за него мне осталось внести всего три взноса. У меня
хороший сон, я почти не пью, курю умеренно. У меня было несколько рома-
нов, но не таких, которые могли бы вызвать возмущение консьержки. Прав-
да, консьержки в моем доме нет, но есть соседи по площадке. Я свободна,
живу без забот и абсолютно несчастна.
и кончая бакалейщицей в моем квартале, - были бы потрясены, узнав, что я
еще на что-то жалуюсь. Но я не могу не жаловаться. Еще не научившись хо-
дить, я уже усвоила, что, если я сама себя не пожалею, никто меня не по-
жалеет.
возле площади Трокадеро, в жилом доме с колоннами и затейливыми лепными
украшениями, и занимает два этажа, бывшие квартиры. Почти везде там еще
сохранились хрустальные люстры, которые позвякивают при сквозняке, мра-
морные камины, потускневшие зеркала. Мой кабинет находится на третьем
этаже.
бумаги. Я проверила план рекламной кампании фирмы "Фросэй" ("Све-
жий-как-роса-одеколон"), минут двадцать просидела на телефоне, добива-
ясь, чтобы нам сделали скидку на наше неудачно расположенное объявление
в одном из еженедельников, отстукала на машинке два письма. До этого,
как и каждый день, вместе с двумя редакторшами и одним красавчиком, ко-
торый ведет раздел купли-продажи земельных участков, сходила в соседнее
бистро выпить чашку кофе. Вот это-то красавчик и попросил меня позвонить
по поводу того неудачного объявления. Стоит ему взяться за дело одному,
как его обязательно надуют.
мастерской художники говорили об автомобилях и о Кики Карон, бездельни-
чающие девицы забегали ко мне выклянчить сигарету, помощник заместителя
шефа, который обычно то орет на сотрудников, то расшаркивается перед ни-
ми, шумел в коридоре, чтобы выглядеть незаменимым. Все, казалось, было
как обычно, но в поведении каждого угадывалось то нетерпение, та скрытая
радость, которая овладевает человеком в предвкушении нескольких празд-
ничных дней.
январе (когда нам выдали наши записные книжки с календариками) мы знали,
что у нас будет четыре свободных дня. Чтобы возместить понедельник, в
июне, когда никто, кроме меня, еще не ушел в отпуск, работали по полдня
две субботы. А я взяла отпуск в июне. Не для того, чтобы удружить ко-
му-нибудь, кто хотел уйти в июле, а потому - пусть меня покарает Бог,
если я вру! - что все остальные летние месяцы даже в главной гостинице
Монбриана, в Верхней Луаре, нет мест. Все словно помешанные.
пуска, якобы проведенного на Средиземном море, а в действительности за-
горев от сети напряжением в 220 вольт (как-то я подарила себе на день
рождения ультрафиолетовую лампу за 180 франков, говорят, она вызывает
рак, но мне плевать), я очутилась среди людей, возбужденных предстоящим
отъездом. А для меня все было кончено, капут на целую вечность, до буду-
щего года, но мой отпуск имеет хотя бы то преимущество, что я могла бы с
легкостью и без сожаления забыть о нем, едва переступив порог своего ка-
бинета. Но не тут-то было: все, словно сговорившись, продлевают агонию,
и мое прощание с летним отдыхом - просто медленная смерть.
они проталкивают этикетки для консервов югославам, и у них всегда припа-
сены там денежки. По их словам-сущие пустяки, но, мол, за пять монет в
день можно роскошно жить с женой, сестрой жены и всеми детьми на таком
морском курорте, от которого дух захватывает, а если еще к тому же суме-
ешь обвести вокруг пальца таможенников, то даже привезти сувениры, нап-
ример разные напитки или крестьянские вилы, которые будут служить тебе
великолепной вешалкой. Я просто мечтала о Югославии.
Роллинс Джеймс
Аникина Наталья
Шилова Юлия
Шекли Роберт
Свержин Владимир
Сертаков Виталий