относящимся к нему отцом, сколько по матери и, конечно, о первом своем
учителе, деревенском кюре, и о друге детства Кола Лебре. Не принадлежа к
дворянскому сословию, тот не мог попасть в желанный коллеж де Бове.
был куда менее опасен, чем его язык. И в конце концов они сблизились с
юным Сирано, даже признав его верховодство, запоминая сочиненные им едкие
стишки и эпиграммы.
самим аббатом Гранже надежных студентов познакомили Савиньона с бытом
студенческой, поэтической и художественной молодежи, с беседами на вольные
темы, с тавернами, песнями, с первыми чтениями юношеских стихов и первыми
услышанными восторгами в свой адрес.
созданные для сонетов и серенад, гордые, и недоступные на первый взгляд, и
таинственные, загадочные при приближении, - о, их так легко оскорбить
своим безобразием!
к ним. Его более смелые в этом деле товарищи потом отмаливали свою отвагу
в церкви коллежа.
был околдован благородной, романтической процедурой, изысканной,
пропитанной ядом вежливости, неистовой решимостью только что обнимавшихся
людей, возымевших вдруг желание убить друг друга, один раз из-за острого
словца, употребленного молодым дворянином, в другой - из-за пристального
взгляда, направленного на подругу взбешенного этим ревнивца.
дворян, ставивших выше всего вопросы чести, и у него холодело сердце. Он
хотел бы увидеть своими глазами развязку и ради этого хоть всю ночь
просидеть на монастырской стене, о которой говорили дуэлянты, но не знал,
где ее найти.
философия.
Савиньона день, ибо по всему коллежу пронесся зловещий слух о появлении у
них крещеного индейца племени "майя", вывезенного из Америки испанцами и
переданного молодым испанским королем (Габсбургом) своей Кузине
французской королеве Анне Австрийской, она же, напуганная раскрашенным
лицом индейца и не зная, что с ним делать, направила его в коллеж де Бове
в услужение, поскольку считалось, что она это заведение опекает.
жестокостью, ибо до завоевания Америки испанскими конкистадорами и
распространения на полуострове Юкатан христианства там свирепствовала
мрачная языческая религия с человеческими жертвоприношениями, когда у
обреченного человека жрец вырывал из груди еще бьющееся сердце, а теплый
труп сбрасывался с высокой пирамиды для пожирания внизу на священном пиру.
христинство, несущий в себе дикарское изуверство отцов и дедов, должен был
наказывать провинившихся учеников коллежа де Бове, став его экзекутором.
в испанской одежде, огромный, краснокожий, с безобразным скуластым лицом
без всякой растительности на нем, стоял, скрестив руки на груди, в проеме
двери "камеры порок" (экзекуторной), сообщавшейся с темным карцером.
колющий взгляд в первую, быть может, свою жертву.
бдение, наполнила коридор и замерла при виде преобразившегося индейца,
побледневшего аббата, даже утратившего желтизну лица, и упрямо нагнувшего
голову Савиньона, не ждавшего для себя ничего хорошего.
воспитанники коллежа услышали прерывающийся голос аббата, со злостью
выкрикнувшего по-испански индейцу:
двадцати пяти ударам плетью со свинчаткой и двум суткам карцера.
язык, ахнули от ужаса. Двадцать пять ударов плетью со свинчаткой! Да после
такого истязания, проведенного заморским палачом, Савиньон не встанет!
Надо сказать, что воспитывались все они во времена, когда не забылись еще
дела святой инквизиции.
Гранже смерил смельчака таким взглядом, что тот быстро спрятался за спины
других юношей. Даже те, кто неприязненно относился к Сирано, были
потрясены таким бесчеловечным приказом аббата.
поклонился аббату.
не услышав от него стона. И сейчас, к удивлению всех столпившихся учеников
и ярости аббата Гранже, Савиньон вызывающе произнес:
повелительно махнул индейцу рукой. Тот неторопливо подошел к Савиньону,
грубо схватил за руку и повлек за собой в "камеру порок". Аббат сам
захлопнул за ним дверь.
глаза, молитвенно сложил руки на груди и медленно пошел прочь, он старался
не слышать звонких ударов утяжеленной плети. Крики Сирано хлестали тощее
тело аббата некой изуверской плетью. Аббату хотелось зажать уши и бежать,
глуша в себе не только ужас перед истязанием живого существа, но и
присущую ему в тайниках души нормальную человеческую жалость, которую он
готов был воспринять как искушение дьявола, и он, не выдержав криков
жертвы и собственных мучений, подобрал сутану и побежал, провожаемый
враждебными взглядами учеников. Но если бы знал аббат, что творится за
дверью камеры... он лишился бы чувств при виде открывшейся ему картины.
которого из-за размалеванного краской лица не делала его более
привлекательным, упал ниц перед провинившимся воспитанником коллежа де
Бове и, распростершись на каменном полу, произнес шипящим голосом:
кричать. Мой бить скамейка.
Впрочем, он сам не был силен в испанском языке, но, только что выкрикнув
перед аббатом дерзостное "ха-ха!" и заподозрив теперь коварство нового
экзекутора, он, сжав зубы и с трудом подбирая слова, процедил:
поднявшись на колени, экзекутор снова земно поклонился, потом вскочил на
ноги, взмахнул оказавшейся у него в руках плетью, хлестанул ею по пустой
скамье и визгливо вскрикнул, как от нестерпимой боли.
нужно мой, - шипел он.
быстротой реакции. После следующего удара плетью по скамье он завопил
благим матом, и теперь за дверью его товарищи, да и аббат Гранже, еще не
отошедший далеко, узнали голос первого насмешника коллежа, только что
дерзившего его настоятелю.
бегство, но и разогнал от "камеры порок" перепуганных воспитанников,
которые отныне будут всячески стремиться избежать этой ужасной комнаты и
истязаний заморского изувера.
сказал Савиньону тем же свистящим шепотом:
Снимать камзол, снимать рубаха. Спина голый. Надо показывать кровь и мясо.
пальцев индейца, очевидно вымазанных краской. Тот раскрашивал спину "своей
жертвы", как размалевывал перед тем для красоты собственное лицо.
спина. Сеньор аббат, да хранит его господь, хорошо увидеть прийти
проверяй.
пьяной драки к смертной казни, а до этого в Генуе за грабеж - к каторге,
сумел избежать и того и другого, уплыв в третью пятницу марта месяца 1618
года в Новую Испанию на каравелле сеньора Базильо Родригеса, который не
интересовался прошлым людей, стремящихся к подвигам.
губернатора Новой Испании, очередного преемника прославленного своей
жестокостью и коварством генерал-капитана Кортеса. Сто лет назад он с