ломтиком ветчины; вместо тушенки решил взять дешевые куриные потроха:
после крепкой выпивки горячий бульон - истинное спасение. Надо бы
проверить печень, сосет под ложечкой; нет ничего важнее печени - "котел
организма", точнее не скажешь.
блаженствовал; вспомнил давешнего собеседника. Интересный старик. В наше
время колоритных людей мало, идет какая-то штампованная продукция, а не
люди. Отчего так? Говорят, раньше в газете значительно быстрее замечали
одаренных репортеров, ждали их публикаций; теперь ждут кратких сообщений,
как одета Джоан - диктор второй программы радиослужбы Би-би-си; не
очень-то даже и вслушиваются в то, что она читает; только когда дают
динамику роста доллара и соответственно падения фунта, кончают болтать,
пить чай или мыть посуду: деньги есть деньги - жизнь, говоря точнее.
Все-таки радио убивает журналистику, оно открывает дверь в любой дом
ногой, снисходительно и властно, причем особых усилий на это и не
затрачивает; материалы читают серые, с л о в а нет, чистая фиксация
фактов. А тут, в газете, надо вертеться пропеллером, чтобы найти изюминку.
О сенсации и говорить нечего, это стало редкостью. Статьи об "угрозе
Кремля", о стычках католиков с полицией, о ситуации в Греции стали бытом,
к этим трафаретам уже привыкли, своих забот хватает; люди все больше и
больше интересуются тем, что происходит на Острове, слишком много
нерешенных проблем.
журналиста прежде всего: знакомился с замшелыми историками, которые
рассказывали забытые страницы биографий писателей, художников и актеров.
Кстати, про художников читают меньше, особенно интересуются актерами,
потому, видимо, что каждый человек в душе актер; все мы играем дюжину
ролей одномоментно, поди иначе проживи, вмиг сомнут.
вернулся на кухню, включил плиту, поставил сковородку, разболтал в воде
яйца, сделал омлет, заварил кофе и включил радио; он называл его
"мусоропроводом", держал на кухне, на подоконнике. Вспомнился отчего-то
диск русского певца Вертинского - совсем недавно поступил в продажу в
цикле "Голоса минувшего". Там была прекрасная песня "Как хорошо проснуться
одному в холостяцкой постели". "Действительно, - подумал Сэмэл, - всего
одна строка, а сколько в ней высокого смысла. Бедная мама, она мечтает,
чтобы я женился. А я не женюсь, ни в коем случае не женюсь. Я не смогу
тогда сидеть на кухне голым и мечтать, о чем хочется; я должен буду гнать
самого себя с утра и до вечера - еще бы, семья. Конечно, я люблю мамочку,
но какая мука сидеть у нее в гостях и выслушивать ее советы; старики
все-таки несносны, живут своими представлениями, считают нас детьми,
несмышленышами. То же самое ждет и меня, если я женюсь и заведу оболтуса.
Он, так же как и я, будет придумывать отговорки, только бы не прийти ко
мне вечером и не выслушивать мои сентенции; воистину, все возвращается на
круги своя. Лучше заведу еще двух собак, если почувствую себя старым; что
может быть прекраснее Нелли? Никогда не предаст, не человек ведь. И
никаких претензий - накорми и выгуляй, всего лишь. Одиночество? Я не знаю,
что это такое. Во мне живут двадцать разных людей, поди управься с ними.
Одиночество страшно для глупых, слабых или больных. А жить больному ни к
чему. Десять таблеток снотворного - и никаких мучений. При всех издержках
середины века именно эта пора учит кардинальности решений. Как это говорят
на Востоке? "Страшно умирать лишь тому, кто за всю жизнь не посадил
дерева". Все-таки на Востоке думают совершенно особенно, очень емко и
афористично".
вернувшись в комнату, набрал телефон редакции. "Сегодня дежурит Бен, циник
и пьяница. Циники - умные люди: никаких условностей, все обговорено с
самого начала, самая удобная позиция; только отчего-то люди бегут именно
ее, сочиняют условности, в которых сами же потом путаются и клянут их на
чем свет стоит. Какая все же глупость - наша жизнь, сколь она
несовершенна, а мы уже и в небо забрались, хотя здесь, на земле, ничего
толком так и не решили".
г в о з д е м, газеты раскуплены, даем дополнительный тираж.
неудачнику от журналистики: если ухватил тему - не слезай с нее до конца!
Садись и пиши, понял?
сел за продолжение, но ведь у меня больше ничего нет. Черт, зачем я не
оседлал этого самого сэра Эдварда, или мистера Вестминстера?!"
