Чтение 2–й страницы книги ~Семнадцать мгновений весны~

товарищей... Пастор, вы не предадите невинных..."

Штирлиц кончил прослушивать эту магнитофонную запись, быстро поднялся
и отошел к окну, чтобы не встречаться взглядом с тем, кто вчера просил
пастора о помощи, а сейчас ухмылялся, слушая свой голос, пил коньяк и
жадно курил.

- С куревом у пастора было плохо? - спросил Штирлиц, не оборачиваясь.

Он стоял у окна - громадного, во всю стену - и смотрел, как вороны
дрались на снегу из-за хлеба: здешний сторож получал двойной паек и
поэтому любил птиц. Сторож не знал, что Штирлиц из СД, и думал, что
коттедж принадлежит либо гомосексуалистам, либо торговым воротилам: сюда
ни разу не приезжала ни одна женщина, а когда собирались мужчины,
разговоры у них были тихие, еда изысканная и первоклассное питье.

- Да, я там замучился без курева... Старичок говорун, а мне хотелось
повеситься без курева...

Агента звали Клаус. Его завербовали два года назад - он сам шел на
вербовку: бывший корректор жаждал острых ощущений. Работал он артистично,
обезоруживая собеседников искренностью и резкостью суждений.

"А может быть, он болен? - все чаще думал Штирлиц, присматриваясь к
Клаусу. - Жажда предательства тоже своеобразная болезнь. Занятно: Клаус
полностью бьет Ломброзо, - он страшнее всех преступников, которых я видел,
а как благообразен и мил".

Штирлиц вернулся к столику, сел напротив Клауса, улыбнулся ему.

- Ну? - спросил он. - Значит, вы убеждены, что старик наладит вам
связь?

- Да, это вопрос решенный. Я больше всего люблю работать с
интеллигентами и священниками. Знаете, это поразительно - наблюдать, как
человек идет в гибель. Иногда даже хочется сказать: "Стой, дурашка! Куда?"

- Ну, это уж не стоит, - заметил Штирлиц, - это было бы неразумно.

- У вас нет рыбных консервов? Я схожу с ума без рыбы. Фосфор, знаете
ли; требуют нервные клетки...

- Каких вы хотите?

- Я люблю в масле...

- Это я понимаю... Какого производства? Нашего или...

- "Или", - засмеялся Клаус. - Пусть это не патриотично, но я люблю и
продукты, и питье, сделанные в Америке или во Франции...

- Я приготовлю для вас ящик настоящих французских сардин. Они в
оливковом масле, очень пряные. Масса фосфора... Знаете, я вчера посмотрел
ваше досье...

- Дорого бы я дал, чтобы заглянуть в него.

- Это не так интересно, как кажется. Когда вы говорите, смеетесь,
жалуетесь на боль в печени, - это впечатляет, если учесть, что перед этим
вы провели головоломную операцию... А в вашем досье скучно: рапорты,
донесения - все смешалось: ваши доносы, доносы нас вас... Занятно другое:
я подсчитал, что благодаря вашей инициативе было арестовано девяносто семь
человек. Причем все они молчали о вас. Все без исключения. А их в гестапо
довольно лихо обрабатывали...

- Зачем вы говорите мне об этом?

- Не знаю. Пытаюсь анализировать, что ли... Вас интересовала их
дальнейшая судьба?

- Черт его поймет... Меня интересовала схватка. То, что будет с ними
потом, - не знаю... Что будет потом с нами? Со всеми?

- Тоже верно, - согласился Штирлиц.

- И потом... Среди рабов нельзя быть свободным. Это верно, так не
лучше ли быть самым свободным среди рабов? Я-то все эти годы пользовался
полной духовной свободой...

Штирлиц спросил:

- Слушайте, а кто приходил позавчера вечером к пастору?

- Никто.

- Около девяти.

- Вы ошибаетесь, - ответил Клаус, - во всяком случае, от вас никто не
приходил, я был там совсем один.

- Значит, вы убеждены, что старик будет работать на вас?

- Будет. Вообще я чувствую в себе призвание оппозиционера, трибуна
вождя. Люди покоряются моему напору, логике мышления...

- Ладно. Только не хвастайтесь сверх меры. Теперь о деле... Несколько
дней вы проживете на одной нашей квартире... Потому что после вам
предстоит работа, причем не по моей части...

Штирлиц говорил правду: коллеги из гестапо сегодня попросили дать им
не недельку Клауса: в Кельне были схвачены два русских радиста. Их взяли
за работой, прямо у передатчика. Они молчали, к ним нужно подсадить
хорошего человека. Штирлиц обещал дать Клауса.

