Чтение 2–й страницы книги ~Испанский вариант~

гремел джаз, время от времени разрезавшийся высоким, серебряным звуком
горна. Двое выпускников университета - Гэс Петерис и Курт Ванг, сидевшие
на застекленной веранде, разглядывали танцующих, отхлебывая пиво из грубых
глиняных кружек.

- Как лихо оттанцовывает Пальма! - сказал Ванг. - Скотина...

- Зачем так грубо? - улыбнулся Петерис.

- А я люблю его.

- В самом деле?

- В самом деле... А ты?

- Завидую. Я завидую ему. Но очень добро, без зла. Порой с
недоумением.

- Почему?

- Так... Не интересуется женщинами, а они летят к нему, как мотыльки
на огонь; не умеет фехтовать, а выигрывает бои; посещает ваш дискуссионный
кружок, а кутит на те деньги, которые ему присылает чрезвычайный и
полномочный папа.

- Это хорошо или плохо?

- Занятно. Вообще-то он может позволять себе оппозиционность. Папа
переводит ему столько денег, что не страшно побаловаться оппозицией.

- Будь себе на здоровье и ты оппозиционером...

- Я не могу. Мне никто не переводит денег. Я должен быть с клубом, а
не против него...

- Сильные мира сего не всегда состоят в одном клубе, - сказал Ванг.

- Клуб против клуба - это не страшно; страшно, когда в клубе сильных
появляется отступник.

- Ту убежден, что клуб не прощает отступничества?

- Конечно. Во всяком случае, я так думаю.

- Но ты еще не член нашего клуба, - заметил Ванг. - Я желаю тебе
вступить в наш проклятый, скучный и дряхлый клуб как можно скорее. Ты его
видишь снаружи, и он кажется тебе прекрасным, а мы рождены в нем и знаем,
что он такое изнутри.

- Ну и что же он такое изнутри? Объясни мне, плебею, ты - сын
министра.

- Я не силен в словесной агитации. У тебя крепкие челюсти, ты войдешь
в клуб: нашим старикам нужны свежие кадры.

К Петерису подошла девушка, опустилась перед ним на колени и сказала:

- Повелитель, я больше не могу без вас.

- Ну уж и не можешь, - вздохнул Петерис, поднимаясь. - Пошли
попляшем, только напомни, как тебя зовут...

Он поднялся, и девушка поднялась, и они ушли к танцующим, а к Вангу,
появившись из-за шторы, приблизился горбун, прижимавший к груди маленький
серебряный горн.

- Знаете, - сказал он, - я могу продержать гамму туда и обратно
семьдесят три секунды.

- Это прекрасно. Молодчина.

- Сыграть?

- Сыграйте, отчего ж не сыграть.

- Сейчас. Я должен постоять минуту с закрытыми глазами и
сосредоточиться. Сейчас.

И горбун, по-прежнему не открывая глаз, заиграл - серебряно и нежно -
тонкую и чистую гамму, и звук, таинственно извлекаемый им из маленького
горна, перекрыл рев джаза и пьяные голоса танцующих в холле.

..."Как же звали французскую стерву, которая тогда со мной танцевала?
- вспоминал Ян, наблюдая, как в тонком солнечном луче, пробивавшемся
сквозь ставни, медленно плавала пылинка, похожая на рисунок планеты из
учебника астрономии. - Будет совсем смешно, если из-за этой катастрофы у
меня отшибет память... Бедный Юстас... Ему сейчас труднее, чем мне.
Вообще, самое трудное - это ощущение собственного бессилия. А ту
французскую стерву звали, между прочим, по-русски - Надя".

- Хорошо бы, - сказала тогда Надя, перестав танцевать, - чтобы этот
трубач дудел раздетым.

- Он артист, - ответил Ян. - Он замечательный артист.

- Какой он артист? Трубач...

- Трубач тоже артист.

- Ты ничего не понимаешь, - засмеялась Надя. - Артист - это который
говорит на сцене, а трубач только делает "ду-ду". Большие легкие - это
ведь не талант...

Кто-то закричал:

- Цыгане, друзья, цыгане!

Все бросились в парк. Четыре старые, громоздкие кибитки остановились
на асфальтовой дороге, которая пролегла сквозь туманный парк.

