Чтение 2–й страницы книги ~Трэвис Мак-Ги~

занят. И вовсе не являл собой живой упрек небрежности и невниманию
стюардесс. Но ее лучистая прощальная улыбка в Гонолулу Интернешенел была
слишком специфична: это означало, что она рада сбыть меня с рук. Майер
говорит, что американцы не только не выносят одинокого существования, не
заполненного никакой полезной деятельностью; более того, они еще тщатся
всех убежденных одиночек притянуть к какому-нибудь стаду себе подобных.

И все же, несмотря на вмешательство милой стюардессы, у меня были и
время, и возможность подумать о Гуле и о том, что могло заставить ее так
срочно вызвонить меня к себе.

Образ Гули всегда вызывал во мне ощущение свежести и легкости.
Впервые это ощущение появилось десять лет назад, когда ей было пятнадцать,
и с тех пор ничуть не поблекло. Десять лет назад она приехала в местечко
Бахья Мор, Лодердейл, сироткой без матери, вместе с отцом, профессором
Тедом Левелленом. Жена Теда, ее мать, внезапно умерла, и он, повинуясь
тому странному импульсу, который подчас порождает шок и глубокое горе,
взял долгий отпуск в том университете где-то в самом сердце Америки, где
преподавал многие годы.

Мне даже вспоминать не хочется, какое гигантское количество
подлинных, достоверных, бесценных карт с крестиком, указующим сокровища,
предлогалось мне. Сокровища, затонувшие вдоль отмелей Флориды и Багамских
рифов, около Юкатана. Я уверен, что где-то в море, около самого большого
склада сокровищ, работает маленькая фабрика, которая достает их,
подчищает, стругает на мелкие безделушки и подбрасывает поближе к берегу.

Тед Левеллен брал академический отпуск года за два до того, как
умерла его жена и провел свободный год в пыльных запасниках и
книгохранилищах старых библиотек Лиссабона, Мадрида, Картехены и
Барселоны. Поэтому его разговорный испанский, равно как и португальский,
был почти безукоризнен, а сам он как лингвист, историк и ученый был
известен там чуть ли не больше, чем у нас, и поскольку его проект
апеллировал к национальной гордости и чести - изучение малоизвестных
плаваний к чужим берегам и забытых героев тринадцатого, четырнадцатого и
пятнадцатого столетий, - ему было позволено рыться во всех книгах и
документах, в каких он только пожелает.

Мы были знакому уже не первый год, и уже давно Тед убедился, что
может вполне доверять мне, когда он наконец рассказал мне о том блаженном
времени. Письма, судовые документы, карты. Груды документов, бумаг,
дневников и записок, которые мало кто видел и совсем никто не изучал.
Изящные, церемонные описания событий, полных крови и золота, пиратства и
алчности, штормов и эпидемий. Надо отметить, помимо исследовательского
рвения ученого, Тедом руководила одна давная мечта. Он искал ключ к
какому-нибудь давно позыбытому кладу и записывал в особый блокнотик,
который всегда носил с собой. Тед называл его "мое сновидение", и они с
женой часто посмеивались над его детской страстью. Когда-нибудь, малыш, мы
отправимся на поиски сокровищ...

Следующим летом они отправились в отпуск на Флориду, узучать хитрости
и тайны обращения с аквалангом, время от времени навещая остовы двух
галеонов, затонувших недалеко от берега. Он читал увлекательные романы об
искателях сокровищ и, верных привичке ученого, вычленял места, отвечающие
сути дела, из нагромождения безвкуснейших мифов. Из любого имеющегося у
него в распоряжении источника он извлекал список известных или только
предполагаемых кладов, затем сверял со "своим сновидением" и вычеркивал
те, о которых наверняка знал, что: либо они уже давным-давно открыты, либо
требуют долгих и трудных поисков и дорогостоящей экспедиции.

Я впервые увидел их, отца и дочь, когда они искали лодку, что-бы
спиститься дальше по течению. Они подбадривали друг друга, как могли,
пытаясь представить дело шуткой, но видно было, что оба подавлены чем-то
более серьезным, чем просто жизненная неудача. Чем я могу им помочь? Они
слыхали, что я продаю лодку. Я отвез их вверх по Уотервей к Оскарову дому,
где давно тихо плесневел без дела "Шмель" Матти Оделля. Я помню, что
подумал тогда: Вот чудак с большими деньгами, которые ему некуда деть. Но
он не сверкал восторженно глазами и не рассыпался в подобных, но ненужных
объяснениях, зачем и почему ему понадобилась это старая неповоротливая
посудина. Он не стал, подобно многим другим покупателям, делать вид, что
очень хорошо разбирается в том-то и том-то, хотя на самом деле не имеет об
этом ни малейшего понятия. Он задавал вопросы, я отвечал. Он был ограничен
в средствах, и ему бы не хотелось превышать отложенную на покупку сумму.
Он сделал вдове Матти первое и последнее предложение, и она приняла его. А
я выкинул все эту историю из головы и вспомнил о ней только два месяца
спустя, когда задержавшись в доке, увидел старую шаланду, приведенную
профессором на заправку. Теперь она называлась "Телепень".

Изменилось не только название. Ух и не знаю, сколько дней напролет
они с дочерью гнули спины над этим корытом. Сам профессор сделался сух и
поджар, словно гончая, а жилистые и крепкие его руки покрылись истинно
кордовским загаром. Он пригласил меня на борт и показал воссозданное
буквально из праха машинное отделение с новым мощным компрессором. Я
отметил и новый тент, и новый якорь на выдраенной до блеска цепи. Да, это
по-прежнему была крепкая, неповоротливая старая шаланда, но теперь это
была славная старая шаланда.

