Чтение 2–й страницы книги ~Охотники за алмазами~

- Ну, несколько сотен. В конце концов она ведь моя сестра.

- Как мило с твоей стороны, - похвалил его Джонни. - Напиши адрес.

Бенедикт подошел к обтянутому кожей письменному столу и написал адрес
на карточке. Вернувшись, протянул карточку Джонни.

- Ты считаешь себя большим и опасным, Ленс. - Говорил он негромко, но
в голосе его звучала ярость. - Ладно, я тоже опасен - по-своему. Старик не
будет жить вечно, Ленс. Когда он умрет, я тобой займусь.

- Ты меня чертовски испугал, - улыбнулся Джонни и пошел к своей
машине.

На Слоан-сквер было сильное движение, и Джонни в своем "ягуаре"
медленно приближался к Челси. Было время поразмышлять и вспомнить те
времена, когда они жили втроем. Он, и Трейси, и Бенедикт.

Как зверьки, бегали они вместе по бесконечным пляжам, горам и
выжженным солнцем равнинам Намакваленда - земли своего детства. Это было
до того, как Старику повезло на реке Сленг. У них тогда даже на обувь
денег не было, Трейси носила платья, сшитые из мучных мешков, и они втроем
ежедневно ездили в школу верхом на одном пони, как ряд оборванных ласточек
на изгороди.

Он вспомнил, как Старик уезжал часто и надолго, а для них это были
длинные недели смеха и тайных игр. Они каждый вечер взбирались на деревья
перед своим бараком с глинобитными стенами и смотрели на бесконечную
землю, цвета мяса, пурпурную на закате, отыскивая облако пыли: это
означало бы, что возвращается Старик.

Вспомнил он и почти болезненное оживление, которое поднималось, когда
шумный грузовик "форд" с перевязанными проволокой крыльями оказывался во
дворе, Старик выбирался из кабины, с пропотевшей шляпой на голове,
покрытый пылью, заросший щетиной, и поднимал над головой визжащую Трейси.
Затем он поворачивался к Бенедикту и, наконец, к Джонни. Всегда в таком
порядке: Трейси, Бенедикт, Джонни.

Джонни никогда не думал, почему он не первый. Так было всегда.
Трейси, Бенедикт, Джонни. Точно так же он никогда не думал, почему его
фамилия Ленс, а не Ван дер Бил. И все это неожиданно обрвалось, яркий
солнечный сон его детства рассеялся и исчез.

- Джонни, я не твой настоящий отец. Твои отец и мать умерли, когда ты
был совсем мал. - Джонни недоверчиво смотрел на Старика. - Ты понимаешь,
Джонни?

- Да, папа.

К его руке под столом, как маленький зверек, прикоснулась теплая
ладошка Трейси. Он отвел руку.

- Лучше тебе больше не звать меня так, Джонни. - Он помнил, каким
спокойным, равнодушным тоном сказал это Старик, разбивая хрупкий хрусталь
его детства вдребезги. Начиналось одиночество.

Джонни бросил "ягуар" вперед и свернул на Кингз-роуд. Он удивился
тому, что воспоминание причинило такую боль: время должно было бы смягчить
ее.

Скоро начались и другие перемены. Неделю спустя старый "форд"
неожиданно приехал из пустыни ночью, и они, сонные, вскочили с постелей
под лай собак и смех Старика.

Старик разжег лампу "петромакс" и усадил их на кухне вокруг
выскобленного соснового стола. Затем с видом фокусника положил на стол
камень, похожий на большой обломок стекла.

Трое сонных детей серьезно и непонимающе смотрели на него. Резкий
свет "петромакса" отразился от граней кристалла и вернулся к ним
огненно-голубыми молниями.

- Двенадцать карат, - воскликнул Старик. - Бело-голубой, чистейшей
воды, и их там должен быть целый воз.

После этого был ворох обновок и блестящие автомобили, переселение в
Кейптаун, новая школа и большой дом на Винберг-Хилл - и постоянное
соперничество. Соревнование заслужило одобрение Старика, но зато вызвало
ненависть и ревность Бенедикта Ван дер Била. Не обладая волей и
целеустремленностью Джонни, Бенедикт не мог соперничать с ним ни в классе,
ни на спортивном поле. Он отставал от Джонни - и возненавидел его за это.

Старик ничего не замечал: он теперь редко бывал с ними. Они жили одни
в большом доме с худой молчаливой женщиной, экономкой, и Старик появлялся
редко и всегда ненадолго. Он постоянно казался усталым и озабоченным.
Иногда он привозил им подарки из Лондона, Амстердама и Кимберли, но
подарки мало что значили для них. Для них было бы лучше, если бы все было,
как когда-то в пустыне.

В пустоте, оставленной Стариком, вражда и соперничество Джонни и
Бенедикта выросли до такой степени, что Трейси должна была сделать выбор
между ними. И она выбрала Джонни.

В своем одиночестве они цеплялись друг за друга.

