Чтение 2–й страницы книги ~Доктор Окс~

когда оно больше ничего не стоит. Такова же была и операция, производимая с
незапамятных времен в семействе ван-Трикасс, и сама природа, казалось,
принимала в этом благосклонное участие. Начиная с 1340 года каждый
ван-Трикасс, овдовев, вступал в брак с девицей ван-Трикасс, которая была
моложе его. Она, овдовев, в свою очередь вторично выходила замуж за более
юного ван-Трикасса, который, овдовев... и так далее, без конца... Каждый
умирал в свою очередь с правильностью механизма. Достойная госпожа Бригитта
ван-Трикасс была уже за вторым мужем и, если не хотела нарушать своих
обязанностей, должна была переселиться в лучший мир раньше своего супруга,
чтобы освободить место новой ван-Трикасс. На это достопочтенный бургомистр
непоколебимо рассчитывал, так как вовсе не желал нарушать традиций семьи.

Таков был этот дом, мирный и молчаливый, в котором двери не скрипели,
стекла не дрожали, полы не трещали, трубы не завывали, флюгера не визжали,
замки не щелкали, а обитатели производили не больше шума, чем их тени.

ГЛАВА III,

где комиссар Пассоф появляется столь же шумно, сколь и неожиданно

Приведенный нами выше интересный разговор начался между советником и
бургомистром без четверти три пополудни. Было три часа сорок пять минут,
когда ван-Трикасс закурил свою огромную трубку, вмещавшую четвертку табаку,
а кончил он ее только в пять часов тридцать пять минут.

За все это время оба собеседника не обменялись ни единым словом.

Около шести часов советник проговорил в прежнем тоне:

- Итак, мы решаем...

- Ничего не решаем, - отвечал бургомистр.

- Я думаю, в общем, что вы правы, ван-Трикасс.

- Я тоже так думаю, Никлосс. Мы примем решение относительно гражданского
комиссара, когда будем более сведущи... позже... Нам ведь не месяц дан
сроку.

- Даже не год, - ответил Никлосс, развертывая свой носовой платок,
которым он пользовался с замечательной скромностью.

Наступило снова молчание, продолжавшееся добрый час. Ничто не нарушало
этого перерыва в разговоре, даже появление домашнего пса, честного Ленто, не
менее флегматичного, чем его хозяин, вежливо пришедшего навестить гостиную.
Достойный пес! Образец для всей своей породы! Будь он из картона, с
колесиками на лапах, он не произвел бы при своем появлении больше шума.

Около восьми часов, когда Лотхен внесла старинную лампу с матовым
стеклом, бургомистр сказал советнику:

- У нас нет больше важных дел для обсуждения, Никлосс?

- Нет, ван-Трикасс, нет, насколько я знаю.

- Не говорили ли мне, однако, - спросил бургомистр, - что башня
Ауденаардских ворот угрожает рухнуть?

- Действительно, - отвечал советник, - и я, право, не удивлюсь, если она
в один прекрасный день раздавит кого-нибудь.

- О, - возразил бургомистр, - раньше, чем такое несчастье случится, я
надеюсь, что мы сумеем принять решение относительно башни.

- Надеюсь, ван-Трикасс.

- Есть и более спешные вопросы?

- Несомненно, - отвечал советник: - вопрос о складе кож, например.

- А он все еще горит? - спросил бургомистр.

- Вот уже три недели.

- Разве мы не решили на совете предоставить ему гореть?

- Да, ван-Трикасс, и по вашему предложению.

- Разве это не лучший способ справиться с пожаром?

- Без сомнения.

- Ну, хорошо, подождем. Это все?

- Все, - ответил советник, потирая себе лоб, словно стараясь припомнить,
не забыл ли он какое-нибудь валютное дело.

- А вы ничего не слышали, - продолжал бургомистр, - о прорыве плотины,
который грозит наводнением нижнему кварталу святого Иакова?

- Да, как же, - отвечал советник. - И какая досада, что этот прорыв не
появился выше склада кож! Вода залила бы пожар, и это избавило бы нас от
всяких забот.

- Что ж делать, Никлосс, - возразил достойный бургомистр. - Нет ничего
нелогичнее несчастных случаев. Между ними нет никакой связи, и мы не можем,
как хотели бы, использовать один, чтобы смягчить другой.

Это тонкое замечание ван-Трикасса потребовало некоторого времени, чтобы
советник мог оценить его.

- Да, - начал снова Никлосс, - но мы даже не говорим о нашем большом
деле.

- Каком большом деле? У нас есть, значит, большое дело? - спросил
бургомистр.

- Несомненно. Речь идет об освещении города.

- Ах да, - ответил бургомистр, - если память не изменяет мне, вы говорите
о проекте доктора Окса?

