Чтение 11–й страницы книги ~Шаги в неизвестное~

думал, что ребенок уже там.

Я испытывал по отношению к нему очень теплое чувство. Хотелось
похлопать его по испачканному маслом плечу и сказать, что все окончилось
благополучно.

Потом я посмотрел на шоссе, ища глазами Жоржа. Но он за это время уже
скрылся из виду.

Уже совершенно не веря, что я его догоню, я дошел до станции "Отдых".
Здесь шоссейная дорога делится на две. Одна ветка поворачивает к заливу,
чтобы соединиться там с приморским шоссе, а другая идет на Красноостров и
дальше тоже на Ленинград.

Не было никакой возможности угадать, в какую сторону направился Жора.

Минут десять я бродил по станции, надеясь где-нибудь на него
наткнуться. Мне хотелось пить, и я подошел к маленькой очереди возле
ларька газированных вод. Пока продавщица неподвижно отсчитывала сдачу
полному вспотевшему, несмотря на ранний час, гражданину, я взял стакан и
попытался сам налить себе воды без газа. Но для меня это оказалось слишком
длительным процессом. Не дождавшись, когда мой стакан наполнится, я
поставил его на прилавок и вырвал другой из рук гражданина.

Поесть я тоже был бы не прочь, и рядом, на станции, уже работал буфет.
Но я не мог заставить себя войти в помещение, наполненное народом. Я снова
начал испытывать чувство стыда оттого, что я не такой, как все.

Я проверил свои ручные часы по станционным. Они шли секунда в секунду.

После этого я, сильно хромая, побрел домой.

Очень плохое у меня было настроение. Впервые мне пришло в голову, что,
в сущности, человеческий век не так уж долог - всего каких-нибудь
восемьсот месяцев. А поскольку я жил в триста раз быстрее, оставшиеся мне
тридцать лет я проживу всего за один или полтора месяца нормального
времени. Сейчас конец июня, а в середине августа я буду уже глубоким
стариком и умру.

Но вместе с тем для меня самого - для моего внутреннего ощущения - это
будут полных тридцать лет со всем тем, что образует человеческую жизнь. С
надеждами и разочарованьями, с планами и их исполнением. И все это пройдет
в полном одиночестве. Ведь нельзя же считать общением те записки, которыми
я смогу обмениваться с неподвижными манекенами - людьми...

Времени было десять минут девятого. Через два нормальных "человеческих"
часа из города должна была вернуться Аня. Как я встречу ее? Как дам ей
понять, что меня больше не существует в нормальном счете минут и секунд?
Что скажет она ребятам об их отце?

Все это были горькие мысли, и я несколько раз болезненно вздыхал,
тащась по дороге.

На середине пути мне вдруг очень сильно захотелось спать. Некоторое
время я выбирал какое-нибудь скрытое от посторонних глаз местечко в
кустарнике на краю шоссе, где я мог бы улечься и заснуть. Но тут, по линии
железной дороги, повсюду было людно, и я не нашел ничего подходящего.

Мысль о том, что меня смогут увидеть спящим, почему-то страшила.

Большой палец на ноге здорово распух и посинел, и постепенно, по мере
того, как я брел к дому, начала болеть вся ступня. Я хромал все сильнее и,
прежде чем добраться до нашего поселка, несколько раз присаживался
отдохнуть.

Когда я еще крался в кустах, стараясь приблизиться к Жоржу, я задел за
какой-то сук, и пижама слегка порвалась пониже воротника. Потом линия
разрыва все увеличивалась, пока, наконец, на спине у меня не оказалось
двух ничем не соединенных половин пижамы. Я их снял и выбросил.

Вообще я добрался до своего дома в довольно жалком состоянии. Хромой,
усталый, голодный и до пояса голый. Поспешно сжевал кусок хлеба и свалился
на тахту.

НОВЫЕ ВСТРЕЧИ С МОХОВЫМ

Иногда с человеком случается так, что, хотя его ждет срочное и важное
дело, он вдруг ни с того ни с сего начинает заниматься какими-нибудь
пустяками. Знает, что надо браться за важное, а сам тратит время на то,
чтобы по-особому отточить карандаш, вспомнить фразу из недавно прочитанной
книги или что-нибудь другое в таком духе.

Обычно это бывает от большой усталости.

Когда я после нескольких часов тяжелого сна поднялся с тахты у нас в
столовой, я тоже вместо того чтобы сразу отправиться к Мохову и узнать,
ответил ли он мне какой-нибудь запиской, принялся надевать рубашку,
которую взял из ванной.

В конце концов было не так уж существенно, в рубашке я буду ходить по
поселку или в одних только пижамных брюках. Все равно меня никто не мог
видеть, и холодно мне тоже не было.

