зарплаты на девяносто рублей; запил; вскоре умер от цирроза печени.
группу расформировали - провалялся в клинике у Ларика: тот удар в печень,
что получил в Армении, в семьдесят втором еще, когда брал бандгруппу на
аффинажной фабрике по делу Кешалавы, время от времени давал себя знать;
вернувшись в министерство, на глаза начальству не очень-то показывался,
запомнив на всю жизнь слова, сказанные как-то Константином Симоновым:
"Служить не отказываюсь, но служить не навязываюсь..."
Киева - новая метла по-новому метет; один из первых приказов был весьма
странный, носил явно идеологический оттенок: "Запретить сотрудникам
появляться в джинсах, только пиджак и галстук - желательно отечественного
покроя".
куда-то на Камчатку. Он обещал подумать, поняв, что все, кто был завязан
на деле Федоровой, отчего-то неугодны в Москве; Андропов, хоть и лишенный
реальной власти, ибо теперь сидел в ЦК, на идеологии, под Брежневым и
Черненко, тем не менее интересовался делом Федоровой, хотя кому-то это
явно не нравилось.
я завизировал, поздравляю от всего сердца, вернетесь генералом, обещаю..."
телевидению; лицо - пергаментное, как маска, глаз от текста не отрывал.
Брежнев лежал мертвый уже, началась схватка за лидерство; победи Андропов
- министр внутренних дел знал это, - и дни его будут сочтены.
"Чайкой", пятьюстами рублями, бесплатным питанием, пайком, адъютантом,
порученцем, кремлевкой и госдачей... Негоже обижать номенклатуру, Все
должно быть тихо, тактично, с соблюдением привычного этикета: выводы,
однако, сделали все - при встрече норовили обойти, не заметить, а уж если
некуда было деться, разговор облекали в форму междометий, лица каменные,
срок на обмен мнениями - минута-две, иначе может быть неверно понято н а в
е р х у, каждый второй донесет; какое там второй - каждый...
помощью журналиста Ивана Варравина закончил разгром банды заместителя
министра Чурина и его помощника Кузинцова...
утомительной гимнастикой, а потом, проводив Маняшу, насыпал в кастрюлю
брусничный лист, брикетик почечного чая, зверобой, шиповник, бросал
щепотку валерианы (дефицит; впрочем, у нас все дефицит; раз в месяц
приносил заместитель министра Цветмета Федя из аптеки Четвертого
управления Минздрава - в простонародье, со сталинских времен -
"кремлевка"), долго спускал воду, чуть не пять минут; чайник покрывался
накипью за полгода, водохозяйство Белокаменной редко меняет фильтры,
"экономика должна быть экономной", трубы проржавели, по бюллетеням платим
почечникам в тысячу раз больше, но посчитать, что выгодней - ремонт
канализации или выплата по болезни, - недосуг, да и зачем? Одно дело -
была б личная выгода, а так считай, не считай, деньги - ничьи, беречь
государственные - пропади они пропадом, прожил день - и слава богу.
почечных колик и печени, - Костенко забирал из ящика "Аргументы и факты",
"Книжное обозрение", "Огонек" и принимался за проработку прессы. Толстые
журналы не выписывал, и не потому, что денег не хватало: пенсия
полковничья, двести пятьдесят, Маня свои приносит, да еще по
совместительству нанялась чертежи на дом брать; правительство подобрело,
раньше за такое в тюрьму гнали, а теперь даже Аришке помогают, ей, как
молодому специалисту, п о л о ж и л и сто десять, а за фирменные зимние
сапожки две сотни отдай и не греши, на панель, что ли, идти?!
Александровича, бывшего премьер-министра. Было это в шестьдесят третьем, в
районе Новодевичьего монастыря и Пироговки; там в те годы орудовала банда
Носа.
который управлял домом, куда с Воробьевых гор, из замков, что москвичи
нарекли "Заветами Ильича", переселили опального члена Политбюро.
Каждое утро Николай Александрович получает двенадцать газет, я точно
помню, информацию чекистам давал, и работает с ними - с красным карандашом
в руке... Многотиражки даже получает, не только центральные... Резолюции
кладет, служебные записки пишет, все в шкап складывает - придет время,
вернут его в Кремль, помяните мое слово... "Кукурузник" не вечен, бог ему
за Иосифа Виссарионовича отомстит... На кого руку поднял, мужик, а?! Так
вот, Булганин поработает с газетами часов восемь - и на прогулку... С
рабочим классом связь поддерживает, "на примкнувшего" порою бутылочку
берет, на Шепилова, значится... Выпьет глоток - и беседует, расспрашивает
о ситуации, советуется с народом, светлая голова, одно слово - сталинская
гвардия..."
