Чтение 2–й страницы книги ~Бриллианты для диктатуры пролетариата~

ваш брат, буржуй... Нас терпеть не может, но и он сказал - после
освобождения: "Лучше уж с вами, вы хоть конкретны, а те - как медузы перед
штормом, неохватны и зыбки".

...И теперь, встречаясь с русскими в этом маленьком полуподвале,
Бленер не мог заставить себя разговаривать с ними непредвзято: перед
глазами стояла статья Надо. Он знал его - это был серьезный человек,
которого легче было убить, чем заставить говорить неправду.

Когда Старицкий отошел от них, Бленер спросил:

- Он издал что-либо?

- Он неспособен написать и двух строк! Болтун. А уж если кто и есть
агент ЧК - так это он, уверяю вас.

Писатель Никандров - высокий, жилистый, заметный - вошел в
полуподвальчик, когда стемнело.

- Кто это? - сразу же спросил француз.

- Леонид Никандров, литератор.

- Тоже бездарь?

- Как вам сказать... Эссе, повести из древней истории, исследования о
Петре Великом... Не борец, совсем не борец.

Француз представился Никандрову сам, попросив дать короткое интервью.

- Садитесь, - хмуро согласился Никандров, - только пусть спутник ваш
обождет за другим столом.

- Он знает город, лишь поэтому я пользуюсь его услугами, - ответил
Бленер и, чуть обернувшись, громко сказал: - Миша, спасибо, я вас на
сегодня не задерживаю.

Миша угодливо раскланялся с французом и подсел за другой столик: там
громко шумели поэты.

- У меня к вам несколько вопросов, гражданин Никандров. Мне хотелось
бы узнать, кто, по вашему мнению, сейчас наиболее талантлив в России - в
литературе, живописи в театре?

- В литературе - я, - улыбнулся Никандров. Улыбка сделала его
жилистое, напряженное лицо совершенно иным - каким-то
неуклюже-добродушным, открытым. - Это если по правде. В принципе я должен
ответить: Бунин, Горький, Блок.

- Бунин в Париже, а меня интересует Россия.

- Бунин может быть хоть в Африке - он принадлежит только России.

- Думаете, Бунин хочет принадлежать этой России?

- А вы убеждены, что э т а Россия навсегда останется э т о й?

- Я не готов к ответу, хотя бы потому, что сочинений Бунина не читал
и знаю о нем лишь понаслышке.

- Значит, вы интересуетесь российскими литераторами лишь как фигурами
в политической структуре? Тогда у нас разговора не получится.

- Я бы солгал вам, сказав, что меня не интересует политическая
структура. Но я живо интересуюсь и беллетристикой.

- А я беллетристикой не интересуюсь. Я принадлежу литературе.

- Где я могу купить ваши книги?

- Меня не очень-то издают здесь...

- Я готов помочь вам с изданием в Париже.

Никандров внимательно посмотрел на француза и ответил:

- За это спасибо, коли серьезно говорите.

- Я говорю серьезно... Прежде чем мы обратимся к вашему творчеству,
хотелось бы спросить о том, кого вы здесь цените из живописцев?

- Талантов у нас - много. Лентулов, Сарьян, Кончаловский, Малявин...
Да не перечтешь всех... А Коровин, Нестеров?!

- Я благодарю бога, - широко улыбнулся француз, - вы первый русский,
который сказал, что в Москве есть таланты.

- С кем же вы тут встречались? С этой мелюзгой, - Никандров кивнул
головой на посетителей столовой, - смысла нет говорить. Сущие скорпионы.
Хуже комиссаров - те хоть знают свое дело, а эти только повизгивают из
подворотни. Цыкни на них - хвосты подожмут и в кусты. Но говорят -
"талантов здесь нет"...

- Талантам трудно здесь?

- А где таланту легко? Конечно, таланту сложно, ибо он хочет искать
свою правду, а она - всегда в нем, в его мировидении.

- Вы не согласны с Марксом - "человек не свободен от общества"?

- Не согласен. Человек рожден свободным: никто ведь не отнимал у него
права распоряжаться жизнью по собственному усмотрению.

- Определенные ограничения введены и на этот счет: несчастных
самоубийц не хоронят на кладбищах, только за оградой.

- После меня хоть потоп.

- Мне казалось, что литератор прежде всего думает о согражданах.

- Пусть литератор думает о себе. Но до конца честно. Это будет
хорошим назиданием для сограждан, право слово.

- Вам трудно жить здесь с такими настроениями?

- Мне трудно здесь жить. Но не от настроений.

- Собираетесь покинуть Россию?

- Да. Я хлопочу о паспорте.

- Если вы дадите мне свои рукописи, возможно, к вашему приезду будет
готова книга.

Никандров поднялся:

- Пойдемте из этого борделя...