Серьезная маленькая девочка и рослый долговязый мальчик построили
собственную крепость для защиты от одиночества. Прекрасное безопасное
место, где не было печали, - и Бенедикт туда не допускался.

Джонни свернул в сторону от движения по Олд-Черч-стрит и поехал к
реке в Челси. Машину он вел автоматически, и воспоминания продолжали
одолевать его.

Он пытался восстановить ощущение тепла и любви, окружавшее их в
крепости, которую они выстроили с Трейси так давно, но тут же вспомнил
ночь, когда все рухнуло.

Однажды ночью в старом доме на Винберг-Хилл Джонни проснулся от
звуков плача. Босой, в пижаме, он пошел на эти горестные звуки. Он
испугался, ему было четырнадцать лет, и ему было страшно в старом темном
доме.

Трейси плакала, уткнувшись в подушку, и он наклонился к ней.

- Трейси! Что случилось? Почему ты плачешь?

Она вскочила, встала коленями на кровать и обняла его обеими руками
за шею.

- Ох, Джонни. Мне снился сон, ужасный сон. Обними меня, пожалуйста.
Не уходи, не оставляй меня. - В шепоте ее по-прежнему звучали слезы. Он
лег с ней в постель и обнимал ее, пока она не уснула.

С тех пор он каждую ночь уходил к ней в комнату. Совершенно невинные
детские отношения двенадцатилетней девочки и мальчика, который был ей
братом, если не по крови, так по духу. Они обнимали друг друга, шептались,
смеялись, пока оба не засыпали.

И вдруг их крепость взорвалась потоком яркого электрического света. В
дверях спальни стоял Старик, а Бенедикт за ним приплясывал от возбуждения
и торжествующе кричал:

- Я тебе говорил, папа! Я тебе говорил!

Старик дрожал от гнева, его седая грива торчала дыбом, как у
рассерженного льва. Он вытащил Джонни из постели и оторвал цеплявшуюся
Трейси.

- Маленькая шлюха! - взревел он, легко удерживая испуганного мальчика
одной рукой и наклоняясь вперед, чтобы ударить дочь по лицу открытой
ладонью. Оставив ее плачущей в постели, он вытащил Джонни в кабинет на
первом этаже. Он швырнул его туда с такой яростью, что мальчик отлетел к
столу.

Старик подошел к стене и выбрал со стойки легкую малаккскую трость.
Подошел к Джонни и, взяв его за волосы, бросил лицом на стол.

Старик и раньше бил его, но так - никогда. Он обезумел от ярости, и
часть его ударов падала мимо, часть - на спину Джонни.

Но для мальчика в его боли было почему-то очень важно не закричать.
Он прикосул губу, ощутив во рту солоновато-медный вкус крови. Он не должен
услышать, как я кричу! И он подавил вопль, чувствуя, как пижамные брюки
тяжелеют от крови.

Его молчание только разжигало ярость Старика. Отбросив трость, он
поставил мальчика на ноги и набросился на него с кулаками. Голова Джонни
под тяжелыми ударами моталась из стороны в сторону, в глазах ослепительно
сверкали молнии.

Но Джонни держался на ногах, вцепившись в край стола. Губы его были
разбиты, лицо распухло и покрылось кровоподтеками, но он молча терпел,
пока наконец Старик совершенно не вышел из себя. Он ударил Джонни кулаком
прямо в лицо, и удивительное чувство облегчения охватило мальчика, боль
ушла, и он погрузился во тьму.

Сначала Джонни услышал голоса. Незнакомый голос:

- ...как будто на него набросился дикий зверь. Я должен поставить в
известность полицию.

Потом знакомый голос. Потребовалось немного времени, чтобы узнать
его. Он попытался открыть глаза, но они не раскрывались, лицо казалось
огромным и горячим. Он с трудом приоткрыл глаза и узнал Майкла Шапиро,
секретаря Старика. Шапиро что-то негромко говорил второму человеку.

Пахло лекарствами, и на столе лежал открытый докторский чемоданчик.

- Послушайте, доктор. Я знаю, выглядит это ужасно, но, может, вы
сначала поговорите с мальчиком, прежде чем вызывать полицию.

Они оба посмотрели на кровать.

- Он в сознании. - Доктор быстро подошел к нему. - Что случилось,
Джонни? Расскажи нам, что случилось. Тот, кто это сделал, будет наказан, я
тебе обещаю.

Это было неправильно. Никто не должен наказывать Старика.

Джонни попытался заговорить, но губы его распухли и не шевелились. Он
попытался еще раз.

- Я упал, - сказал он. - Упал. Никто! Никто! Я упал.

Когда доктор ушел, Майкл Шапиро вернулся и наклонился к нему. Его
еврейские глаза потемнели от жалости и еще чего-то, может быть,
восхищения.

- Я заберу тебя к себе, Джонни. Все будет в порядке.

Две недели он провел под присмотром жены Майкла Шапиро Элен. Царапины