адрес миссис Рубенау в Швейцарии, пояснив: "Это совсем недалеко от
Лозанны, сказочной красоты место. Женщина осторожна, не спугните ее.
Обязательно возьмите с собой газету, несколько экземпляров, она вам будет
признательна. Только не передавайте ей то, что сейчас скажу вам я; мистер
Бользен, видимо, в ближайшее время объявится в Аргентине, скорее всего - в
провинции Мисьонес, на границе с Бразилией. Возможно, какое-то время он
пробудет в Асунсьоне, Парагвай. Я поставлю вас об этом в известность,
когда вы вернетесь от миссис Рубенау. До свиданья, желаю вам удачи!
Убежден, ваш новый материал вызовет еще больший интерес, чем первый".
Сэмэла сразу же ушла в Аргентину, Парагвай и Чили - по н у ж н ы м
адресам; так угодно комбинации.
сомневался: на фото, опубликованном в газете, Штирлиц был сфотографирован
вместе с Шелленбергом. Надо подготовиться к возможному контакту с
английской службой.
заинтересуется сеньор Рикардо Блюм, он же бывший группенфюрер СС Генрих
Мюллер.
ШТИРЛИЦ (рейс Мадрид - Буэнос-Айрес, ноябрь сорок шестого)
__________________________________________________________________________
Мадрида. "Словно пригоршня звезд, упавших на землю, - подумал он, - только
в небе звезды таят в себе постоянную напряженность дрожания, а эти,
земные, неподвижны, и цвет их разный: голубые, желтоватые, тускло-серые,
мертвенно-белые - бутафория. То, что есть жизнь на земле - освещение улиц,
свет в окнах, игра реклам, отсюда, сверху, кажется чужим, а истинные
звезды, наоборот, становятся близкими тебе, ведь именно по ним пилот будет
вести аэроплан через Атлантику, только они и будут связывать меня с
надеждой вновь увидеть землю. Надежда... А что это? Ну-ка, ответь, -
сказал он себе, - попробуй ответить, тебе надо ответить, потому что внутри
у тебя все дрожит и ты подобен загнанному животному, которому отпущен
короткий миг на передышку, прежде чем гончие вновь возьмут потерянный след
и снова сделаются близкими голоса охотников, лениво продирающихся сквозь
осеннюю, хрусткую чащобу.
таинство - от кого родиться, с кем жить под одной крышей, от каких людей
набираться ума... Закономерность людских связей непознанна, да и
закономерность ли это: от кого кому родиться? Впрочем, - заметил он себе,
- ты же всегда стоял на том, что случай закономерен в такой же мере, как
иной закон - случаен...
местом рождения. Появись я на свет где-нибудь в Новой Зеландии, на
маленькой ферме возле берега океана, прошли бы мимо меня революция,
интервенция, войны... А ты хотел бы этого? У тебя была бы семья, камин в
углу холла, дети, может быть, внуки уже. Это так радостно - иметь внука в
сорок шесть лет! Ты хотел бы этого - взамен того, что тебе дала жизнь?
Ишь, инквизитор, - подумал он о себе, - разве можно ставить такие вопросы?
Даже врага грешно спрашивать об этом, а уж себя тем более. А вообще-то я
бы хотел жить одновременно несколькими жизнями: и в тишине новозеландской
фермы, и в Бургосе тридцать шестого, и в Берлине сорок пятого, и, конечно
же, в октябре семнадцатого, как ни крути - главный стимулятор истории, пик
века. Нет, - сказал себе Штирлиц, - ответ обязан быть однозначным - "да"
или "нет". Иди-ка ты к черту, Штирлиц. - сказал он себе и с ужасом
подумал, что к черту он гнал не Севу Владимирова, под этим именем он жил
до двадцать первого, не Максима Исаева, он был им до двадцать седьмого, а
именно Штирлица, им он был девятнадцать лет, добрую половину сознательной
жизни. - И самое ужасное заключается в том, что думаю-то я чаще
по-немецки... Менжинский в свое время говорил мне, что русские разведчики
будут с ы п а т ь с я на манере счета: только в России загибают пальцы,
отсчитывая единицу, десяток или тысячу; во всех других странах - отгибают
пальцы от ладони или загибают их, начиная с большого пальца. Русские же
поначалу загибают мизинчик, потом безымянный, средний, указательный, а
прикрывают пальцы, окончив счет, большим - вот тебе и кулак... Кстати,
Воленька Пимезов - помощник шефа владивостокской контрразведки, знаток
Самойлова Елена
Никитин Юрий
Суворов Виктор
Акунин Борис
Ильин Андрей
Афанасьев Роман