На улице дул студеный ветер.

- Ни в одной столице мира нет такого уютного и красивого Лобного
места, как в Москве. Знаете, что такое Лобное место? Здесь рубили головы.
Заметьте: о жестокостях в истории Российского государства написаны тома,
но за все время Ионна Грозного и Петра Великого народу было казнено
меньше, чем вы у себя в Париже перекокошили гугенотов в одну лишь ночь, -
продолжал Никандров. - Мы жестокостями пугаем, а на самом деле добры. Вы,
просвещенные европейцы - о жестокостях помалкиваете, но ведь жестоки были
- отсюда и пришли к демократии. Это ж только в России было возможно, чтобы
Засулич стреляла в генерала полиции, а ее бы оправдывал государев суд...
Мы - евразийцы! Сначала с нас татарва брала дань и насильничала наших
матерей - отсюда у нас столько татарских фамилий: Баскаковы, Ямщиковы,
Ясаковы; отсюда и наш матерный перезвон, столь импонирующий Западу,
который выше поминания задницы во гневе не поднимается. А потом этим
великим народом, ходившим из варяг в греки, стали править немецкие царьки.
Ни один народ в мире не был так незлобив и занятен в оценке своей истории,
как мой: глядите, Бородин пишет оперу "Князь Игорь", где оккупант Кончак
выведен человеком, полным благородства, доброты и силы. И это не умаляет
духовной красоты Игоря, а наоборот! Или Пушкина возьмите... На государя
эпиграммы писал, ходил под неусыпным контролем жандармов, с декабристами
братался, а первым восславил подавление революционного восстания
поляков... Отчего? Оттого, что каждый у нас - Сфинкс и предугадать, куда
дело пойдет дальше, - совершенно невозможно и опасно.

- Почему опасно?

- Потому что каждое угадывание предполагает создание встречной
концепции. А ну - не совпадет? А концепция уже выстроена? А Россия
очередной финт выкинула? Тогда что? Тогда вы сразу хватаетесь за свои
цеппелины, большие Берты и газы, будьте вы трижды неладны...

- Я понимаю вашу ненависть к своему народу - это бывает, но при чем
здесь мы? Отчего вы и нас проклинаете?

- Ну вот видите, как нам трудно говорить... Я свой народ люблю и за
него готов жизнь отдать. А вас я не проклинаю: это идиом у нас такой -
фразеологический, эмоциональный, какой хотите - но лишь идиом. Русский
интеллигент Париж ценит больше француза, да и Рабле с Бальзаком знает куда
как лучше, чем ваш интеллигент, не в обиду будь сказано.

- Действительно, понять вас трудно. Но, с другой стороны, Тургенева
мы понимали. Не сердитесь: может быть, уровень понимания литератора
возрастает соответственно таланту?

- Тогда отчего же вы в Пушкине ни бельмеса? В Лермонтове? В Лескове?
Мне кажется, Европа эгоистически выборочна в оценке российских талантов:
то, что влазит в ваши привычные мерки, поражает вас: "Глядите, что могут
эти русские!" Я временами боялся и думать: "А ну родись Федор Достоевский
не в России - его б мир и не узнал вовсе". А вот Пушкин в ваши мерки не
влазит. Только его запихнешь в рамки революционера, он выступает
царедворцем; только-только управишься с высокой его любовью к Натали - так
нет же, нате вам, пожалуйста, - лезет ерническая строчка в дневнике об
Анне Керн...

- А не кажется ли вам, что большевики замахнулись не столько на
социальный, сколько на национальный уклад?

- Это вы к тому, что среди комиссаров много жидовни?

- По-моему, комиссаров возглавляет русский Ленин...

- Пардон, вы сами-то...

- Француз, француз... Нос горбат не по причине вкрапления иудейской
крови; просто я из Гаскони... Мы там все тяготеем к путешествиям и
политике. Любим, конечно, и женщин, но политику больше.

- Если вы политик, то ответьте мне: когда ваши лидеры помогут России?

- Вы имеете в виду белых эмигрантов и внутреннюю оппозицию? Им
помогать не станут - помогают только реальной силе.

- Значит, никаких надежд?

- Почему... Политике чужды категорические меры; это не любовь, где
возможен полный разрыв.

- В таком случае политика представляется мне браком двух заклятых
врагов.

- Вы близки к истине... И дело не в нашей капитуляции перед
большевиками: просто-напросто мир мал, а Россия так велика, что без нее
нормальная жизнедеятельность планеты невозможна.

- Вы сочувствуете большевизму?

- Большевики лишили мою семью средств к существованию, аннулировав
долги царской администрации. Мой брат, отец троих детей, застрелился - он
вложил все свои сбережения в русский заем... Но я ненавижу не большевиков;