- Возьмите в серой папке лист бумаги, - сказал Штирлиц, - и пишите
следующее: "Штандартенфюрер! Я смертельно устал. Мои силы на исходе. Я
честно работал, но больше я не могу. Я хочу отдыха..."

- Зачем это? - спросил Клаус, подписывая письмо.

- Я думаю, вам не помешает съездить на недельку в Инсбрук, - ответил
Штирлиц, протягивая ему пачку денег. - Там казино работает и юные лыжницы
по-прежнему катаются с гор. Без этого письма я не смогу отбить для вас
неделю счастья.

- Спасибо, - сказал Клаус.

- Вспомните еще раз: вас никто не видел у пастора?

- Нечего вспоминать - никто.

- Я имею в виду и наших людей.

- Меня вообще-то могли видеть наши, если они наблюдали за домом этого
старика. И то вряд ли. Я не видал никого.

Штирлиц вспомнил, как неделю назад Клаус надевал одежду каторжника
перед тем, как устроить спектакль с прогоном заключенных через ту деревню,
где жил пастор Шлаг. Он вспомнил лицо Клауса тогда, неделю назад: его
глаза лучились добротой и мужеством, - он уже вошел в роль, которую ему
предстояло сыграть. Тогда Штирлиц говорил с ним иначе, потому что в машине
рядом с ним сидел святой.

- Это письмо мы опустим по пути на вашу новую квартиру, - сказал
Штирлиц. - И набросайте еще одно - пастору, чтобы не было подозрений. Я не
стану вам мешать, заварю еще кофе.

Когда он вернулся, Клаус держал в руке листок бумаги.

- "Честность подразумевает действие, - посмеиваясь, начал читать он,
- вера зиждется на борьбе. Проповедь честности при полном бездействии -
предательство, и паствы, и самого себя. Человек может себе простить
нечестность, потомство - никогда. Поэтому я не могу простить себе
бездействия. Бездействие - это хуже, чем предательство. Я ухожу.
Оправдайте себя, бог вам в помощь". Ну как? Ничего?

- Лихо. Скажите, вы никогда не пробовали писать прозу? Или стихи?

- Нет. Если бы я мог писать - разве бы я стал... - Клаус вдруг
оборвал себя и украдкой глянул на Штирлица.

- Продолжайте, чудак. Мы же с вами говорим в открытую. Вы хотели
сказать - умей вы писать, разве бы вы стали работать на нас?

- Что-то в этом роде.

- Не в этом роде, - поправил его Штирлиц, - а именно это вы хотели
сказать. Нет?

- Да.

- Молодец. Мне-то какой вам резон врать? Выпейте виски, и тронем, уже
стемнело, скоро, видимо, прилетят.

- Квартира далеко?

- В лесу, километров десять. Там тихо, отоспитесь до завтра...

Уже в машине Штирлиц спросил:

- О бывшем канцлере Брюнинге он молчал?

- Я же говорил вам об этом - сразу замыкался в себе. Я боялся на него
жать...

- Правильно делали... И о Швейцарии он тоже молчал?

- Наглухо.

- Ладно. Подберемся с другого краю. Важно, что он согласился помогать
коммунисту. Ай да пастор!

Штирлиц убил Клауса выстрелом в висок. Они стояли на берегу озера.
Здесь была запретная зона, но пост охраны - это Штирлиц знал точно -
находился в двух километрах, уже начался налет, а во время налета
пистолетный выстрел не слышен. Он рассчитал, что Клаус упадет с бетонной
площадки - раньше отсюда ловили рыбу - прямо в воду.

Клаус упал в воду молча, кулем. Штирлиц бросил в то место, куда он
упал, пистолет (версия самоубийства на почве нервного истощения
выстроилась точно, письма были отправлены самим Клаусом), снял перчатки и
пошел через лес к своей машине. До деревушки, где жил пастор Шлаг, было
сорок километров. Штирлиц рассчитал, что он будет у него через час, - он
предусмотрел все, даже возможность предъявления алиби по времени...

12.2.1945 (19 ЧАСОВ 56 МИНУТ)

(Из партийной характеристики члена

НСДАП с 1930 года группенфюрера СС

Крюгера: "Истинный ариец, преданный

фюреру. Характер - нордический,

твердый. С друзьями - ровен и

общителен; беспощаден к врагам рейха.

Отличный семьянин; связей, порочивших

его, не имел. В работе зарекомендовал

себя незаменимым мастером своего

дела...")