Но как только я пробовал натащить рубашку на себя, материя бесшумно и
без всякого сопротивления рвалась, и скоро по всей комнате плавали,
медленно опускаясь на пол, оторванные рукава и полы.

Потом я попытался приладить на ногу согревающий компресс (надо было,
конечно, охлаждающий, как полагается при вывихах и переломах). Но бинт
рвался у меня под руками, и в конце концов я просто надел ботинок на босу
ногу.

И только после этого я пошел к Мохову.

Выходя из дома, я подумал о том, как успел уже разрушиться наш коттедж
за это время. В столовой была выбита оконная рама, на кухне по полу
рассыпались осколки разбитой Жоржем бутылки, выходная дверь сорванная с
петель, валялась в саду на траве.

К Андрею Андреевичу я опять полез через окно кабинета.

Я перемахнул через подоконник и увидел, что Мохов и его жена Валя стоят
рядом у стола. У обоих на лицах было такое выражение, будто они к чему-то
прислушивались.

Я ожидал, что на столе будет приготовленная для меня записка, но ее не
было.

В руке у Вали был нож для резанья хлеба. По всей вероятности, она
готовила завтрак, когда Андрей позвал ее.

В моем нервном состоянии я почувствовал, как во мне нарастает
раздражение. Почему же он не ответил на мою записку?

Потом я взглянул На ручные часы, и сердце у меня похолодело. Понимаете,
с тех пор как я был здесь в кабинете, прошло всего четыре нормальных
"человеческих" минуты!

Мои размышления возле гаража, бег по волнам через залив, погоня за
Жоржем вдоль линии железной дороги, спасение девочки и обратный путь в
поселок - все уложилось в четыре обыкновенных минуты.

Черт возьми, конечно, Мохов не успел ничего как следует сообразить.

А я уже вернулся после всех своих приключений и хочу получить ответ на
свое письмо.

Я сел на стул сбоку от Андрея и стал смотреть на них обоих.

Бесконечно медленно эти две живые куклы поворачивали друг к другу
головы, и бесконечно медленно на их лицах расплывались улыбки.

Минут пятнадцать прошло, пока они наконец улыбнулись друг другу и Валя
начала раскрывать рот. Наверное, она собиралась сказать мужу, чтобы он не
мешал ей собирать на стол.

Когда я влезал в окно, поднятый мною ветер подхватил со стола сорванный
листок настольного календаря, и в течение по крайней мере десяти минут
этот листок косо плыл в воздухе в угол комнаты.

Это был зачарованный, спящий мир, где люди и предметы жили в какой-то
ленивой дреме.

Я встал, снял машинку со стола и поставил ее на пол - пусть Валя тоже
убедится, что все это вовсе не шутки. Взял из неподвижной руки Андрея
карандаш и крупно написал на ватмане поверх его чертежа:

"Я живу в другом времени. Подтверди, что ты прочел и понял, что здесь
написано. Напиши мне ответ. Я не могу тебя слышать. Напиши тут же.
_В.Коростылев_".

Сколько времени потребуется Андрею, чтобы осмыслить мое новое письмо и
написать ответ? По всей видимости - не меньше одной "человеческой" минуты.
Не меньше одной своей минуты и не меньше моих пяти часов.

Я выбрался из окна в сад и пошел в ларек взять там еще масла и
консервов.

Плохо помню, чем я занимался потом. По-моему, эти пять часов прошли для
меня в каком-то тоскливом ожидании. Два раза ел - опять хлеб с маслом и
консервы - слонялся, прихрамывая, по поселку, около часа просидел, держа
ногу в тазу с холодной водой. (Мне очень долго пришлось провозиться, пока
я налил этот таз и пока убедился, что его нельзя переносить с места на
место. Как только я пытался это сделать, вода выскальзывала из таза и
медленно растекалась в ванной на кафельном полу.)

А вокруг меня продолжалось все то же бесконечное утро.

Я не сразу понял тогда, почему мне было так важно, чтобы Андрей узнал о
том, что со мной произошло. Чтобы вообще об этом стало известно.

Очевидно, все дело в том, что человеку страшна бесцельность. Можно
переносить любые испытания и преодолевать любые трудности, но только, если
все это имеет цель.

Кроме того, человеку очень важно самому выбирать свою судьбу. В
известных случаях он может идти на заведомую гибель. Но так, чтобы это
исходило от него самого. Человек повсюду хочет быть хозяином
обстоятельств, но не их рабом.

И я, по-видимому, тоже хотел быть господином того, что со мной
случилось. Какая-то сила вырвала меня из обычной жизни людей. До тех пор
пока об этом никто не знает, я остаюсь в положении человека, попавшего под
трамвай. Но я не хотел быть жертвой слепой случайности. Мне нужно было,
чтобы люди знали о том, что со мной произошло, чтобы я с ними
переписывался, чтобы я как-то овладел положением. Тогда все дальнейшее