сам не понял зачем, после сообразил: начинающий довольно здорово задувать
ветер скрипнул этим окном, одна его створка приоткрылась внутрь. Мишка
подумал немного и стал у самой стены прямо под окном, осмотрел снег перед
собой. Сперва в радиусе метра, потом двух, трех - как положено делать
осмотр по-следопытски. На расстоянии трех с половиной метров от стены -
померил на всякий случай шагами - в снегу Мишка заметил углубление.
Поверхность снега изгибалась книзу, как края чернильницы-невыливайки.
вытащил книгу. Книга была не русская, но и не немецкая - немецкий Мишка
учил в школе. На каком она была языке, Мишка почти догадался, но твердо
уверен не был.
понадобилось вытряхивать снег - упала корешком вниз. После этого Мишка
снова встал к стене под незапертым окном, стряхнул с ног валенки и,
цепляясь пальцами ног сквозь носки за выступы и дырки от сучков, полез
наверх. Затея была дурацкой - лезть прямо по стене, но, к собственному
изумлению, уже через минуту он кинулся в окошко...
спинками и блестящими шарами. Одна была застелена толстым клетчатым
черно-красно-зеленым платком с колючим ворсом. Платок этот лежал прямо
поверх матраца, простынь под ним не было. На второй кровати, понял Мишка,
хозяин вчера лег спать - она была не застелена, простыни сбиты, блестящее
стеганое одеяло вылезло из пододеяльника, две большие подушки лежали одна
на другой, рядом на тумбочке горела электрическая лампа под плоским
зеленым стеклом - чтобы читать. Лампу выключить забыли...
испытанному в деле моряку надо было бы привыкнуть к тому, что увидел он на
подушках. Мишка подошел к окну, подышал. Начало темнеть, сосны шумели,
ветер нес мелкий льдистый снег. Свет лампы, стоящей у кровати, теперь
лежал на снегу, его лимонное пятно окружало как раз то самое место, где
Мишка нашел книгу. По осыпавшейся лунке в снегу изгибалась Мишкина тень...
летний, точно такой был у одного отцова приятеля, Яниса Генриховича, и
темно-серый, с жилетом - такой был у отца. Лежали зефировые рубашки без
воротничков - такие Мишка и сейчас донашивал после отца, лежали отдельные
воротнички - их мать давно на заплаты пустила, лежали трикотажные кальсоны
- отец кальсон не носил, валялся берет - отец стал носить такой же после
той самой командировки, из которой вернулся загорелый и с плохо
двигающейся правой рукой... Еще висели в шифоньере на протянутой между
вбитыми в дверь гвоздиками веревочке галстуки - три пестрых, тонких, на
резинках и одни из такого же темно-серого материала, как костюм. У отца
тоже был такой галстук. Еще лежали трусы, теплые нижние фуфайки, вязаная
безрукавка в косую клетку, носки - и все.
Валялось, свернутое в клубок, какой получается, если сначала все вынуть, а
потом все вместе побыстрей запихать обратно. Такой клубок Мишка тоже уже
видел - год назад... Только костюмы аккуратно висели на тремпелях, а
галстуки - на веревочке.
постели, к той, незастланной, залитой по подушкам и краю пододеяльника
кровью. Крови было много. Она стекла от двух верхних углов подушки к
середине, где задержалась во вмятине, расплылась кляксой, а дальше, на
пододеяльник, стекла уже тонкой струйкой. Кровь была засохшая и казалась
почти черной.
на первый этаж. В кармане он нащупал электрический фонарик-жужжалку, отец
подарил, когда ездил в Крым. Мишка пожужжал, посветил под нож На лестнице
лежал красный узкий ковер с каймой, на ковре в дергающемся луче жужжалки
были едва видны редкие темные капли. В одном месте ковер сбился, здесь
темных капель было много на деревянных ступеньках, на перилах здесь тоже
была кровь... В большой комнате первого этажа было уже почти совсем темно,
только от снега через окно шел слабый зеленый свет.
красноватом плюша. В их московской квартире такие висели и на дверях...
Задернув шторы, Мишка начал жужжать фонарем. Свет упал на кожаные кресла,
потом на абажур с высокой ножкой, на книжные шкафы, стеклянные двери
которых были задернуты изнутри белыми занавесочками. В той самой
непонятной печи без дверцы, с низкой решеточкой, лежала блеснувшая серым
угольная зола. Мишка почувствовал, как холодно в доме, ноги в носках
заледенели. Он стал ходить по комнате, стараясь наступать только на ковер,
лежащий посередине.
