было сильно до боли, он изнывал от него, напрягая все мышцы тела.
открывать не следует. Картины воспоминаний прижимаются одна к другой,
словно ступеньки двух бесконечно длинных веревочных лестниц, бегущих
параллельно, как спирали ДНК. А он сам болтается между ними, в то
время как должен принадлежать одной из них, только одной. Он знает,
какой. В конечном счете это тоже вопрос дисциплины. Как и подавление
чувства боли. Он должен ступить на ту, вторую, лестницу, прочно и
твердо, и уже оттуда, стоя на ней, наблюдать другую, всю целиком, с ее
муками, страхами, страстями. Пусть она не принадлежит ему, эта первая,
но она имеет к нему отношение, не может без него существовать. Но и в
этом случае она всего лишь средство для достижения цели, к которой он
стремится. Если боль невыносима до крика, он должен слушать этот крик
словно со стороны и стараться его укротить. Именно нужна дисциплина,
власть разума над телом; путь, ведущий к цели, лежит только через
абсолютность этой власти. И если он достигнет такой власти над собой,
став обеими ногами на свою лестницу, приникнув к ней, - ему
показалось, еще чуть-чуть, и это удастся, - вот тогда можно, даже
нужно начать вспоминать. А когда будет проверено и это, он откроет
глаза. Вот он уже ухватился за ступеньку, но резкая боль грубо
оторвала, швырнула обратно. И вот он снова болтается между двумя
спиралями и орет во всю глотку. Придется начинать все сначала. Нужно
изменить тактику. Прежде всего одолеть боль. Он отодвинул ее точно, на
ступеньку первой спирали, и медленно, осторожно приближается ко
второй. Если ухватит, уже не выпустит.
предплечья - сознание того, что он употребляет привычные термины,
наполнило тайной радостью приближения ко второй лестнице, - ощущалась
поверхностная жгучая боль, отдающая внутрь. Если задет центральный
нерв - а что еще? - то, учитывая состояние периферийных рецепторов...
Подняв правую руку, он потрогал болевшее место. Боль славно
удесятерилась, пришлось кричать. Не смог он приказать и глазам. Они
открылись, чтобы увидеть рану, где рождалась эта нестерпимая боль.
Весь план постепенного овладения спиралью рухнул напрочь.
наступления хаоса все вдруг просто и спокойно стало на свои места.
от долгожданного слияния с ускользавшей спиралью. - Наложи бинт, иначе
истечешь кровью!
поскользнулись на гладком пластике пола командного салона.
робот? Почему он лежит, уткнувшись в пол, и что это под ним?..
знает, когда еще раз представится такой случай? Юму сидел на ступеньке
той первой лестницы - спирали. Собственно, даже не Юму, а бесконечные
вереницы картинок-воспоминаний, которые в равной степени принадлежали
и ему, Гиллу. Вплоть до того момента, когда копье Гаима разорвало
левое плечо. Жаль, воздействие инфразвука оставляет провалы в памяти,
и теперь не узнать подробностей пути, который привел Юму от удара
копьем до кресла в командном салоне, под огромный полусферический шлем
главного консоциатора.
сожалению, поправить нельзя. Пускай уж так, могло быть и хуже, окажись
на месте Юму однорукий или чем-то больной... От рецепторов и от
Большого Мозга можно требовать многого, но более высокий уровень
селекции просто недостижим. Поймать в фокус движущийся предмет,
мгновенно сравнить его со всей коллекцией, собранной Эдди, и,
убедившись в правильности выбора объекта, включить программу - задача
выполнимая. Конечно, неплохо было бы еще узнать, сколько лет этому
телу. Он молод - Юму, во всяком случае, чувствовал себя молодым, - но
это определение весьма туманно. Кроме того, следовало бы точно
установить среднюю продолжительность жизни охотников в племени. Иначе
не будешь знать, на что рассчитывать...
той, которую Гилл выдержал в момент рождения идеи?
доставил удовольствие. Неплохая работа... Необходима, однако,
осторожность, чтобы не споткнуться и не повредить кабели или места
спайки. Гилл примирился с хромотой - если бы не она, Юму никогда не
научился двигаться с такой осторожностью. Оборудование надо беречь,
оно еще пригодится.