- Вот именно.

- Дело двигается, Никлосс, - ответил бургомистр. - Уже начата прокладка
труб, а завод совершенно закончен.

- Может быть, мы немного поспешили с этим делом, - заметил советник,
покачав головой.

- Может быть, - отвечал бургомистр. - Но наше оправдание в том, что
доктор Окс берет все расходы по своему опыту на себя. Это нам не будет
стоить ни гроша.

- Это действительно наше оправдание. И потом, конечно, нужно итти в ногу
с веком. Если опыт удастся, Кикандон будет первым городом Фландрии,
освещенным газом окси... Так он называется, этот газ?

- Оксигидрический.

- Вот именно - оксигидрическим газом.

В этот момент дверь отворилась, и Лотхен доложила бургомистру, что ужин
подан.

Советник Никлосс поднялся, чтобы проститься с ванТрикассом, у которого от
всех решенных и нерешенных дел разыгрался аппетит. Затем было условленно,
что со временем придется созвать совет именитых людей города, чтобы решить,
не принять ли какое-нибудь предварительное решение по вопросу об
Ауденаардской башне.

Оба достойных администратора направились к выходной двери. Советник зажег
маленький фонарик, так как улицы Кикандона, еще не освещенные газом. доктора
Окса, были окутаны непроглядной октябрьской тьмой и густым туманом.

Приготовления советника Никлосса к отбытию потребовали доброй четверти
часа; когда фонарь был наконец зажжен, советник обулся в огромные калоши из
воловьей кожи и натянул на руки толстые перчатки из кожи бараньей, поднял
меховой воротник, надвинул шляпу на глаза, вооружился тяжелым зонтом с
изогнутой ручкой и приготовился выйти.

В ту минуту, как Лотхен хотела снять дверной засов, снаружи послышался
шум.

Да! как бы невероятно это ни казалось, шум, настоящий шум, какого город
не слыхал со времени вторжения испанцев в 1513 году, ужасный шум пробудил
глубоко уснувшее эхо старого дома ван-Трикасс. В дверь стучали - в дверь,
нетронутую еще никаким грубым прикосновением! Стучали часто и сильно тупым
орудием, очевидно узловатой дубиной. Ясно слышались слова:

- Господин ван-Трикасс, господин бургомистр! Откройте, откройте скорее!

Бургомистр и советник, совершенно ошеломленные, глядели друг на друга, не
говоря ни слова. Это превосходило их воображение. Если бы выстрелила старая
замковая пушка, не стрелявшая с 1385 года, обитатели дома ван-Трикасс не
были бы ошарашены более. Да простят нам читатели это слово: его грубость
искупается его выразительностью.

Тем временем удары, крики, зов все усиливались. Лотхен, взяв себя в руки,
решила заговорить.

- Кто там? - спросила она.

- Это я! я! я!

- Кто вы?

- Комиссар Пассоф!

Комиссар Пассоф! Тот самый, об упразднении должности которого говорилось
вот уже десять лет! Но что же произошло? Не напали ли на город бургундцы,
как в ХIV веке? Нужно было событие не меньшей важности, чтобы взволновать до
такой степени комиссара Пассофа, не уступавшего в отношении спокойствия и
хладнокровия самому бургомистру.

По знаку ван-Трикасса - ибо этот достойный человек не мог произнести ни
слова, - засов был снят, и дверь открылась.

Комиссар Пассоф ворвался в переднюю, словно ураган.

- Что случилось, господин комиссар? - спросила Лотхен, храбрая девушка,
не терявшая головы даже при самых серьезных обстоятельствах.

- Что случилось! - повторил Пассоф, в круглых глазах которого отражалось
неподдельное волнение. - Случилось то, что я прямо от доктора Окса, где было
собрание, и там...

- Там? - повторил советник.

- Там я был свидетелем таких споров, что... Господин бургомистр, там
говорили о политике!

- О политике? - повторил ван-Трикасс, взъерошивая свой парик.

- Да, - продолжал комиссар Пассоф. - Этого в Кикандоне не случалось,
может быть, уже сто лет. Там начался спор. Адвокат Андре Шют и врач Доминик
Кустос доспорились до того, что дело может дойти до дуэли.

- До дуэли! - вскричал советник: - Дуэль! Дуэль в Кикандоне! Но что же
сказали друг другу адвокат Шют и врач Кустос?

- Вот слово в слово: "Господин адвокат, - сказал врач, - вы заходите
слишком далеко, как мне кажется, и недостаточно взвешиваете свои слова".

Бургомистр ван-Трикасс заломил руки. Советник побледнел и уронил свой
фонарик. Комиссар покачал головой. Чтобы такие ужасные слова произносили
столь почтенные люди!