Чтение 11–й страницы книги ~Великий маг~

- Дело в том... гм... что я сам распорядитель одного киношного фонда!

ГЛАВА 14

Гости попросили свозить их в Крылатское. Я подумал, что там открылся новый вещевой рынок, но на этот раз однокашнику восхотелось смотреть соревнования. Я не сразу вспомнил, чем же он увлекался; греблей или велоспортом, и то и другое в Крылатском, а спросить неловко.Доверился интуиции, привел на гребные соревнования. Приятель в восторге, мы с его женой скучали. Она думала о магазинах, в которые успела бы за это время, я - о своей Главной Книге, что изо дня в день откладывается, тормозится из-за этих мелочей быта, черт бы его побрал,надо и с этим что-то делать...

Руки сами вытащили из нагрудного кармана пальмбук. Крохотный экранчик засветился, и тут этот чертов болельщик сразу забыл о соревнованиях, повернулся комне всем телом, в глазах азарт:

- В тетриквест играешь?.. Что, не играл?.. Ну и дикие в Москве люди!

Я успел убрать с экрана текст до того, как он заглянул, промямлил:

- Да я, собственно... в другие игры... - Какие? - Другие, - жалко сказал я.

- И жанр, и масштабы иные... - А-а-а, - сказал он понимающе, - это рэпэгэ, что ли?.. - Не совсем, - ответил я, - скорее... ну, даже термина такого еще нет... Он почесал в затылке. - Черт, как техника быстро шагает!.. Уже вспотел, догоняя. Как думаешь, скоро остановится? Или хотя бы притормозит?

- Нет, - ответил я с полной уверенностью, - но свернет - это точно.

Он не понял, конечно, почему я отвечаю с железобетонной уверенностью, от канала раздались вопли, крики, звуки труб на трибунах, он повернулся и тоже начал свистеть и орать. Во второй половине дня я с тихой радостью сообщил гостям, что у меня лекция, оставил их на Манежной площади. Пусть исследуют подземный город магазинов, а я примчался домой, успел побриться, а когда менял рубашку, в дверь позвонили. Кристина "заскочила по дороге", как будто я все еще на Тверской, а не в Южном Бутово. Договоры, проекты, варианты встреч с нужными людьми и новых возможностей. По обыкновению, сразу в душ, я долго слышал плеск воды, но если бы попросила принести полотенце, то я, разумеется, не услышу: музыка, музыка, музыка, объемный звук, дивный низкий звук, просто дрожит воздух... Вышла свеженькая, чистая, упругая, с холодной даже на взгляд кожей. Если пытается соблазнить, то подход неверен, Разогретые и потные на меня действуют сильнее. Хотя, конечно, смотреть на такую приятнее, чем на толстую и потную. Сегодня на лекцию, герой?

- спросила она задорно.

- Да вот подписался...

- Странно, - заявила она.

- Я вас считала только писателем. Правда, очень удачливым. Который чем-то угодил плебсу. Соседи в вас видят только собачника. А эти, из ФСБ, увидели в вас инфиста... к тому же не из последних!

- Может быть, - спросил я скромно, - они не так уж и ошибаются?

- Не знаю, - ответила она с неуверенностью, - не знаю... Но они вас считают просто героем.

- Все мы герои, - сказал я.

- Или персонажи.

- Да нет, герой в старом значении... - глаза ее чуть затуманились, а голос стал далеким, - герой - это тот, кто защищал народ, а то и спасал от гибели. Кто побивал жутких чудовищ, нападавших на родные города

и села. Герои побивают чужих богатырей, истребляют армии захватчиков... Странно, конечно, вы мне таким

совсем не кажетесь. Уж простите...

- Для литагента нет героя, - сказал я великодушно.

- К тому же мне совсем не льстит быть истребителем чудовищ. Мне больше нравится герой с эпитетом

"культурный".

Она сделала большие глаза:

- От скромности не склеите ласты!

- Дык я ж писатель, а не наборщик.

- Только, - добавила она ехидно, - вы еще не тот герой, который в блестящих латах...

- А какой?

- полюбопытствовал я.

- В звериной шкуре? Она подумала, кивнула с самым серьезным видом.

- Да, наверное. Или в простой домотканой рубахе. В смысле, вы уже совершаете нечеловеческие подвиги, но пока еще... Хотя, полагаю, и эта оценка несколько завышена... Просто вас очень хотели привлечь на службу. Спешно создается новый отдел, у нас обычно это к какому-то

числу, вот и хватают...

- Кого ни попадя, - подсказал я любезно.

