жать узоры, еще маячащие на чем-то вроде оборотной стороны чувства,
уничтожать возможность их повторного явления. Закрыть глаза, рассла-
биться, отдаться на волю наплывающих волн с готовностью ожидания. Нет,
бесполезно, и всегда было бесполезно; из химерических тех сфер возвраща-
ешься обедневшим, еще более отчужденным от себя самого. Однако мыслить,
охотиться за смыслом по крайней мере помогало вернуться по ею сторону -
итак, толстяк за столиком заказал "кровавый замок", и внезапно возникли
графиня, причина, побудившая его усесться перед зеркалом в ресторане
"Полидор", книжка, купленная на бульваре Сен-Жермен и раскрытая наугад,
ослепительный сгусток (и, разумеется, также Элен), уплотнившийся и тут
же исчезнувший по непонятному его свойству отрицать себя в самом утверж-
дении, расплываться, едва уплотнившись, представляться чем-то незначи-
тельным, ранив насмерть, внушать, что это не имеет никакого значения,
что это лишь игра ассоциаций - зеркало, и воспоминание, и еще другое
воспоминание, - мелкие шалости праздного воображения. "Э, нет, я не дам
тебе так уйти, - подумал Хуан, - вряд ли придется мне еще когда-нибудь
оказаться средоточием того, что приходит с той стороны, и заодно быть
как бы выброшенным из самого себя. Нет, ты не уйдешь так легко, что-ни-
будь да останется в моих руках, ты, маленький василиск, один из образов,
о которых я уже не могу сказать, участвовали они или нет в этом беззвуч-
ном взрыве..." И он не мог подавить улыбки, вчуже и сардонически наблю-
дая, как его мысль уже подбирается к жердочке с маленьким василиском -
вполне понятной ассоциации, связанной с Basiliskenhaus6 в Вене и тамош-
ней графиней... Все прочее наплывало, не встречая сопротивления, - было
совсем не трудно найти опору в дыре, образовавшейся где-то в центре ис-
чезнувшей мгновенной заполненности, явления, тут же сметенного отрицани-
ем и скрывшегося, чтобы эту дыру заполнять удобно складывающейся систе-
мой близких образов, связанных с нею хронологически или эмоционально.
Думать о василиске означало думать одновременно об Элен и о графине, но
думать о графине было все равно, что думать о фрау Марте, о крике, ведь
служаночки графинины наверняка кричали в подвалах на Блютгассе и графине
наверняка нравилось, что они кричат, а если бы они не кричали, у крови
не было бы того аромата гелиотропов и прибрежных болот.
Толстяк за столиком развернул "Франс-суар", и буквы заголовков во всю
страницу были в зеркальном отражении похожи на буквы русского алфавита.
Хуан с напряжением расшифровал несколько слов, смутно надеясь, что в мо-
мент этой нарочитой сосредоточенности - которая была также желанием отв-
лечься, попыткой снова увидеть изначальную дыру, куда ускользнула звезда
с верткими лучами, - если он сконцентрирует внимание на какой-нибудь че-
пухе, вроде расшифровки заголовков "Франс-суар" в зеркале, и заодно отв-
лечется от действительно для него важного, тогда из еще мерцающей ауры
вновь воссияет во всей своей нетронутости созвездие и осядет в зоне по
ту или по ею сторону речи или образов, испуская прозрачные свои лучи,
рисуя изящный очерк лица, которое вместе с тем будет брошью с крошечным
василиском, а тот - разбитой куклой в шкафу, заодно стоном отчаяния и
площадью, пересекаемой бессчетными трамваями, и фрау Мартой у борта бар-
жи. Быть может, теперь, полуприкрыв глаза, ему удастся подменить образ
зеркала, эту пограничную территорию между призраком ресторана "Полидор"
и другим призраком, который исчез, но чье эхо еще вибрирует; возможно,
теперь он смог бы перейти от русских букв в зеркале к той, другой речи,
возникшей на грани восприятия, к той подстреленной, уже отчаявшейся в
бегстве птице, бьющей крыльями по силкам и придающей им свою форму, не-
кий синтез силков и птицы, и само бегство будет в какой-то миг пленником
в парадоксальной попытке уйти из силков, схвативших его мельчайшими
звеньями в миг своего распада: графиня, книга, незнакомец, заказавший
"кровавый замок", баржа на заре, стук падающей на пол и разбивающейся
куклы.
