чуждое чувство, как две капли воды схожее с жалостью. Она ведь тоже не
знает, что ждет нас двоих. Тем не менее понимает: долго так длиться не
может, и что-то произойдет.
этом я уверен - выписывает мне без всякой убежденности в их пользе. Навещая
меня, напускает на себя этакую непринужденную веселость, которой умеет
маскироваться у постели тяжелобольного.
разглагольствовать о моих сорока пяти годах и колоссальной работе, которую я
свернул и продолжаю сворачивать. Он шутит:
необходим небольшой ремонт.
от нашей, где просто не могут не знать подробностей моей частной жизни. Ему
же наверняка известны лишь кое-какие газетные отклики, истинный смысл
которых понятен - только посвященным.
собственное выражение доктора, вся машина, и началось это отнюдь не вчера,
не за несколько последних недель или месяцев.
плохо? Нет, это значило бы преувеличивать, хотя и не больше, если бы я
уверял, будто это началось год назад с появлением Иветты.
и под вуалеткой, придающей таинственность верхней части ее несколько
увядшего лица. Когда она подошла, до меня донесся аромат ее духов.
углу.
прижался к оконному стеклу.
женщина сидят рядом, спиной к камням набережной, и смотрят на текущую под
арками реку. Издали не видно, двигаются ли у них губы, и невозможно решить,
говорят ли они, потеплей укрыв живот и ноги рваными одеялами. А если
говорят, то о чем?
угадывается красноватый огонек керосиновой лампы.
квартире на улице Понтье, и мне становится нехорошо при мысли, что там
раздается звонок, а меня нет. Это ощущение внове для меня и похоже на
стеснение или спазм в груди, вынуждающий, подобно сердечнику, прижимать к
ней руку.
вот-вот прекратится, как вдруг в трубке щелкнуло. Раздраженный заспанный
голос пробормотал:
вернулась?
спальне, а в гостиной. Спит она голой. Когда просыпается, у ее кожи
специфический ароматзапах женщины в смеси с никотином и алкоголем. Последнее
время она пьет особенно много, словно интуиция подсказывает и ей: что-то
готовится.
в известном смысле сам уступил место? Он, должно быть, прислушивается к
разговору, приподнявшись на локте, а другой рукой нащупывая сигареты в
полутьме спальни с задернутыми занавесями.
бутылки, и как только я положу трубку, хозяйка полезет в холодильник за
пивом.
интересует:
же. На ум мне приходит только смехотворное:
грушевидные груди, худую, как у хилой девчонки, спину, темный треугольник
лобка, который, не знаю уж почему, всегда меня волнует.
вдоль Сены, их отблески на воде и кое-где на черном фоне мокрых фасадов
прямоугольники чьих-то освещенных окон.
если я намерен продолжать то, что уже именую своим досье, будет
благоразумней ничего, ни единой фразы не перечитывать.
своим клиентам. Во Дворце правосудия считают, что из меня получился бы самый
грозный следователь: мне удается вытягивать всю подноготную из наиболее
неподатливых.
внешностью, своей пресловутой жабьей мордой и глазами навыкате, которые
смотрят на собеседника так, словно не видят его, а это впечатляет. Мое
уродство идет мне на пользу, придавая таинственность китайского болванчика.
они подготовили до того, как постучаться ко мне, а сам небрежно делаю
заметки, не шевелясь и по-прежнему подпирая левой рукой подбородок, осаживаю
их, когда они этого меньше всего ожидают:
мало кого не заставляет спустить пары.
начинают сообщнически улыбаться. Другие все еще упираются:
ваше. Если же вы предпочитает лгать...
если я напишу, например:
это с другими, простым и категорическим:
что-либо понимать.
объясняющее их драму. Я многих спас таким путем - не процедурными
ухищрениями или ораторской жестикуляцией перед присяжными, а вынудив их
докопаться до причины своего поведения.
застал ее одиноко сидящей у меня в приемной? Это легкое решение проблемы,
которое меня подмывает назвать романтическим. Не будь Иветты, была бы,
вероятно, какая-нибудь другая. Кто вообще знает, так ли уж необходимо было
вторжение нового элемента в мою жизнь?
которое мы называем исповедальным, передо мной не сидит никто, кто помог бы
мне - пусть даже просто банальным "нет - докопаться до моей собственной
правды.