пенсионную книжку: на следующий день после того, как не надо было ехать в
министерство, отправился в библиотеку и сел за журналы; ходил, как на
работу, - восемь часов, с обеденным перерывом; стресс поэтому, связанный с
отставкой, перенес спокойно.
он отстал от жизни. Вспоминая обязательные политзанятия, нудные лекции
пропагандистов, на которых он сидел, надев черные очки, чтобы не заметили,
когда уснет (почти все, кстати, приходили в темных очках, не один умный),
он поражался тому, какой гигантский вред приносили обществу эти о б я з а
л о в к и, во время которых все спокойно внимали обязательной лжи, внешне
принимая ее как правду - так и рождалась государственная шизофрения,
раздвоение, а то и просто расщепление (как лучины) общества: в кабинете -
один человек, с женой на кухне, включив радио, - другой, на собрании -
третий, у начальства - четвертый, во время разбора очередной
"персоналочки" - пятый...
такое печатать?! В меня въелся, а может, передался по наследству инстинкт
охранительного страха, думал он. Сколько лет Россия жила в условиях
свободы мысли и слова? После освобождения крестьян - лет десять, потом
пришел Победоносцев, тогдашний Суслов; начало века - мелькнули либералы
Витте и Столыпин; с февраля семнадцатого разгул свободы потом -
гражданская, террор - белый ли, красный, вс" одно террор; после -
восстание с в о и х, Кронштадт, и как следствие - нэп, кооперация,
сытость, право говорить - вплоть до двадцать девятого... И - снова ночь
легла над Россией, кровавая ночь бесправия и страха.
привычные плач и критиканство, но предложения выхода из кризиса, -
поражали его смелостью:
рекомендациям ученых? Костенко взял чистый лист бумаги - по привычке
статьи и обзоры конспектировал - и записал колонку: четыре часа -
прочтение и анализ шифровок от послов из узловых столиц мира; четыре часа
- изучение сводок по стране, особенно из республик (хотя, считал он,
столичные амбиции влияли на информацию, что шла из Прибалтики - республик
с трагической историей, - кто-то явно нагнетает страсти, причем не только
с той, но и с нашей стороны. Зачем?
текущие дела, совещания со штабом, выработка стратегии - на завтрашний
день, тактики - на сегодняшний вечер, ситуация такова, что считать надо
минутами, не часами.
что нет времени на журналы, ведь теперь и по субботам работают... Тут-то и
начинается трагический разрыв между тем, что не доходит до кремлевских
кабинетов, но зато впитывается сотнями миллионов читателей. У нас ведь так
алчно читают не оттого, что мы какие-то особые, просто нечем себя занять;
в бизнес не пробьешься, кругом запреты; индустрии развлечений до сих пор
нет и в помине, рестораны плохи, дороги, а решишь пойти - места не сыщешь,
в одном Париже кафе и ресторанов больше, чем во всем Советском Союзе. У
нас принято бифштекс брать с водкой, а у них можно с чашкой кофе весь день
просидеть за столиком; такого б клиента наши официанты в сортире
утопили... Туризм? Нет его. Дансинги для молодежи? Раз, два - и обчелся...
Вот и читают...
"выкачивание денег", "бессрочная аренда"; в нем жило привычное о т т а л к
и в а н и е, вдолбленное с детства, которое на самом-то деле, признался он
сам себе на пятом месяце библиотечной р а б о т ы, есть некий генетический
код привычного страха перед новым. Действительно, спросил он себя, когда я
лучше работал и раскрывал дела, которые до меня лежали в архивах? Когда
надо мной не стоял погонялыцик и не требовал ста справок каждый день. Ну а
крестьянин? Что он, из другого теста сделан? Сейчас над ним бригадир,
председатель, агропром, райком, райисполком, и все его учат, как хлеб
убирать... Ну а дай ему волю? Продай землю? Сделай его свободным, как при
Столыпине? Или нэпе? Тогда на кой черт ему погоняльщик? Дай магазин, чтоб