новости дня, как впоследствии в "зоне" ("Клюни", какой-нибудь перекрес-
ток, канал Сен-Мартен - все это тоже "зона") придется приступить к расс-
казу, придется что-то сообщить, потому что все они ждут, когда ты нач-
нешь рассказывать, этот всегда беспокойный и чуть враждебный в начале
рассказа кружок; как бы там ни было, все ждут, когда ты приступишь к
рассказу в "зоне", в любом месте "зоны", неизвестно, где именно, потому
что "зона" бывает в разных местах, и в разные вечера, и с разными
друзьями - Телль и Остин, Элен и Поланко, и Селия, и Калак, и Николь;
также и им в иные вечера выпадает явиться в "зону" с новостями из Горо-
да, и тогда уже твой черед быть участником кружка, жадно дожидающегося,
чтобы тот, другой, приступил к рассказу, ведь, как бы там ни было, в
"зоне" словно ощущается дружелюбная и вместе с тем агрессивная потреб-
ность не терять связи, знать, что с кем происходит, а почти всегда ведь
происходит что-то имеющее значение для всех: например, когда они видят
сны, или сообщают новости из Города, или возвращаются из поездки и опять
появляются в "зоне" (вечерами это почти всегда "Клюни", общая территория
за столиком в кафе, но также может быть постель или sleeping-car7, или
машина, мчащаяся из Венеции в Мантую), в "зоне" вездесущей и вместе с
тем ограниченной, похожей на них самих, на Марраста и на Николь, на Се-
лию, на месье Окса и на фрау Марту, в "зоне", находящейся иногда в Горо-
де, и в самой же "зоне", некоем сооружении из слов, где все происходит с
такой же яркостью, как в жизни каждого из них вне "зоны". И поэтому вок-
руг Хуана как бы дышит жадно слушающий кружок, хотя никого из них сейчас
нет возле него, вспоминающего их в ресторане "Полидор", а есть слюна
тошноты, открытие памятника, цветоводы, и всегда Элен, Марраст и Полан-
ко; "зона" - она и есть жадное внимание, льнущее, цепкое, впечатывающее-
ся в тебя, это номера телефонов, которые ты будешь набирать попозже, пе-
ред сном, какие-то комнаты, в которых будут все это обсуждать, это Ни-
коль, воюющая с незакрывающимся чемоданом, это догорающая меж двумя
пальцами спичка, это портрет в английском музее, сигарета на дне пачки,
кораблекрушение у островка, это Калак и Остин, совы, жалюзи и трамваи,
все, что всплывает в уме человека, иронически размышляющего о том, что
ему однажды придется приступить к рассказу и что, возможно, Элен не бу-
дет в "зоне" и не будет его слушать, хотя, по сути, все, что он скажет,
- это всегда будет Элен. А вполне может быть и так, что он не только бу-
дет в "зоне" один, как нынче в ресторане "Полидор", где все прочие,
включая толстяка, не идут в счет, но, может статься, рассказывать при-
дется в еще большем одиночестве, в комнате, где только кошка да пишущая
машинка; или, быть может, он будет тем человеком, который на железнодо-
рожной платформе глядит на мгновенно меняющиеся комбинации мошек, сную-
щих под фонарем. Но также может случиться, что все прочие будут в "зо-
не", как бывало не раз, и что жизнь ворвется к ним, и послышится кашель
музейного смотрителя, меж тем как та рука медленно нащупывает очертания
горла и кому-то грезится пляж в Югославии, меж тем как Телль и Николь
запихивают кое-как в чемодан одежду, а Элен долгим взглядом смотрит на
Селию, которая плачет, повернувшись лицом к стене, как плачут примерные
девочки.
без особого труда проделал свою прогулку этого вечера. Сперва, вероятно,
была книжка Мишеля Бютора, купленная на бульваре Сен-Жермен, а до того -
унылое блуждание по улицам и моросящий дождь Латинского Квартала, гложу-
щее чувство от пустынности Парижа в сочельник, когда все сидят по домам,
а на улицах остаются только люди вида нерешительного и в некотором роде
заговорщического, искоса переглядывающиеся за стойками кафе или на пе-
рекрестках, это почти всегда мужчины, но изредка попадается и женщина,
несущая сверток, как бы в оправдание того, что она находится здесь, на
улице, двадцать четвертого декабря, в половине одиннадцатого вечера, и
Хуану так хотелось подойти к какой-нибудь из этих женщин - среди них не
было ни одной молодой или хорошенькой, все выглядели одинокими и стран-
новатыми, - чтобы спросить, действительно ли она несет что-то в пакете,
или это просто узел с тряпьем или тщательно увязанными старыми газетами,
обман, отчасти служащий ей защитой, когда она идет по улице одна, меж
тем как все люди сидят дома.
определившееся на углу улиц Месье-ле-Пренс и Вожирар - но не потому, что
на этом углу было что-либо способное напомнить ему о графине, разве что
клочок красноватого неба да запах сырости из подъезда, которые внезапно
оказались как бы мостом, равно как Дом с василиском в Вене мог бы в свое
время послужить для него переходом на территорию, где ждала графиня. Или
же, если вспомнить атмосферу кощунства, постоянной греховности, в кото-
рой, вероятно, жила графиня (согласно версии той легенды, в не слишком
интересной хронике, читанной Хуаном много лет назад, задолго до Элен и
фрау Марты и дома с василиском. в Вене), тогда перекресток с клочком
красноватого неба и сырой подъезд неотвратимо сливались с убеждением,
что именно сочельник благоприятен для появления графини, для ее иным
способом не объяснимого присутствия в сознании Хуана - он не мог изба-
виться от мысли, что графине кровь была особенно приятна в такую ночь,
как эта, - при колокольном звоне и песнопениях всенощной была особенно
вкусна кровь девушки, корчащейся со связанными руками и ногами, так
близко от пастухов, и ясель, и агнца, смывающего своей кровью грехи ми-
ра. Так что книга, купленная за минуту до того, переход к графине, а по-
том, уже как-то сразу, без перехода, нелепая, со зловещим фонарем дверь
ресторана "Полидор", предвидение полупустого зала, освещение которого в
ироническом и раздраженном настроении не назовешь иначе как мертвенным,
а в зале том движутся женщины в очках и с салфеткой, и тут легкий спазм
в желудке, нежелание входить - да и впрямь не было никакого резона вхо-
дить в подобное заведение, - быстрый гневный диалог, как всегда при би-
чевании своего извращенного нрава: Войду / Нет / Почему нет / Ваша прав-
да, почему нет / Тогда входите, сударь, по-вашему, тут мрачно, и поделом
Зыков Виталий
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Никитин Юрий
Пехов Алексей
Суворов Виктор