Чтение 11–й страницы книги ~Клодиус Бомбарнак~

пяти тысяч франков [по дореволюционному курсу один рубль обменивался
приблизительно на три франка].

Однообразие пустынного ландшафта будет нарушено только обширными
оазисами Мерва, Бухары и Самарканда.

Займемся же теперь пассажирами. Это совсем нетрудно, так как можно
свободно разгуливать по всему поезду из конца в конец. Не нужно обладать
богатой фантазией, чтобы вообразить, будто ты находишься на главной улице
движущегося поселка.

Должен вам напомнить, что к тендеру прицеплен багажник, в котором
находится таинственный ящик, а служебное отделение Попова - в левом углу
первого пассажирского вагона.

В этом самом вагоне я замечаю несколько узбеков, важных и гордых, в
длинных ярких халатах, из-под которых выглядывают расшитые суташем кожаные
сапоги. У них очень красивые глаза, пышные бороды, тонкие черты лица.

В том же вагоне друг против друга сидят оба китайца. Молодой смотрит в
окно. Старый - Та-лао-е, что значит "человек зрелого возраста" -
перелистывает свою книгу. Это крошечный томик в тридцать вторую долю
листа, в плюшевом переплете, напоминающем требник каноника. Когда томик
закрывается, переплет стягивается резинкой. Меня удивляет, что владелец
этой книжечки читает ее не так, как китайцы, сверху вниз. На каком же она
языке? Это нужно проверить.

На двух смежных сидениях устроились Фульк Эфринель и мисс Горация
Блуэтт. Они разговаривают и все пишут какие-то цифры.

Как узнать, не нашептывает ли при этом практичный американец на ухо
деловитой англичанке лирические стихи?

Но что я хорошо знаю - то, что Фульк Эфринель может прекрасно обойтись
и без меня. С моей стороны было весьма благоразумно, что я с самого начала
не рассчитывал с его помощью скрасить дорожную скуку. Янки, не
задумываясь, променял меня на эту костлявую и сухопарую дочь Альбиона!

Я открываю дверь на площадку, прохожу через тамбур и попадаю во второй
вагон.

В правом углу восседает барон Вейсшнитцердерфер. Этот тевтон близорук,
как крот, и водит носом по страницам железнодорожного справочника, следя
по расписанию, прибывает ли поезд на станцию в установленное время. При
малейшем опоздании нетерпеливый путешественник издает новые возгласы
негодования и угрожает принять меры против администрации Трансазиатской
дороги.

Здесь и супруги Катерна. Устроились они очень удобно. У мужа отличное
настроение: он весело болтает, жестикулирует, то берет жену за руку или за
талию, то резко отворачивается и что-то произносит "в сторону", задирая
голову к потолку. Госпожа Катерна смущенно улыбается, жеманится,
всплескивает руками, откидывается в угол, отвечая мужу какими-то
репликами. Проходя мимо, я слышу, как из сложенных сердечком уст господина
Катерна вырывается опереточный мотив.

В третьем вагоне много туркмен, трое или четверо русских и среди них
майор Нольтиц. Он беседует с одним из своих соотечественников. Я бы охотно
присоединился к их разговору, сделай они первый шаг. Но пока буду
держаться на некотором отдалении. Ведь путешествие еще только началось.

Затем я попадаю в вагон-ресторан. Он на одну треть длиннее других
вагонов. Это настоящий зал с одним общим столом. В конце вагона по одну
сторону находится буфет, а по другую - кухня, где хлопочут повар и
метрдотель - оба русские. Dining-car [вагон-ресторан (англ.)] я нахожу
вполне комфортабельным.

Затем я вступаю во вторую половину поезда, где сосредоточены пассажиры
второго класса - преимущественно киргизы. У них выступающие скулы,
козлиная бородка, приплюснутый нос и очень смуглая кожа. Они
мусульманского вероисповедания и относятся либо к Большой орде, кочующей в
пограничных областях Сибири и Китая, либо к Малой орде, занимающей
территорию между Уральскими горами и Аральским морем.

Тут же расположились и двое ногайцев, которые едут в восточный
Туркестан. Это представители татарской нации. Из их среды вышло немало
мусульманских ученых, прославивших богатые местности Бухары и Самарканда.
Однако чистой наукой или преподаванием в Средней Азии трудно обеспечить
средства даже для самой скромной жизни, а поэтому ногайцы охотно
предлагают свои услуги в качестве переводчиков. Но, по мере
распространения русского языка, это ремесло становится все менее доходным.

Теперь я знаю, где разместились все мои номера, и, если понадобится,
смогу легко их найти. Я уже не сомневаюсь, что и Фульк Эфринель, и мисс
Горация Блуэтт, и немецкий барон, и оба китайца, и майор Нольтиц, и
супруги Катерна, и даже высокомерный джентльмен, чей тощий силуэт я
заметил в углу второго вагона - все они едут до Пекина. Что же касается
пассажиров, едущих не дальше границы, то они не представляют для меня
никакого интереса. Однако среди попутчиков я все еще не вижу героя моей
будущей хроники, но не теряю надежды, что он еще объявится.

