режущую боль в левом боку и испугался. У меня уже давно не было приступа.
Нельзя так волноваться, нельзя...
валидол. Сунул таблетку под язык и криво усмехнулся. Доконали-таки они
тебя. В тридцать лет ты уже сосешь валидол, старик, а что будет в сорок,
пятьдесят и выше? Лучше не думать.
голосом, от которого мое больное сердце вздрагивало, как мембрана в
телефонной трубке.
всему телу какой-то нервный страх. И с этим ничего нельзя было поделать.
Он прокрался в меня четыре года назад, и стоило мне с кем-нибудь из
семейства моей жены переговорить или повстречаться, как страх оживал и
начинал метаться во мне, будто ошалелый заяц.
лаборантка Зиночка бросает на меня любопытствующие взгляды из-под
свежевыкрашенного частокола своих ресниц. Я вышел в коридор и выкурил еще
одну сигарету.
мотора на автомашину, поставленную на глубокий тормоз. Меня прошиб пот,
наступила слабость и временное облегчение.
поняли меня?
сердце, волшебные руки и толстый слой краски на нежной девичьей кожице.
Дай бог тебе сегодня вечером отличного партнера на танцульках.
и думать забыл о предстоящей встрече с женой и весь как-то окаменел. Мне
было трудно дышать, ребра скрипели и двигались медленно, тяжело, будто
заржавели.
вращается), я шагал по Нескучному саду. Людей было мало, почти никого из
молодежи, лишь пенсионеры, рассевшись поодиночке, стеклянными глазами
смотрели перед собой.
где виднелись серое одеяло Москвы-реки и новые светлые здания на
Фрунзенской набережной.
словно видел все впервые. Ровная, плотная, точно ковровый ворс, трава под
деревьями и на лужайках была ослепительно зеленой, как будто ее только что
выкрасили масляной краской. Меж стволов и веток висели похожие на клочья
ваты облака. Спускаясь вниз, я заметил баржу. Она казалась неподвижной, от
нее на воду падала глянцево-черная тень. На смоленом носу баржи цвели
кружевные блики.
грушей. Чадный, душный запах шашлыка у меня почему-то очень прочно связан
с гнилостным дыханием морского берега, грязными от бесконечного отрывания
мидий пальцами, крупнокалиберной дробью дождя, порывами холодного ветра и
какой-то удивительной бодростью во всем теле.
фильм. У кондитерского киоска собрались женщины, на скамейке у пруда я
заметил двух отличных девушек, лебеди были похожи на плохо выкормленных
гусей, а утки казались неживыми, они застыли на воде, как чучела.
паровой котел перед взрывом. У его входа уже собралась небольшая толпа,
которая оживленно комментировала поведение тех, кто сидел за столиками:
помрешь.
обозрения, и я увидел Веронику.
вместе с ней в универмаге "Москва". Прическу она изменила, темно-русые
волосы с одного боку спускались почти до плеч, а левая сторона была
зачесана и освобождала чистый выпуклый лоб, отчего казалось, что один глаз
у нее больше, чем другой. Она выглядела бледной и усталой, взгляд
напряженный, чужой.
мне в глаза. - Хочу есть. Пойдем куда-нибудь посидим.
вчера расстались. Я думал, что забыл. Это меня потрясло, и я снова
разволновался.
трамваям. Это был плавучий ресторан. Мы сидели друг против друга и
молчали. Тишина была нестерпимой и вязкой. Я несколько раз порывался
что-то сказать, но так и не смог. У меня не было в голове ни одной самой
завалященькой мысли, а в горле пересохло, как перед ответом на экзамене.
словно пролились на полиэтиленовую скатерть.
я. Но она не заплакала.
дожидаться второго блюда. Она достала из белой сумочки пачку болгарских
сигарет и закурила.
начинать все сначала.
- Я пришла тебе сказать, что ты можешь вернуться.
ни любил, сколько бы я ни тосковал по ней, стоило ей раскрыть рот и
произнести несколько слов, чтобы я начинал вздрагивать от смутного чувства
раздражения.
тебе это. А ты уж сам решай.
советская семья?
растерянным. С моей точки зрения, это был запрещенный прием. Она же знала,
как я умилялся и любил ее такую "косенькую" и беспомощную. Я окончательно
разозлился.
четвертые - бывшей жене, пятые - мне. Словом, всем!
которой мы друг друга поливали, нам, наверное, будет несколько неловко
встречаться, а тем более жить в одной квартире?
столиками в зале; она смотрела на белую деревянную стену сзади меня. Мне
показалось, что она начала трезветь.
Ведь ты сейчас...
мое тело воткнули сразу десяток иголок и начали откачивать кровь. Я чуть
не задохнулся от ярости.
родителям!
скользила по пепельнице. Я не видел своего лица, я не знаю, каким оно
было, но я видел его отражение на лице жены. Очевидно, оно было страшным.
дрожали, но она мужественно старалась смотреть мне прямо в глаза.
эти месяцы я много передумал. У меня развилась и созрела целая теория
насчет семейства моей женушки.
несколько шагов вбок, глядя на меня, затем повернулась и пошла к выходу. Я
смотрел ей вслед.