лежала простыня, почти несмятая, подушка в жесткой от крахмала наволочке,
одеяло - клетчатый, такой же, как наверху, платок, только
желто-коричнево-синий, кажется. Посредине комнаты стоял круглый стол, на
столе две пустые бутылки с серебряными толстыми орлами и одна
обыкновенная, в ней на дне осветилась рыжая жидкость - глупый Колька
никогда не видал коньяка, назвал вином. Стояли стаканы, тарелки с тонкими
ломтями засыхающего сыра, маленькая баночка с икрой.
глаза, немного подумал об отце. Долго думать не стал, уже совсем стемнело
на улице, свет из-за краев штор почти не проникал, а дел еще надо было
сделать много. Мишка и совсем бы не думал об отце, как старался не думать
в очное время, но вещи в шкафу наверху слишком были похожи на отцовы... Он
вышел в прихожую, откуда дверь вела уже на террасу. Здесь на вешалке он
увидел большое пальто и шапку хозяина дачи, комдивской шинели гостя не
было. В углу стояла и палка хозяина, а еще глубже в углу, за этой толстой
суковатой палкой с козлиной белой головой Мишка увидел какую-то смятую
бумажку, которую сначала даже не стал поднимать - отошел, посмотрел
издали, чтобы запомнить, где она лежит. Бумажка - сильно смятый маленький
голубоватый конверт-секретка - лежала так, что Мишка ясно представил себе:
пока шинель была не снята с вешалки, увидеть этот голубой комочек было
нельзя. А уж когда комдив снял шинель, здесь была такая толчея, что и тем
более никто ничего не видел...
книга. Потом он вернулся в большую комнату. Очень хотелось сыру, но
тошнило. Все-таки Мишка съел один кусок. Подумал, съел еще один, остальные
сунул в карман, для матери. Можно будет сказать, что в школе Адька, сын
материнского директора, дал.
полагается, осмотрел пепельницу, но ничего особенного не нашел: лежали
окурки толстых папирос, вроде бы "Элиты", и еще низкая кучка крупного
пепла, а рядом с пепельницей - трубка, блестевшая темным лаком. Мишка
снова поднялся наверх. От сыра во рту остался вкус, Мишка опять подумал
про жизнь с отцом, но совсем недолго. Залез зачем-то в карман серого
пиджака, может поймал краем глаза, что карман оттопыривается - вытащил еще
одну трубку, больше ничего. На мундштуке трубки сбоку было врезано светлое
костяное пятнышко, рядом надпись - одно слово нерусскими буквами. Мишка на
всякий случай надпись запомнил - было в ней что-то шпионское... И тут же
заметил на коврике у незастеленной кровати третью трубку, с двумя
пятнышками. Тот, от которого осталась эта черная клякса на смятой подушке,
кого тащили по лестнице, пачкая ковер, кто пил с гостем в комдивской
шинели коньяк, кто выбросил в окно книгу - видимо, он курил в кровати эту
третью трубку.
страшно холодно. Пора было уходить отсюда. Он вылез в окно и спрыгнул в
снег, не глядя - глупо надеясь попасть в валенки, в кино один попадал.
Мишка провалился в снег, сразу окоченел окончательно и увидел свои
валенки. Их держал в руках Колька. Рот у Кольки был открыт. Мишка впервые
за последние три часа заговорил.
утих, снег больше не сыпался, вышла луна.
ладно?
учился младше на класс, но и потому, что никогда в Москве не был, а Мишка
жил в Москве, ездил на метро. Кроме того, Мишкина маманя читала им вслух -
слушать было куда приятней, чем читать самим - про Гаттераса и Филеаса
Фогга, про Черную Стрелу и узника замка Иф... Сам же Мишка умел
замечательно ловко превратить в форт любой старый дровяник - не говоря уж
о том, что один раз Мишка летал с отцом на аэроплане и видел сверху может
даже Колькину деревню - правда, Мишка тогда был еще маленьким и почти
ничего не помнил, а Колька вообще в это не верил. Но все равно Мишку
слушался - верный Мишкин друг Колька Самохвалов, хозяйкин сын.
будь другом...
замерзли.
места, он забегал вперед и заглядывал Мишке в лицо. Мишка бежал,
придерживая под рубашкой конверт и книгу. Особенно боялся, что потеряется
тоненький конверт. Остановился, туже затянул на штанах отцовский пояс -
почти почувствовал, как пряжка-крокодильчик впилась своими мелкими зубами
в новое место ремня. Побежали дальше. Колька пыхтел, но не отставал. Когда
прибежали, на ходиках было уже полвосьмого. Мать была на ночном дежурстве.
Есть оставленную на плите кашу было некогда, Мишка сразу стал готовить -
по плану, обдуманному дорогой, - лыжи. Колька пошел на свою хозяйскую
половину, принес два куска хлеба, положил Мишке в карман и стал смотреть,