Чтение 2–й страницы книги ~Три комнаты в Манхаттане~

куртках. Они отворачивались время от времени к своего рода трапу, где
брали тарелку, наполненную чем-то горячим, и подталкивали ее затем до
скользкой поверхности стойки в сторону того или Иного клиента.

Почему, несмотря на такое яркое освещение, все казалось каким-то
тусклым и серым? Создавалось впечатление, что даже ослепительный
электрический свет был не в состоянии развеять мглу, которую принесли с
собой эти люди, пришедшие из ночной тьмы.

- Что же вы не едите? - спросил он, прерывая затянувшуюся паузу.

- Я еще успею.

Курила она так, как курят американки, изображенные на обложках
иллюстрированных журналов и на киноэкранах: те же жесты, та же манера
надувать губы при курении. И позы она заимствовала оттуда же: слегка
откинула с плеч свое меховое манто, открыв взорам черное шелковое
платье, и сидела, скрестив длинные ноги, обтянутые светлыми чулками.

Он мог рассмотреть ее, даже не глядя в ее сторону. Вдоль всей задней
стены сосисочной тянулось зеркало, и они видели друг друга сидящими
рядом. Отражение было очень резким и, несомненно, немного искажало черты
лица.

- Вы тоже не едите! - заметила она. - Вы давно в Нью-Йорке?

- Почти шесть месяцев.

С чего это он вдруг решил ей представиться? Конечно, из-за желания
произвести впечатление, о чем тотчас же пожалел.

- Франсуа Комб, - произнес он не без некоторой развязности.

Должна же была она слышать! Однако женщина никак не отреагировала. А
ведь она жила какое-то время во Франции.

- А когда вы жили в Париже?

- Погодите... Последний раз три года назад... Я потом побывала там по
возвращении из Швейцарии, но на этот раз долго не задержалась.

И добавила:

- Вы бывали в Швейцарии?

И не дожидаясь ответа:

- Я провела две зимы в санатории в Лезене.

Любопытная вещь: именно эти слова побудили его впервые посмотреть на
нее как на женщину. Она продолжала с наигранной веселостью, которая
взволновала его:

- Это не так ужасно, как считают многие. Во всяком случае, для тех,
кто благополучно выкарабкался оттуда... Меня заверили, что я
окончательно вылечилась...

Она неторопливо раздавила сигарету в пепельнице, и он еще раз обратил
внимание на этот кажущийся кровавым след, который оставили там ее губы.
Почемуто в его мозгу мелькнула на секунду мысль о Винни, которую он так
ни разу и не видел!

Он вдруг понял, что, наверное, из-за ее голоса. Он не знал ни имени,
ни фамилии этой женщины, но она несомненно обладала одним из голосов
Винни, тем ее голосом, в котором звучали трагические нотки и животная
тоска.

Правда, здесь это было несколько приглушено и напоминало плохо
зарубцевавшуюся рану, когда уже не страдаешь от острой боли, но ощущаешь
в себе ее постоянное присутствие, ставшее привычным.

Она стала заказывать что-то, обратившись к негру. Комб нахмурился,
ибо в ее интонации и выражении лица он обнаружил точно такое же, еле
приметное, но явное намерение понравиться, которое он почувствовал,
когда она обращалась к нему.

- Ваша яичница совсем остыла, - сказал он с некоторым раздражением.

На что, собственно, он надеялся? Почему у него возникло желание
оказаться вне этого зала, подальше уйти от их отражений в этом грязном
зеркале?

Неужели он полагал, что они уйдут вместе вот так просто, даже не
познакомившись?

Она принялась есть яичницу с раздражающей медлительностью, отвлекаясь
время от времени на то, чтобы подсыпать перцу в стакан томатного сока,
который только что заказала.

Это было похоже на фильм, снятый замедленной съемкой. В углу один из
моряков страдал от той же болезни, от которой именно в эти минуты должна
была страдать Винни. Его спутник трогательно, по-братски заботился о
нем, а негр взирал на них с полнейшим равнодушием.

Прошло не меньше часа. Они по-прежнему сидели там же, а он так ничего
и не узнал о ней. Его раздражало, что она непрестанно искала повод
продлить пребывание в этом заведении.

Он вбил себе в голову, как будто это само собой разумеющееся, что они
уйдут вместе, а в таком случае она своим необъяснимым упрямством как бы
отбирала у них часть того времени, которое им было отпущено судьбой.

Между тем его занимали разные мелочи. Например, акцент. Хотя она и
говорила на безупречном французском, все же он различил какой-то легкий
акцент, который никак не мог определить.

