внезапно видит не только лицо и белую шапочку, но и всю незнакомую комнату с
зеленоватыми стенами.
уже лет тридцать, - который выглядит довольно комично: под расстегнутым
халатом - фрачный жилет и белый галстук.
Ведь не Бессон же лежит на больничной койке, вокруг которой крутится
темноволосая медсестра. Он ее узнал - значит, действительно уже приходил в
сознание на несколько секунд.
подтверждают. Сейчас мы еще помучаем тебя немного, сделаем кое-какие
анализы, но без этого никак. Я с минуты на минуту жду Одуара.
известно - ведь он знает весь Париж. Медсестра кладет на поднос шприц с
очень длинной и толстой иглой. Не спуская глаз с Могра, она явно
прислушивается к чему-то, и когда дверь отворяется, поспешно идет к ней.
собирается жаловаться или спрашивать о чем-то. Ему очень хочется сказать,
глядя на крахмальную манишку и белый галстук:
ничего, даже хрипа. Только тихое посвистывание, вернее даже бульканье,
потому что его щеки все так же нелепо надуваются и снова втягиваются. Словно
у ребенка, который пытается курить трубку.
некоторые - он чувствует запах сигаретного дыма.
ответил бы "да", чтобы сделать приятное своему другу Пьеру. Правда, без
особой убежденности. Вежливое, безразличное "да", поскольку все это ему
безразлично и он с удовольствием погрузился бы лучше в свой провал, чтобы
снова услышать звучные удары колокола.
вспомнил: у него хорошая память на лица, и он способен без колебаний назвать
имя человека, которого видел несколько лет назад всего минуту - другую.
Одуар явно врач - на нем белый халат и круглая шапочка. Лицо ничего не
выражает. Могра редко доводилось видеть людей с таким спокойным,
бесстрастным и вместе с тем заурядным лицом и такими механическими жестами.
понимают один другого без слов или заранее прорепетировали эту сцену. Затем
Одуар, встав у изножия кровати, обращается к Рене:
потом вы крепко уснете.
он не перестал быть для них пациентом. Молодая медсестра откидывает одеяло,
и он смущенно смотрит на свои обнаженные бедра, на судно между ног, словно у
старика, впавшего в маразм.
профессор Одуар берет шприц, но не тот, с длинной иглой, а поменьше, и
делает укол в ягодицу. Он ничего не ощущает. Это он тоже хотел бы им
сказать. Но не потому, что встревожился. Напротив, никогда еще он не
относился с таким безразличием к собственной жизни и теперь смотрит на них
троих так, словно их суетня его совершенно не интересует.
помнит ни где, ни когда это произошло. Рене хмурит брови, вернее, полагает,
что хмурит, - теперь, когда выяснилось, что он не может говорить и управлять
своими членами, он уже ни в чем не уверен.
придерживает ему ногу, не отрывая глаз от наручных часов.
уверенность приносит облегчение. А пока все. Больше не нужно об этом думать.
И напрасно все они портят себе из-за него кровь.
никакой боли не ощущается, тут явно что-то не то.
Бессона д'Аргуле, медсестру и, наконец, этого самого Одуара, к которому
остальные относятся с нескрываемым почтением. Большая шишка, должно быть,
вроде Бессона, а может, и поважнее. Кто он по специальности? Могра знает
множество медицинских светил. Из чистого любопытства пытается припомнить, но
мысли его начинают расплываться, и ему кажется, что вдали снова загудели
колокола.
обмениваются взглядом, словно желая сказать: "Ну вот..."
медсестры и курит сигарету. Профессор уже не во фраке, но и не в белом
халате. Это шестидесятилетний, но еще очень красивый человек, галантный,
изысканный, всегда со вкусом одетый.
тихо. По твоему взгляду я вижу, что ты хорошо перенес удар.
вкрадчивым тоном, который обычно приберегает для больных?
антресолях, у винтовой лестницы, где они все - сперва их было тринадцать,
теперь осталось десять, трое умерли - завтракали каждый первый вторник
месяца.
неделя. День тогда выдался пасмурный, не то что сегодня - по нежному, даже
несколько робкому солнечному свету он догадался, что сейчас утро. Который
теперь час, его пока не интересует, однако слышно, как в коридоре рядом с
его палатой подметают пол.
дождя виднелись аркады и двор Пале-Рояля. Бессон сидел напротив, пришли
почти все: адвокат Клабо, академик Жюльен Марель, чья пьеса как раз шла в
театре на другой стороне улицы, еще один академик, Куффе, затем Шабю.
тогда, помнил, как Виктор, официант, который прислуживал им уже двадцать
лет, обходил вокруг стола с громадной бутылью арманьяка.
женским и мужским туалетом. Нужно было позвонить Фернану Колеру, своему
заместителю, который, вопреки грозной фамилии, был кротким как ягненок [1].
позвонить туда и теперь резко, даже чуть визгливо, давал точные инструкции.
полосе замените... Министерству внутренних дел ответьте, что мы ничего не
можем поделать, а обойти молчанием подобный инцидент немыслимо...
позвонить. Потом зашел в туалет, и там тебе стало плохо, и Клабо, который
минут через десять-пятнадцать тоже отправился туда, нашел тебя без
сознания...
ребенком, вернее, как со взрослым больным, что, собственно говоря, вполне
справедливо.
подробность столь необычная, что, даже будь Могра способен говорить, он ни
за что о ней не рассказал бы.
писсуара в смешной, знакомой любому мужчине позе. Он размышлял о Колере и
демарше министерства внутренних дел, как вдруг почувствовал, что
подкашиваются ноги.
руками в скользкий фаянс и только потом упал.
нашел тебя без сознания...
увидел себя, распростертого в тесной комнатушке на плиточном полу и тщетно
пытающегося не встать и позвать на помощь, а застегнуть брюки.
таким, каким увидел его Клабо? Возможно ли такое раздвоение личности?
чем обычно. Рене автоматически подмечает все происходящее вокруг: интонации
врача, его колебание, и даже запонки необычной формы, в виде какой-то
греческой буквы, только не знает какой, потому что изучал греческий давно и
всего несколько месяцев. Заметив эти запонки, он почему-то начинает
подозревать, что Бессону д'Аргуле еще больше не по себе, чем ему самому, и
что, несмотря на уверенный вид, он встревожен не меньше, чем в
"Гран-Вефуре".
тоже обнаружил самостоятельно. Ожидал ли его друг такой реакции, вернее,
полного ее отсутствия, несокрушимого спокойствия, очень схожего с
безразличием?