- Не обижайтесь, - сказала она без всякого смущения.

- Да я ничего.

- Я знаю, - сообщила она.

- Об вас все как о стену горохом.

Я кивнул, подумал: откуда все знаешь, лапочка?.. Не думаю, что мое досье развешано на каждой остановке. Правда, женщины многие вещи, до которых нам приходится проламывать стены, знают изначально. Спинным мозгом.

- Но по вашим прогнозам, - поинтересовался я, - у меня есть шанс сменить домотканую рубаху на блестящие рыцарские латы?

- Общество, - сказала она, - все еще по привычке считает героями своих царей, полководцев, придворных силачей. Но, как видите, вас уже заметили.

- Значит, - сказал я весело, - у меня пряники еще впереди?

- Да, - сказала она.

- И блестящие латы. И длинный меч взамен сегодняшней дубины. Хотя, уже заметно, у вас дубина Геракла. Но вот насчет культурного героя... Я полюбопытствовал:

- А что не так?

- Насколько понимаю, вы начинали, как некий Энкиду, дикий человек огромной силы, потом очеловечились до Геракла с его дубиной... но, поправьте меня, если ошибаюсь: культурный герой не разрушает, а дает людям новый огонь, новую письменность, новые ценности? Последние слова она произнесла совсем серьезно. Я выслушал, кивнул:

- Да, вы правы. Не знаю, что у нее за игра, но для литагента она сует нос слишком далеко. Я человек не подозрительный, это наверняка отражено в моем досье, но и не полный слепец. Она ощутила перемену настроения, мило улыбнулась, сладко зевнула. Я невольно вспомнил расхожую премудрость, что зевающий мужчина проявляет безкультурье, а женщина всего лишь демонстрирует свои возможности. Я поспешил оторвать взгляд от прекрасного ротика с влажной гортанью и хорошо уложенным язычком.

- У меня всего полчаса, - предупредил я.

- Этого хватит, - успокоила она.

- Мне только снять трусики. Но могу и не снимать, как скажете, Владимир Юрьевич.

- Размечталась, - ответил я как можно саркастичнее.

- Я стоек, аки... аки Власий Гундарев!

Она полюбопытствовала:

- А кто это?

- Еще не знаю, - пояснил я.

- Потом придумаю. Чуйствую, надо, Христя, надо. А то все эти Самсоны, Гераклы, Кармалюки, Довбуши, Зигфриды и прочие махабхараты слишком просто сдавались красивым предательницам.

- Я не предательница, - ответила она тихо.

- Я сама сдалась вам, Владимир Юрьевич.

От ее голоса и тела веяло покорностью и готовностью. Будь я современным героем, уже бы схватил это сладкое мясо, бешено сорвал бы одежду и трахал бы во все дыры, щели и впадины. Но я из завтрашнего дня, заставил себя вспомнить, что в плен сдаются только противники, враги... Кто ты, Кристина? И в самом ли деле

сдалась?

Я чувствовал ее взгляд между лопатками, когда поднес к губам мобильник.

- Алло?.. Владимир Факельный беспокоит. Послушайте, стоит ли присылать машину?..

У меня своя на ходу. Преспокойно доеду, адрес теперь знаю...

Голос ответил строго, без колебаний:

- Исключено!.. Во-первых, на вашей машине в наш двор не пустят: мало ли чем ее начинили. Во-вторых, наши машины не только пуленепробиваемы.

А всякий человек, который въезжает в ворота или приближается ко входу, становится объектом пристального внимания всех разведок мира. Зачем это вам?

Я повесил трубку. Кристина смотрела выжидающе, как-то догадалась, что звонок связан с нею.

- Хотел с тобой доехать до Центра, - сказал я.

- Увы, инструкции такие вольности запрещают...

Она покачала головой.

- Разве герои соблюдают инструкции?

- Их не соблюдают только дети и преступники, - сообщил я.

- А герои понимают, в каком мире и в какое время живут.