Только когда он ее спросил, американка ли она, и в ответ она сказала,
что родилась в Вене, тогда все он понял.

- Здесь меня называют Кэй, но когда я была маленькой, меня звали
Катрин. Вы бывали в Вене?

- Да, бывал.

- Ах!

Она посмотрела на него примерно так же, как он до этого смотрел на
нее. В общем-то, она ничего не знала о нем, а он - о ней. Было уже
больше четырех часов утра. Время от времени кто-нибудь входил, взявшись
Бог знает откуда, и усаживался на один из табуретов с усталым вздохом.

Она все продолжала есть, заказала какой-то ужасный на вид торт,
покрытый бледноватым кремом, и кончиком чайной ложки стала отламывать от
него маленькие кусочки.

В тот момент, когда он решил, что наконец все кончено, она подозвала
негра, чтобы заказать кофе. А поскольку ей подали его очень горячим,
нужно было еще ждать.

- Дайте мне, пожалуйста, сигарету. У меня больше не осталось.

Он знал, что она не уйдет, пока не докурит, и не исключено, что
попросит еще одну. Он сам изумлялся своему бессмысленному нетерпению.

А оказавшись на улице, разве она не может просто протянуть ему руку и
попрощаться?

Когда же, в конце концов, они все-таки выбрались наружу, на
перекрестке было пусто, лишь какой-то мужчина спал стоя, прислонившись к
входу в метро. Она не предложила взять такси и самым естественным
образом уверенно двинулась по тротуару, как будто этот тротуар должен
был куда-то привести ее.

И только когда они прошли уже сотню метров и после того, как она раза
два споткнулась из-за своих высоких каблуков, женщина взяла под руку
своего спутника так непринужденно, как если бы они ходили всегда по
улицам Нью-Йорка в пять часов утра.

Он, очевидно, будет помнить все самые мельчайшие подробности этой
ночи. Но пока она длилась, он никак не мог отделаться от ощущения
несуразности, странности всего происходящего; оно казалось ему каким-то
ирреальным.

Только когда они прошли мимо десятка зданий, он вдруг понял, при виде
маленькой церквушки, что они идут по нескончаемой 5-й авеню...

- Интересно, не открыта ли она? - спросила Кэй, остановившись.

Потом с неожиданной ностальгией добавила:

- Я так хотела бы, чтобы она была открыта!

Ему пришлось по ее настойчивой просьбе пойти и убедиться, что все
двери церкви были закрыты.

- Тем хуже... - вздохнула она, снова взяв его под руку.

Потом, когда они чуть отошли:

- Мне больно ногу, жмет туфля.

- Может быть, стоит поискать такси?

- Нет, идем дальше.

Ему был неизвестен ее адрес, а спросить он не решался. Странным было
это ощущение - так вот идти и идти по огромному городу, не имея ни
малейшего представления ни о месте, где они находятся, ни об их самом
ближайшем будущем. Он увидел их отражение в витрине. Не иначе как от
усталости, она несколько склонилась к его плечу, и он подумал, что их
можно принять за влюбленных, таких, какие еще вчера у него, в его
одиночестве, вызывали раздражение.

Ему приходилось, особенно в последние недели, не раз сжимать яростно
зубы, когда мимо него проходила пара, от которой исходило почти
физическое ощущение любовной близости.

И вот теперь в глазах других людей они тоже кажутся такой парой -
странная пара!

- А вы не против выпить сейчас немного виски?

- Я думаю, это запрещено в такое время.

Но она уже ухватилась за эту новую идею и потянула его в ближайшую
улицу, пересекающую 5-ю авеню.

- Нет, погодите... Это не здесь... Это на следующей...

Она дважды от волнения ошибалась, не могла найти нужный дом" пока
наконец ее нервные усилия не увенчались успехом: открылась запертая
дверь маленького бара, откуда просачивалась небольшая полоска света. На
них с изумлением уставился мойщик посуды. Но это ее не остановило. Она
принялась его настойчиво расспрашивать, и в конце концов, после примерно
четверти часа каких-то хождений, они очутились в подвальном помещении,
где трое мужчин с сумрачным видом пили у стойки. Место было явно ей
знакомо. Она назвала бармена по имени - Джимми, правда, вскоре
вспомнила, что его звали Тедди. Тогда она подробно принялась разъяснять
свою ошибку равнодушному бармену. Она также стала говорить о людях, с
которыми приходила сюда однажды, но тот продолжал смотреть на нее
пустым, ничего не выражающим взглядом.