Я спросил, зачем такая основательная экипировка, и он ответил, что
собирается занятся некими подводными исследованиеми. Тогда я спросил, с
ним ли Гуля, и он ответил, что Гуля в школе, и у нее все хорошо. У нее
никогда ее было проблем с обзаведением друзьями, сказал он. Мы
распрощались, но я задержался посмотреть, как он выводит своего "Телепня"
из дока, ловко управляясь со старой посудиной в поисках течения и ветра.

Тремя месяцами позже я случайно узнал, что Левеллен продал "Телепня"
в клуб подводников где-то под Моротоном. Я решил, что его планы
расстроились, и теперь он вернется домой. Потом я узнал, что кто-то купил
"Голландца". Он уже давно стоял без дела у Полуденного Ключа. Я о такой
дорогой игрушке и мечтать не мог. Фантастический двигатель, корпус в одну
вторую траулера, изумительный баланс. К тому времени "Голландцу" не было и
десяти лет. Корпус из Гонконга. Красное и тиковое дерево. Дизели и вся
хитрая механика из Амстердама. Вместительный бак, куча навигационных
приспособлений. Автопилот. Все было так отлично продумано и пригнано, что
с ним мог справиться один-единственный человек.

Новый владелец пожелал внести еще массу необходимых ему деталей, как
я слышал, и затратил уйму денег. Наконец он привел "Голландца" в Бахья Мор
и поставил в большой пустой док. Я как раз случился рядом и увидел, как
Тед Левеллен и Гуля хлопочут над "Ланью", так они переименовали
"Голландца". Да, на ней можно было плыть куда угодно и жить годами, лишь
изредка заходя в ближайший порт за всем необходимым.

Легко было сказать себе: не вмешивайся. Слишком легко. И я повторил
это, пока однажды в конце концов не понял, что обязан вмешаться. Я выбрал
утро, когда Гуля ушла в школу раньше обычного и отправился к профессору.
Разговор состоялся в большом салоне "Лани", дождь потоками струился по
стеклам, хлестал палубу и барабанил в крушу. Порывы ветра раскачивали
мачту, заставляя многотонную яхту чуть больше обычного колыхаться на
волнах.

Я сказал, что лично мне ясно как дважды два: у него не могло быть
столько денег от продажи "Телепня", он явно нашел какой-то клад на дне
моря во время этих своих "исследований". И уж если я сумел сообразить это,
то в округе найдется и множество других сообразительных, и как только они
сопоставят факты, они хлынут толпой на яхту, разберут ее по винтику и
обыщут каждый дюйм.

Недоумение он изображал превосходно. Недоумение, замешательство,
изумление. У него наготове была неплохая байка насчет завещания доверенных
лиц, описи имущества, исполнителей и прочих штук. О том, как долго тянули
с официальным объявлением завещания его жены и разделом имущества.

Тогда я сказал ему, что даже если это правда, дотошные искатели
легкой наживы все равно будут вертеться вокруг, а его самые дотошные
пошлют запрос на север, поднимут документы и завещание и выяснят, а
хватает ли указанной суммы на покупку такой дорогой яхты и оплаты всех тех
работ, которые были произведены на ней. Он обдумал мои слова и сказал, что
благодарен за предупреждение и вообще за беспокойство и что он примет
надлежащие меры. Тут я ноконец сообразил, что он принимает меня за
обычного вымогателя, который почуял жареное и захотел урвать кусок.
Разозлившись, я холодно объяснил ему, что это входит в мой маленький
бизнес спасения на водах. Не исключено, что я ему еще понадоблюсь в таком
качестве. Он полагает, что вряд ли.

Лишь два года спустя он понял, что может вполне доверять мне, а до
того наше партнерство больше походило на вооруженный нейтралитет. А
поводом для сближения послужила Гуля. К тому времени ей было уже
семнадцать. Она умудрилась произвести из величайших фуроров в наших краях.
А центром был я. Взрослому трудно даже представить, куда может завести
романтическое воображение подростка. Когда она смотрела на меня, ее глаза
округлялись, а взгляд томно тяжелел. Она краснела, бледнела, краснела
снова. Она умолкала на середине фразы, забыв, о чем говорила. Она
спотыкалась и налетала на шкафы, баки, деревья и ограды. Она ходила за
мною повсюду, как собачонка. И если бы при этом она была угловатым,
неуклюжим подростком с торчащими вперед зубами и раскосыми глазами! Тогда
все было бы проще. Но она была девушкой во всем блеске первого цветения
юности, смуглой, гибкой, прелестной, с огромными голубыми глазами. Полный
список достоинств, способных вскружить голову кому угодно. Это тревожило
ее отца и делало меня мишенью для насмешек по всему побережью. Вон идет
Мак-Ги со своим фан-клубом.

Намерения Гули были чистыми и бесхитростны: она хотела выйти за меня
замуж. Прямо сейчас. Она была готова сделать все, что угодно, чтобы
доказать мне, что она уже настоящая, взрослая женщина.

Когда ее "ухаживания" стали уж слишком настойчиыв и я стал всерьез
сомневаться в ее благоразумии, я загрузил свою "Молнию" всем необходимым и
отбыл вниз по Уотервею. Я уже вышел в залив и миновал Майами, когда