И потому, добавил про себя зло, тратят дни и годы на бесцельное общение с соседями, коллегами, принимают гостей и возят их по магазинам и рынкам, а ведь система Коперника могла бы быть обнародована раньше, Америку открыли за пару столетий до Колумба, компьютеры и Интернет уже триста лет были бы в быту, а сейчас летали бы не самолетами Аэрофлота, а космолетами... Так герой я или не герой? Ведь пишу для массового читателя, для самого массового, какой уж тут героизм, но, с другой стороны, - его вкусами не руководствуюсь! Этого не понимают, и все стараются дать мне советы, как писать лучше, чтобы я ему, массовому, пондравился больше Я не стараюсь им ндравиться, я стараюсь это стадо расшевелить и подготовить для моей Главной Книги. Ладно, я герой, но, увы, не подвижник. Подвижник уже послал бы эту Кристину. Ишь, мутит поток моих ясных мыслей. Нет, не могу, это уже как будто оторвать что-то от себя самого. Кофеварка выдала две чашки крепкого кофе. Кристина разбавила сливками, я пью черный, а от количества сахара, что я высыпал в чашку, у нее глаза полезли на лоб. В противоположную стену ударил косой луч солнца, там ярко-ярко заблистали узкие торцы пластиковых коробочек. Я перехватил оценивающий взгляд Кристины. Да, там тридцать моих романов. Пять из них в формате импа. Или, как их зовут в народе, видеороманы.

Если с каждого по двенадцать процентов... Я отмахнулся от этой жлобской мысли, нехорошо считать деньги в чужом кармане. Тридцать блестящих коробочек выглядят внушительно , но вообще-то их можно бы и на одном диске. Технология позволяет, однако принят жестокий закон, запрещающий помещать на диск несколько книг даже одного автора. Исключение для серий, библиотек, тематических подборок, энциклопедий, на которые есть особые разрешения. Были разборки в судах, дошло до Высшего, а тот счел, что это старая практика продажи в нагрузку, когда к дефицитной вещи при цепляется слабая, а деньги берут за обе. Это грубейшее нарушение прав потребителя и вообще прав человека. Слабые авторы подняли вой, объединились в организации, ассоциации, на своих конах начали раздавать друг другу громкие премии, стараясь привлечь к себе внимание. Иногда это удавалось, но, конечно, ненадолго. Как говорили в старину: неправдой можно весь свет пройти, но... не вернуться. В этом случае это означает, что ценой великих хитростей или усилий в печать можно протолкнуть любой роман, но о допечатках речи быть не может. В то время как у меня, к примеру, основной доход от постоянных переизданий. Кристина, разумеется, еще в первый день вставила в наш договор пункт, что получает свои двенадцать процентов со всех допечаток, которые сумеет навязать издательствам, это немалые деньги, но все же меня не оставляет ощущение, что для нее это крохи. И что на карманные расходы имеет больше, чем я получаю за книгу целиком.

Я поставил чашку на стол, поднялся.

- Потом помою. Пора, машина уже у подъезда.

Она мазнула по экрану следящего за улицей монитора беглым взглядом.

- У вас не машина, а целый авианосец.

- Я в машинах разбираюсь слабо, - солгал я.

На самом деле даже тот, кто разбирается, вряд ли вот так с ходу отличил бы эту от сотен других дорогих представительских машин. Бронебойные стекла и бронепанели замаскированы под обычные. То ли Кристина нечаянно проговорилась, то ли это

какая-то более сложная игра.

Она подождала у лифта, пока я запирал и ставил на сигнализацию.

- Ваш триумф?

- поинтересовалась она.

- Вас признали еще при жизни?

Огоньки замигали, лифт начал подниматься.

- Увы, - сказал я, - поздно. Она изумилась:

- Поздно? Да вы только входите в возраст мужчины! Имею в виду зрелого, матерого.

- Да нет, вообще, - ответил я. Кристина явно не врубилась, я пояснил:

- Литература возникла вместе с цивилизацией. Вместе с ней росла и развивалась, а в прошлом веке, в двадцатом... на случай, если не знаете, какой был век, она достигла высшей точки развития, дождалась своего триумфа... Да-да, впервые люди поняли, что писатели важнее для цивилизации, чем короли, президенты, полководцы!.. Каждый мог сказать, кто такой Сервантес или Шекспир, но почти никто не мог назвать королей, которые правили теми странами, не мог вспомнить, из-за чего

тогда шли войны... Огоньки погасли, двери распахнулись. Мы снова оказались в тесной кабинке слишком близко

друг к другу. Замкнутое помещение сразу наполнилось ароматом ее духов. Я ощутил, что голова начинает кружиться, но заставил себя достаточно твердо закончить:

- ...Но вот сейчас литература умерла. Умерла-умерла, хотя издательства еще существуют, а бумажные книги все еще выходят. Но никогда значение писателя не будет столь велико, как в прошлом веке. Теперь писатели - всего лишь одна из множества профессий. Не лучше и не хуже. А потом исчезнет вовсе... Как исчезли извозчики. Она смотрела с печалью.

- Как жаль...