Цыгане вылезли из своих кибиток. Одеты они были подчеркнуто
элегантно: в смокингах, полосатых серых брюках; колдовски растрескивая
колоды новых холодных карт, шли они навстречу обитателям старинной виллы,
и кто-то из них уже пел гортанную песню, наигрывая на банджо; маленькие
девочки танцевали с медлительными повадками старух; и все это показалось
тогда Яну Пальма таким же нереальным, рисованным, далеким и зыбким, словно
рассветный парк и деревья, смотревшиеся как бы; сквозь папиросную бумагу.

Девочка лет тринадцати, разглядывая линии на ладони Ванга, который
шел вместе с Яном и Петерисом, быстро говорила:

- Ах, как много вы повидали любви и несчастья, дружбы и
предательства! Вы познали богатство и нужду, вы так много работали в
жизни...

Пальма не выдержал, захохотал в голос, упал - по-клоунски - на газон,
закричал:

- Слушайте все! Наш Ванг, тепличный сын министра, много трудился и
познал нужду!

Петерис обернулся к Пальма и сказал негромко:

- Она же работает, зачем ты?

- Прости. Ты прав. Прости. Держи, - Ян поднялся и протянул цыганке
монету, - это тебе.

- Я вам еще не гадала, - ответила девчушка. - Я говорю правду этому
господину: я же читаю правду по линиям его руки...

- Прости его, - сказал Гэс Петерис, - ты хорошо гадаешь, не сердись
на моего друга, просто он очень весел сегодня, он не хотел тебя обидеть...
Погадай Вилциню, он ждет...

И они пошли по газону: высокий Вилцинь и маленькая цыганка, которая
вела его за руку, а вернее даже не за руку, а за указательный палец, и все
время забегала вперед, чтобы заглянуть ему в глаза...

Петерис долго смотрел вслед ушедшим, а потом обернулся к Вангу:

- Куда ты?

- Меня определили в министерство иностранных дел - это наша семейная
традиция...

- А ты, Ян?

- Черт его знает. Что у тебя, Петерис?

- Я уезжаю в Индию, в консульство, - ответил Петерис.

- За рыцарскими шпорами?

- Почему бы нет?

- Сейчас не дают золотых шпор за выдающиеся заслуги. Только
позолоченные.

- Меня устроят и позолоченные.

- Помогай британцам сажать в тюрьму побольше индусов, и тебе очень
скоро выдадут шпоры, которые открывают двери нашего клуба.

- Кому-то ведь надо сажать в тюрьму. Своим рождением ты лишен этой
необходимости, Ян.

- Снова ты ему завидуешь? - спросил Ванг, задумчиво прислушиваясь к
цыганской песне.

- Слушай, Гэс, - предложил Пальма, - хочешь, я дам тебе
рекомендательные письма в Индию, а ты мне взамен пришлешь оттуда хорошо
отделенную голову бунтаря, а?

- Мне нужны рекомендательные письма, но мои успехи в боксе больше,
чем твои, Ян, и если я тебя ударю, ты упадешь...

- Не сердись. Я проверял, до какой меры ты подонок. Подонком снова
оказался я. Прости.

- Ты постоянно на всех наскакиваешь, - задумчиво сказал Петерис. - Не
могу понять, чего ты хочешь?

- Сам не могу понять, чего я хочу. Только очень хорошо знаю, чего я
не хочу.

Из дому вышел горбун, протрубил в свой серебряный горн и закричал:

- Все ко мне! Маргарет дает сеанс сексуального массажа! Все в дом,
все в дом!

Выпускники университета, перешучиваясь, неторопливо двинулись к дому,
а Пальма пошел к кибиткам цыган: они рассаживались на траве и доставали из
баулов завтрак - бутерброды с ветчиной. Старый цыган поднялся, когда к
нему подошел Пальма, и сказал:

- Вы, верно, против того, чтобы мы здесь перекусили? Но мы недолго, у
нас есть приглашение еще в один дом. Это ведь дом господина Пальма? Я не
ошибаюсь?

- Верно. Ешьте себе... Все пьяны, никому ни до кого нет дела. А
Пальма к тому же добрый парень.

- Человек, говорящий о господине Пальма "парень", может быть либо еще
более богатым, чем он, либо он должен быть его лакеем.

- Я - лакей, - хмыкнул Ян, - мы все тут его лакеи...

- Вы говорите неправду. Лакей никогда не признается в своей
профессии.

На железнодорожной станции было пусто. Где-то было включено радио.
Диктор читал последние новости: "В Вене на улицах продолжается перестрелка
между коммунистами и национал-социалистскими вооруженными отрядами. Есть
жертвы среди мирного населения".

Пальма долго стучал в окошечко кассы, но никто не отвечал ему: