ночь ни одного человека в Памплоне, который бы просто глазел на процессии,
сменявшие одна другую, на великанов, вышагивавших на ходулях, на
транспаранты со смешными рисунками, на певцов - а им был каждый.
незамысловатость слов, соединенная с музыкой, тоже незамысловатой, вкупе
рождает постоянное ощущение праздника. Разъединение души (которой, конечно
же, нет) с телом (которое - очевидная данность) символизирует смерть -
тоже относимо к песенкам фиесты, и если даже я приведу ноты этих песенок,
все равно ничего не получится, потому что надо воочию увидеть, чтобы
понять истинный смысл народного праздника.
иллюминации, несло так, что каждый мог ощутить невозможность, но сейчас в
этой н е в о з м о ж н о с т и вырваться из потной, устремленной в никуда,
песенной и танцующей толпы не было страха, который обычно сопутствует тому
моменту, когда ты ощутил, что не м о ж е ш ь.
большой сухой ладонью те два патрона, которые подвели черту, он думал о
разностях н е в о з м о ж н о г о: когда в Памплоне нельзя прервать
праздник, выйти из него, спрятаться, отделить себя от сотен тысяч людей в
белых костюмах, закапанных красным вином, и когда нет сил п р о д о л ж а
т ь праздник, если ты наедине со столом и перед тобой чистый лист бумаги,
а ты не можешь писать или чувствуешь, что делаешь не то и не так, - это
ощущение невозможного рождает трагедию, дописать которую могут люди
большого мужества, как Хемингуэй. Остальные ц е п л я ю т с я за настоящее
или насилуют бумагу и теряют свое прошлое, а нет ничего страшнее потери
прошлого - это как предательство, а ведь предают целые поколения, которые
воспитывались на тех образах и идеях, которые создал художник в пору
своего расцвета.
своими друзьями отведать "кочинильо" - молодых поросят и выпить "росадо"
из Наварры.
ля Пальма, лучшего матадора в пору юности Хемингуэя, который известен
всему миру под именем Педро Ромеро - девятнадцатилетний мальчик, который
нежно любил Брет Эшли, метавшуюся в жизни оттого, что тот, кого она любила
по-настоящему, не мог быть с ней - близко, рядом, совсем, так, чтобы была
тишина и безлюдье, и чтобы исчезло все окрест, и чтобы два дыхания стали
одним. Мы пришли поздней ночью, а может быть, ранним утром и за столом
сидели мои друзья. Когда было сказано много тостов - баски и грузины до
сих пор дискутируют, кто от кого произошел: баски от батумцев или
наоборот, но тосты они сочиняют одинаково хорошо, - Хуан попросил Дунечку
сказать "спич".
поднялась, и на мгновенье лицо ее замерло, и я видел, как она
взволновалась, а потом она сказала, откашлявшись:
говорил так много, как об Испании. Он повторял слова Хемингуэя, что после
нашего народа больше всего он любит испанцев. Поверить можно, только когда
увидишь и почувствуешь. Я почувствовала и увидала. И поверила - отныне и
навсегда.
относится к ней с почтением и до конца дней своих не перестает изумляться
н о в о м у!
безответственного чувства превосходства оттого лишь только, что они ваши
дети и не успели пройти п у т ь. Пройдут еще, пройдут!)
места, где бывал Старик. Я это делал в Париже, и здесь, в Памплоне, я
делал это же, оттого что Хэмингуэй, открывший нам новые миры, сыграл в
жизни моего поколения такую же роль, как в его жизни сыграли Тургенев,
Толстой и Достоевский.
возле крытого "Меркадо", совсем неподалеку от корраля, где "торо"
затаились перед завтрашней корридой, и оказались в такой густой, кричащей,
поющей и пьющей толчее, что нам пришлось взяться за руки, чтобы не
потерять друг друга. Старик всегда приходил сюда и ел жаркое из бычьих
хвостов, совсем не похожее на аккуратный немецкий суп - сытное, до краев,
испанское, а потому - очень похожее на русское, хотя такого блюда у нас
нет, но и у нас и у них - всегда до краев, а то и через край - от всего
сердца, даже если это "до краев" - последнее, что есть в твоем доме...
двенадцать месяцев, как, впрочем, и Памплона (я был там осенью 1973 года -
глухая, тихая, безлюдная провинция, неужели это - столица Сан-Фермина?!),
но в дни фиесты - это храм Братства, церковь Искренности, клуб
Товарищества.
матадором Тино. Гандика подписывает с Тино контракт: профессия "ганадеро"
подобна импрессарио, только в отличие от тех, обычных, он подписывает
контракт на смерть и пьет при этом красное вино, и аппетитно ест мясо, и
аккуратно снижает цену за выступление, хотя его Пласа де Торос - вторая в
мире по величине после мексиканской: сорок тысяч зрителей. Гандика
жаловался на рост дороговизны - и в Испании и во всем мире, сетовал на ТВ,
которое убивает корриду, бранил власти - в аккуратной и тактичной манере
миллионера, которому позволено непозволенное, а Тино сидел отрешенно,
словно бы присматриваясь к своему одиночеству среди этой веселой и пьяной,
жестокой и нежной толпы сан-ферминцев. Крестьянское лицо Тино
малоподвижно, живут только круглые глаза. Все движение собрано, завязано в
жгут фигуры: широкие, словно крылья селезня, плечи, балеринья талия,
сильные, хотя и очень тонкие, ноги.
завтра, нет, не завтра, а сегодня (ведь уже четыре часа утра), ровно в
восемь, когда грохнет пушка, побегут люди (их называют "афисионадо") по
деревянному корралю, ограждающему витрины, а следом за ними - быки, и люди
будут падать и закрывать голову руками, а наготове будут стоять санитарные
машины, и зрители - на балконах, на протяжении всех 823 метров улицы
Эстафеты, по которой быки будут гнать любителей корриды во время этой
полутораминутной "энсьерро" - станут напряженно и тихо смотреть, как
погибают или чудом спасаются эти сумашедшие "афисионадо".
Сан-Фермина люди не спят - лишь только утром после "энсьерро" выпьют вина,
съедят сэндвич и лягут на улице или в сквере, несмотря на категорический
запрет полиции.
и более открыто игнорируют официальные "табу". В "Каса Марсельяно", где
сидели за соседним столиком французы, молодые студенты из Мадрида кричали:
"Да здравствует блок всех левых сил!" Это было невозможным год назад, как
невозможной была открытая продажа книг Ленина, - сейчас они появились на
книжных витринах.)
кофе рано утром после "энсьерро", и я смотрел на Тино, которого многие
узнавали, и дивился той маске трагизма, которая была на его лице.
Наверное, каждый тореро постоянно ощущает состояние трагедии, и не только
в госпитале после ранения, но и сейчас, ночью, глядя на толпу, которая
знает его, приветствует и любит, но до тех лишь пор, пока он - Тино и пока
не погиб, или не испугался, или не заболел; тогда его предадут
презрительному забвению. (Впрочем, подумал я, только ли к одним тореро
приложимо это? Литератор, переставший писать, состарившаяся балерина -
разве все это не составляет одну цепь - тяжелые вериги искусства?)
километр за полторы минуты - быки пронеслись и ранили шестерых
"афисионадо", мы сидели на Пласа де Торос. Только-только с арены ушел
оркестр - поскольку люди здесь собираются загодя, на рассвете, часов в
шесть, чтобы занять места получше, памплонцы два часа радуют гостей
прекрасными песнями Наварры, танцами Астурии, страны басков, и на Пласа де
Торос выскакивают зрители, ибо они не в силах сдержать себя, им надо
двигаться, все время двигаться - до тех пор, пока на арену не вбегут люди,
а следом за ними, поднимая их на рога и топча копытами, не ворвутся
"торос", окруженные волами с колокольчиками на потных шеях. Вот барьер
перепрыгнула длинноногая девушка, жеманно пошла, виляя бедрами, задрала
юбку, а ведь это не девушка, это парень дурачится: хохот, свист,
веселье... Сразу же появляется полиция, "нравственность - превыше всего,
что это за французские штучки", сейчас схватят парня... Но - нет...
Изменилась Испания. Полицейских освистали так, что казалось, воздух
порвется, словно загрунтованный холст.
служащие арены - их называют "работяги корриды" - не затолкали всех на
трибуны - пришло время "энсьерро".
прибоя, а потом этот единый шум распался на голоса, но и голоса, в свою
очередь, разделились на вопль, тонкий крик, хриплый "а-а-а-ах", а потом на
арену вбежали первые "афисионадо", а следом за ними, словно пульсирующая
кровь из порванной артерии, втолкнулись следующие, а за этой второй
партией, закрыв затылки руками, сталкивая друг друга с ног, ворвались
третьи, последние, потому что их преследовали быки, и вся Пласа де Торос
повскакивала со своих мест, заохала, закричала, а особенно кричали на
трибунах "соль", которые подешевле, и там, в отличие от трибун "сомбра",
все были в бело-красных костюмах, и все с бурдюками вина, и все поили друг