- Чего? Извозчиков?.. Кто поумнее, тот пересел за руль такси. Остальные вымерли, но чего дураков жалеть? Она сказала все так же грустно:

- Да, вы пересели вовремя... Но ведь когда-то вымрут и видеокниги?

- Вымрут, - согласился я безмятежно.

- Но ведь тогда и ваши великолепные работы...

- Мои, - ответил я коротко, - нет. На шестом этаже лифт остановился, дверцы приглашающе распахнулись.

На лестничной площадке пусто, тихо, только за пределами видимости что-то звякнуло. Двери, выждав положенные секунды, захлопнулись, лифт двинулся дальше. Кристина старалась смотреть мимо меня, я видел, как порозовели кончики ее аристократично вылепленных ушей. Консьержка проводила нас заинтересованным взглядом. От меня не так часто выходят женщины, что появляются больше одного разу, а эта красотка уже который раз в течение недели.

"А в самом деле", - подумал я, но Кристина уже распахнула входную дверь, в лицо ударил горячий прокаленный воздух, и все посторонние мысли выпорхнули, как воробьи. Я вышел под жаркие солнечные лучи, Кристина помахала рукой и направилась к своей машине.

Михаил распахнул передо мной дверцу.

- Это ваша знакомая?

- спросил он.

- Мой литагент, - ответил я коротко.

Опять игра, подумал зло. Явно же знаете, все наши разговоры пишутся, складируются на харде, а потом комп при необходимости отыщет любую инфу по ключевым словам. Просто нужна либо моя реакция, либо что-то еще. Ну так получайте реакцию.

Я вытащил из кармана пальмик, на экране сразу высветилось дерево каталога. Кристина, конечно, не поняла, почему это меня не коснется смерть видеокниг. Решила, что вместо меня говорит обычная писательская самонадеянность, все творцы по определению - наглые, с сумасшедшестью, но я тихо произнес: "Первый день творения", комп порылся в спрятанных директориях, спросил пароль, пожужжал, что невероятно для такого скоростного проца, затем на экране высветился без всякой навороченной заставки текст...

Да, тот самый текст. Собственно, вещь в целом я почти закончил. Осталось состыковать разные линии, убрать противоречия, что неизбежны, когда работаешь над одной вещью несколько лет. Даже не столько противоречия, сколько разные оценки, что вообще-то в таком произведении недопустимы. Абсолютно! А их немало, ловлю на каждой странице, а почистил не больше трети объема...

Михаил покосился, сказал доброжелательно:

- Работаете? Правильно делаете... Я слышал, что надо ни дня без строчки.

Я вздохнул и захлопнул пальм.

Покрытые красным ковром ступени вели, казалось, на небеса. Или по меньшей мере к массивному

трону, где восседает какой-нибудь Барбаросса или Навуходоносор. И пятеро негров с опахалами

за спиной. От гостей я-то убежал, но вообще-то какой из меня лектор?.. Писать умею, но говорить с трибуны... Даже писать, с точки зрения критиков, не умею абсолютно. Дело в том, что набрасываю романы широкими мазками, не заботясь о

вытютюливании текста, отдельных слов и словечек, пренебрегая аллитерацией и прочими финтифлюшками прошлых веков. Это, понятно, вызывает бешеный вой обозленных критиков и коллег по творчеству. Они тяжелые глыбы поднимать не могут, зато совершенствуются в обтачивании отдельных камешков, вырезании на них сюжетов, желательно - библейских, это придает значительность, но, если честно, всего лишь надувание щек. Но именно они, как никто, подходят для вещания с трибун. У них и манеры, и величавость жестов, что скрывает отсутствие ума, и округлые фразы, что так хорошо раскатываются по аудитории. И вообще, верно ли делаю, что преподаю им эту лабуду? Ну, не лабуду, это я, как всегда, перегибаю, но не лучше ли сразу учить их работать с импами? Ведь в школах уже разрешено пользоваться калькуляторами, дети перестают считать в уме, никто не знает таблицу умножения, личная грамотность резко упала, ибо комп вылавливает все ошибки и поправляет... Хотя нет, в военных академиях изучают и тактику применения Ганнибалом слонов, и преимущества македонской фаланги, и хитрости, с Помощью которых Фемистокл разгромил Ксеркса в Саломинском бою, хотя вся эта фигня была бесполезна уже даже в прошлом веке пулеметов и танков, не говоря уже о нашем времени. Во всяком случае, именно работа с текстом, с этими простейшими буковками развила меня до степени, ну, скажем скромно, автора, который и зарабатывает неплохо, очень даже неплохо, и, как уже заметили даже террористические и антитеррористические блоки, влияет на общество - Здравствуйте, - сказал я, входя в аудиторию.

