другое место, и узнал, что ему миссис Розенблум тоже не звонила. И ее
телефон не отвечал.
Герд рассудил так: раз по радио ничего не сообщили (у него был ма-
ленький приемник с наушниками - только такое радио можно было держать
дома, не опасаясь, что его украдут), то, значит, миссис Розенблум погиб-
ла тихо. По радио и в газетах сообщали только о таких убийствах, когда
людей обливали керосином и сжигали заживо, как в Бостоне, да еще о са-
моубийствах белых, которые они совершали из страха перед чернокожими,
как в Манхэтгене. Обычные повседневные убийства в сводку новостей не по-
падали, так что, вероятно, миссис Розенблум умерла быстро и легко.
А позднее они встретили кого-то, кто знал кого-то, кто видел, как ее
тело увозили в морг, и, значит, не осталось никаких сомнений, что ее
больше нет. Не очень-то благоразумно было с ее стороны идти в парк. Ей
следовало бы дождаться, пока полиция Нью-Йорка организует специальные
занятия на тему, как вести себя при нападении в парке или пойти в парк
рано утром, когда на улице только те чернокожие, которые спешат на рабо-
ту,- эти не тронут. Но ей захотелось вдохнуть аромат цветов под полуден-
ным солнцем. Что ж, людям случалось умирать за вещи похуже, чем запах
нарциссов в полдень. Должно быть, миссис Розенблум умерла легко, а в та-
ком районе и это большая удача.
Сколько времени прошло с тех пор? Месяц? Два месяца? Нет, это было в
прошлом году. А когда умер Герд? А когда они уехали из Германии? Это не
Германия. Нет, это Америка. И она умирает. И вроде бы так и должно быть.
Она хотела умереть и оказаться во тьме той ночи, где ее ждет муж. Она
знала, что снова встретится с ним, и она была рада, что его больше нет в
живых и он не видит, как ужасно она умирает, потому что она никогда не
сумела бы ему объяснить, что все это нормально. И выглядит гораздо хуже,
чем есть на самом деле, и вот, Герд, милый, я уже чувствую, как телесные
ощущения покидают меня, потому что когда тело умирает, то исчезает боль.
И она вознесла последнюю хвалу Господу и с легким сердцем рассталась
со своим телом.
Когда жизнь ушла из слабой, старой и иссохшей оболочки, и она остыла и
кровь в сосудах остановилась, с девяноста двумя фунтами человеческой
плоти - всем, что было раньше миссис Мюллер,- произошло то, что происхо-
дит всегда с плотью, если ее не заморозить или не высушить. Она начала
разлагаться. И запах был столь ужасен, что полиция Нью-Йорка в конце ко-
нцов приехала забрать тело. Двое здоровенных мужчин с пистолетами наго-
тове обеспечивали безопасность бригады коронера, проводившего предвари-
тельное следствие. Они обменялись парой нелестных замечаний по поводу
окрестных жителей, и когда тело выносили на носилках, толпа чернокожих
юнцов попыталась прижать одного из полисменов к стенке, тот выстрелил и
зацепил одному из парней предплечье. Толпа разбежалась, и тело миссис
Мюллер было доставлено в морг без приключений, а детективы написали ра-
порты и разъехались по домам, в пригороды, где семьи их существовали ти-
хо-мирно, в относительной безопасности.
Старый испитой репортер, поработавший на своем веку во многих редак-
циях нью-йоркских газет, а теперь подвизавшийся на телевидении, просмот-
рел последние сообщения об убийствах. Еще одна белая женщина - жертва
черных убийц. Он положил листок обратно в стопку таких же репортажей.
Его оскорбляло, что человеческая жизнь стала теперь значить так мало,
как будто в городе шла война. И он вспомнил другое время, тридцать лет
назад, когда человеческая жизнь тоже ничего не значила и сообщения о
том, что один черный застрелил другого, вовсе не считались заслуживающи-
ми внимания.
Он отложил стопку репортажей, и тут ему позвонили из отдела новостей.
Полицейский в Бронксе, окруженный толпой чернокожих юнцов, выстрелил и
ранил одного из нападавших. Совет чернокожих священников Большого Нью-
Йорка назвал случившееся актом варварства. Возле дома адвоката полицей-
ского были выставлены пикеты, требовавшие положить конец практике защиты
полицейских, обвиняемых в насилии в отношении чернокожих.
Выпускающий редактор велел репортеру отправиться туда с телекамерой и
взять у кого-нибудь интервью перед домом адвоката,
Когда репортер подъехал к месту действия, пикетчики спокойно сидели в
припаркованных поблизости автомобилях. Ему пришлось подождать - оператор
немного запаздывал. Но как только появился оператор с телекамерой, всем
вокруг словно бы впрыснули адреналин. Из машин набежали десятки черноко-
жих, сомкнули ряды, и оператору не составило труда выбрать для съемки
такую точку, чтобы казалось, будто вся округа марширует перед домом ад-
воката.
Они маршировали и что-то скандировали. Репортер поднес микрофон очень
черному человеку с очень белым воротничком, покрытым складками лицом.
Священник принялся говорить о маньяках-полицейских, стреляющих в неви-
нных чернокожих юношей, ставших жертвами "самого страшного расизма в ис-
тории человечества".