управляющая ими воля. Он долго возился, пока остановил кровотечение,
предварительно продезинфицировав рану. Пластырь тоже плохо ложился на
волосатую кожу, пришлось заливать коллодием. После этого он отыскал
болеутоляющие таблетки, но проглотил только четвертую часть обычной
дозы. Теперь он на двадцать кило легче, а кроме того, нервная система
Юму не испытывала ничего подобного. Пусть уж лучше боль, чем
отравление, а о фортфере вообще не может идти речи. Гилл с сожалением
повертел в пальцах таблетку чудодейственного средства, она напомнила о
той помощи, которую оказывала при составлении программы... Но механизм
действия фортфера слишком затрагивает лимфатическую систему, а эта
система и есть, собственно, сам Юму. Рискованный эксперимент, даже
слишком.
холодный душ освежит его, в какой-то мере заменит допинг, от которого
он воздержался.
психологическая подготовка летела к черту - на него глядел тощий,
жилистый человечек, покрытый редкой шерстью и совершенно голый;
изуродованная нога была сантиметров на пять короче здоровой.
Безволосое лицо, изрезанное глубокими морщинами, низкий, надвинутый на
глазные впадины лоб, продолговатый череп, заросший густыми космами
волос, напоминал портрет неандертальца, висевший в музее дарвинизма.
Было от чего прийти в отчаяние!.. Лишь выражение темно-карих,
смышленых и внимательных глаз доставило Гиллу некоторое утешение.
Зрачки, сузившиеся от необычно яркого для них света, превратились в
точки, но не потеряли живости.
учиться". Он поощряюще улыбнулся и едва не упал, такой отталкивающей
вышла гримаса с оскаленными зубами. "Улыбаться тоже!" - добавил он про
себя. Мышцы не так просто воспринимают изменившееся содержание
психики, для этого нужно время. Об этом он знал из опытов,
проводившихся еще там, на Земле. Эксперименты! Только теперь он понял
- и от сознания этого у него вдруг перехватило дыхание, - понял на
собственной шкуре, впрочем, даже еще не на собственной, а на общей с
Юму, - что великий Бенс просто обманщик, а его всемирно известные
опыты не более как нагромождение неудач. И даже не обманщик, а трус.
Как он рассуждал об этике, морали, гуманизме! И этой болтовне верили.
И не только он, Гилл, а и другие, все верили, все! Несчастный кретин,
давший согласие стать подопытным кроликом, произносил вызубренный
урок, а затем аппараты измеряли, насколько череп живой обезьяны под
волнами консоциатора способен воспринимать комплекс импульсов,
составлявших человеческую психику, предварительно закодированную и
введенную в память электронного мозга, компьютера, и затем Бенс
благодушно подавал знак.
чтобы подопытному причиняли боль. Но почему никто никогда не подумал о
том - кстати, именно из соображений гуманности, - знают ли
добровольцы, согласившиеся дать репрограммы для эксперимента, какая
судьба ожидает их двойников-обезьян?
раз, когда очередной несчастный, испустив короткий и совсем
нечеловеческий вопль протеста, затихал в удобном мягком кресле. Нет,
нет, попытки трансплантировать эмоциональную сферу психики потерпели
крах, несмотря на великолепно разработанный метод Бенса. Ведь в кресле
всякий раз кричала обезьяна, а не человек... Но кресло было так
удобно, а смерть мгновенна и безболезненна. О гуманизм! Пациенты были
обязаны чувствительности Бенса еще и тем, что каждый из них был
уверен, что это произойдет не сегодня, а в другой раз, ведь сейчас
пригласили для очередного разговора, как обычно. Им никогда не
говорили правду: да, сегодня, сейчас...
почувствовал, сколь важно - нет, абсолютно необходимо! - держаться за
свое тело, за эту, а не другую жизнь, то понял бы, насколько сам он
ограниченный и трусливый дилетант! Настоящий-то эксперимент должен был
только начаться, а они свернули все и объявили о его завершении. И над
трубой крематория, упрятанного в глубине парка, окружавшего клинику
Бенса, на краю дремучего леса, тонкой струйкой колыхался воздух; он
был прозрачен, газоуловители не пропускали даже мельчайших частиц
пепла, - опять-таки во имя этики, морали, гуманизма...
Пять долгих лет он работал рядом с Бенсом, восхищался им, угадывал его
мысли, знал его лучше, чем кто-либо другой...
теперь уже никакой пользы. Ему нужны Сид, Максим и Ярви. Да, да,
Корнев Павел
Афанасьев Роман
Орлов Алекс
Рыбаков Вячеслав
Посняков Андрей
Шилова Юлия