Я решил неукоснительно отмечать все подробности путешествия из часа в
час - что я говорю? - из минуты в минуту. И вот пока ночь не наступила,
выхожу на площадку вагона, чтобы бросить последний взгляд на окружающую
местность. Постою часок, покурю сигару, а там уже и недолго до
Кизыл-Арвата, где будет продолжительная остановка.

Переходя из второго вагона в первый, сталкиваюсь с майором Нольтицем.
Вежливо пропускаю его. Он кланяется мне с той учтивостью, которая отличает
русских интеллигентных людей. Я отвечаю на его поклон. Этим обменом
любезностей и ограничивается наша встреча, но важно, что первый шаг уже
сделан.

Попова в эту минуту нет в служебном отделении. Так как дверь багажного
вагона открыта, то я делаю вывод, что начальник поезда прошел к машинисту.
Таинственный ящик стоит на своем месте, слева. Еще только половина
седьмого и совсем светло, поэтому я должен сдерживать свое любопытство.

Поезд мчится по пустыне. Это Каракумы, или "черные пески". Они тянутся
от Хивы до персидской границы в южной части Туркестана, и до Амударьи в
восточной. В действительности же пески Каракумов настолько же черны, как
черна вода в Черном море, бела в Белом, красна в Красном и желта в Желтой
реке [имеется в виду река Хуанхэ в Китае]. Но я люблю эти цветистые
названия, как бы они ни были неточны. В пейзаже глаз всегда радуют краски,
а разве география не тот же пейзаж?

По-видимому, на месте этой пустыни был когда-то обширный водный
бассейн. Он постепенно высох, как высохнет со временем и Каспийское море,
благодаря большой концентрации солнечных лучей на огромных пространствах,
тянущихся от Аральского моря до Памирского плато.

В Каракумах образуются удивительно подвижные песчаные дюны, то
разметаемые, то наносимые сильными ветрами. Эти "барханы", как их называют
русские, достигают в высоту от десяти до тридцати метров и становятся
добычей ужасных северных ураганов, которые с огромной силой отбрасывают их
к югу, что создает серьезную опасность для Закаспийской железной дороги.
Поэтому нужно было принять решительные меры против песчаных заносов.
Генерал Анненков попал бы в очень трудное положение, если бы
предусмотрительная природа, создавшая удобную для проведения железной
дороги почву, не позаботилась одновременно и о средстве, позволяющем
остановить перемещение барханов.

На склонах этих дюн растут колючие кустарники - тамариск, звездчатый
чертополох и особенно тот самый "Haloxylon ammodendron", которые русские
менее научно называют "саксаулом". Его длинные и сильные корни способны
скреплять почву так же, как и корни "Hippophac-rhamnoi des", кустового
растения из семейства элеагновых, которое используется для задержки песков
в Северной Европе.

К этим насаждениям саксаула инженеры, проводившие линию, добавили в
разных местах укрепления из утрамбованной глины, а наиболее угрожаемые
участки обнесли прочной изгородью.

Предосторожность совершенно необходимая. Однако, если дорога защищена,
то совсем иначе обстоит с пассажирами. Им нелегко приходится, когда ветер
взметает над равниной тучи раскаленного песка и белой соляной пыли. Хорошо
еще, что в эту пору нет такого сильного зноя, как в июне, июле и августе.

Жаль, что майору Нольтицу не приходит мысль выйти на площадку подышать
чистым воздухом Каракумов. Я предложил бы ему превосходную сигару "Лондр",
которыми до отказа набита моя дорожная сумка, а он, в свою очередь,
рассказал бы мне то, что ему известно о станциях Джебел, Небит-Даг,
Казанджик, Ушак, Кизыл-Арват, обозначенных в железнодорожном справочнике.
Но я не решаюсь его побеспокоить. А какой интересной была бы эта беседа!
Ведь он, в качестве военного врача, мог принимать участие в походах
генералов Скобелева и Анненкова. А когда наш поезд промчится, не замедляя
хода, мимо маленьких станций, удостоив их лишь коротким гудком, я узнал бы
у майора, какие из них относились к театру военных действий. И тут же я
выведал бы у него интересные подробности о походе русских войск в
Туркестан, и, конечно, он постарался бы удовлетворить мое любопытство.
Ведь серьезно рассчитывать я могу только на него и... на Попова.

Кстати, почему Попов не возвращается в свое купе? Надо полагать, что и
он не отказался бы от хорошей сигары? Его разговор с машинистом, кажется,
никогда не кончится...

Но вот он показался на передней площадке багажного вагона, прошел через
него, закрыл дверь, остановился на минуту на задней площадке. Он хочет уже
войти к себе в каморку... в тот же миг к нему протягивается рука с
сигарой. Попов улыбается и... в воздухе смешиваются душистые клубы дыма от
двух сигар.

Я, кажется, говорил, что начальник нашего поезда в течение десяти лет
служит на Закаспийской железной дороге. Он хорошо знает эту местность
вплоть до китайской границы и успел уже раз пять или шесть проехать по
всей линии, получившей название Великого Трансазиатского пути.

Следовательно, Попов работал еще на поездах, обслуживавших первый
участок Закаспийской железной дороги между фортом Михайловским и
Кизыл-Арватом, участок, который начали строить в декабре 1880 года и