Чернокожий назвался преподобным Джосайей Уодсоном, председателем Сове-
та чернокожих священников, сопредседателем Фракции церквей мира, испол-
нительным директором программы "Жилье для всех - 1", за которой должна
вскоре последовать программа "Жилье для всех - 2". Голос его напоминал
раскаты грома в горах Теннесси. Он призывал праведный гнев Всевышнего.
Он оплакивал жертв белого варварства.
Репортер страстно желал, чтобы преподобный Уодсон - мужчина весьма
крупный - обращался к небесам, а не вниз, к нему, репортеру, и, если во-
зможно, немного сдерживал дыхание.
Концентрация паров джина в выдыхаемом преподобным Уодсоном воздухе бы-
ла столь высока, что могла бы повредить защитное покрытие орудийной баш-
ни боевого корабля. Репортер старался не показывать, как тяжело стоять в
зоне дыхания преподобного Уодсона.
Уодсон потребовал положить конец жестокостям полиции в отношении чер-
нокожих. Он рассуждал о многовековом угнетении. Репорту попытался задер-
жать дыхание, чтобы не вдыхать окружающие преподобного пары.
Ему также надо было скрыть от телекамеры, что черная мохеровая куртка
преподобного отца оттопыриваются под мышкой. Там у него был револьвер с
перламутровой рукояткой, и редактор никогда бы не выпустил на экран пле-
нку, на которой чернокожий священник ходит по улицам вооруженный. Выпус-
кающий редактор не хотел выглядеть расистом. А значит, все чернокожие
должны были выглядеть добропорядочными. И разумеется, безоружными.
Когда смонтированный материал был показан в программе новостей, все
это выглядело следующим образом. Хорошо поставленным, со слезой, голосом
преподобный Уодсон рассказывал об ужасной судьбе негритянской молодежи,
и за спиной его маршировало разгневанные протестующие граждане, а рядом
с ним согбенный репортер закрывал своим телом пистолет под мышкой препо-
добного и очень часто отворачивался, а когда его лицо оказывалось побли-
зости от лица преподобного Уодсона, то в глазах репортера стояли слезы.
И создавалось впечатление, будто рассказ преподобного отца столь печа-
лен, что пожилой репортер не может сдержать рыданий перед телекамерой.
Именно так прокомментировал сюжет диктор одной из иностранных телеком-
паний. Насилие полиции в отношении негритянской молодежи столь ужасно,
сказал он, что даже видавший виды белый журналист не смог не просле-
зиться. В считанные дни этот маленький сюжет прогремел по всему миру.
И университетские профессора за круглыми столами обсуждали жестокость
полиции, которая вскоре стала именоваться угнетением и эксплуатацией, а
затем - вполне естественно - "геноцидом, спланированным и осуществленным
полицией Нью-Йорка".
Когда кто-то попытался было заикнуться о невероятно высоком уровне
преступности среди чернокожих, ученые мужи откликнулись вопросом: а чего
еще можно ожидать после такого полицейского геноцида? Вопрос этот был
включен в программу экзаменов во всех университетах. И кто не знал пра-
вильного ответа, проваливался.
Тем временем миссис Мюллер похоронили в запаянном гробу. Похоронное
бюро попыталось было восстановить левую половину ее лица, где раньше был
глаз, но воск не слишком удачно гармонировал со сморщенной старческой
плотью. Залитый изнутри воск расправил морщины левой щеки, и она выгля-
дела слишком юной для женщины, иммигрировавшей в Америку из Германии по-
сле войны.
Так что было решено скрыть от всех плоды бандитских трудов; когда гроб
был доставлен из церкви на кладбище Пресвятой Девы Марии и Ангелов, за
ним шла довольно солидная процессия. И это крайне изумило дочь миссис
Мюллер: она и не подозревала, что у ее родителей было так много знако-
мых, особенно среди тридцати-сорокалетних мужчин. Очень любопытных,
кстати.
Нет-нет, после родителей ничего не осталось. Да, у них был свой сейф в
банке, но в нем оказалось всего несколько ценных бумаг. Безделушки? Один
из мужчин в черном сказал, что его интересуют именно безделушки. Старин-
ные немецкие безделушки.
Дочь посчитала это потрясающе возмутительным. Но что может по-нас-
тоящему потрясти человека в наши дни? Итак, это - покупатель, занимающи-
йся бизнесом прямо у свежевырытой могилы. Или для него это обычное дело?
И она с тоской пожалела о тех временах, когда некоторые вещи еще счита-
лись возмутительными, и ощутила острую боль в сердце, и подумала, как
ужасно было ее старой матери умирать в одиночестве, и как страшно стало
навещать родителей после того, как в их квартале произошли такие переме-
ны.
- Никаких безделушек, черт вас раздери!- крикнула она.
И в тот же день у бывшего дома Мюллеров появилась бригада рабочих и
принялась разрушать его до основания.
Они приехали в сопровождении вооруженных полицейских, каждый из кото-
рых был выше шести футов ростом и владел приемами каратэ. Дом отгородили
от улицы стеной из бронированных щитов. В руках у полицейских были дуби-
нки. Старую развалюху методично разобрали по кирпичику, и останки дома
покинули квартал не навалом в грузовиках, а в огромных белых ящиках. На-
Володихин Дмитрий
Черепнин Владимир
Василенко Иван
Корнев Павел
Посняков Андрей
Грабб Джеф