- Вольно... или как у вас тут... хэндэ хох, словом, садитесь. Итак, начнем. В самом начале вам хорошо бы определиться, что вы хотите. Если просто покарябать бумагу, то не требуются не то что мои лекции, но даже правила орфографии ни к чему: вы сами себе любыми понравитесь. Но если хотите печататься и нравиться другим - извольте писать так, чтоб нравилось. Ведь читателя нельзя заставить читать именно вашу книгу, он волен взять с прилавка любую И последнее, если вы намерены своим произведением перевернуть мир, то... надеюсь, вы не эти, как их, культурные и образованные? Хуже того - интеллигенты?

Они смотрели на меня с раскрытыми ртами, в глазах сильнейшее недоумение. Наконец один, слегка заикаясь, пролепетал:

- Простите... мы не совсем улавливаем ход вашей мысли... У вас это определение звучит, простите, как ругательство...

- Оно ругательство и есть, - ответил я четко, - хотя без культурных и образованных шагу не ступить, однако же самая косная и тупая сила, что тормозит и противодействует любому творчеству, - это культурные, образованные люди! Что, наслушались сказок, что Коперника, Галилея или Ломоносова травили косные малограмотные священники? Да косным и малограмотным все равно: Земля квадратная, круглая или плоская и на трех китах! Эти тонкости знали только люди культурные, образованные и вообще... интеллигенция того времени. Именно культурные и образованные люди всегда наиболее противодействуют любым новшествам, будь это в науке, литературе или политике. "Не культурные" вообще не вмешиваются! Для них там, наверху, лучше знают, как надо, а вот эти культурные и образованные люди своего времени, это культурное большинство как раз и присваивает себе право решать, что именно и как надо. Тем более что во главе этой косности стоит обычно хорошо устроившаяся суперсволочь, которую эти образованные сволочи громко именуют "совестью нации" и умело навязывают это мнение всем. Лица обалдевшие, только у двух-трех в глазах блеснуло что-то похожее на радость. Они устали от раздвоенности, когда борешься с мнением вроде бы самого уважаемого человека в стране, уважаемого не властями, а "народом", "русской интеллигенцией"!

- Разве не проще, - добавил я, - было бы Копернику или Галилею отстаивать свои убеждения в споре с малокультурным торговцем? Плюс - внутренняя убежденность, что несет свет в этот темный мир! А вот спорить с образованнейшими людьми Европы, которые умно и очень изящно доказывают, что Земля в центре мироздания, - намного сложнее. Неожиданно громко и зло сказал крупный грузный мужчина со второго ряда столов:

- Как и спорить с уставшей от борьбы женой, не понимающей упорства мужа, смотреть в глаза голодным детям!

- Увы, - сказал я, - все так. Но те просто требуют, чтобы вы летали пониже. Там, где больше прокорма. А эти культурные и образованные, говорю без всяких кавычек, как только возьмете новую тему, идею или создадите новые образы, тут же именно они будут доказывать, что так писать нельзя, а надо писать, "как надо". И в качестве примера будут называть хорошие, правильные примеры. Произведения тех самых, на которых точно так же набрасывалось предыдущее поколение этих культурных и образованных, что придерживаются общечеловеческих ценностей. Молодой человек поднял руку, он морщился, смотрел с неприязнью.

- Не кажется ли вам, что таким образом вы вообще отрицаете непреходящую связь поколений, преемственность культуры, ее истоки и мистическое значение... Я тоже поморщился, отмахнулся.

- Акакий Акакиевич, не говорите так красиво. По крайней мере, я не врубился, о чем вы. А для остальных аксиома: обыватель, как и любой животный организм, стремится защитить свой мирок! Инстинктивно. И здесь не спасают ни три высших образования, ни принадлежность к элитному миру. Обыватель защищает потому, что чувствует себе угрозу. Угрозу своему уюту. Но обывателек страшен тем, что находит союзника внутри каждого из нас. Каждый из нас в той или иной степени - обыватель. Обыватель сейчас защищает статус-кво, как и раньше защищал устои той культуры от прихода веры в Христа, от идей Коперника, от генетики и кибернетики. Сейчас защищает от любых посягательств на его "общечеловеческие ценности", ибо уютно устроившегося труса всегда страшит свежий ветер перемен. В нынешнем стабильном обществе потребителей настолько уютно и не дует, что всех этих революционеров, новаторов и бунтарей - прямо щас бы на электрический стул, чтобы не мутили народ, не придумывали новых идей.

Я перевел дыхание, оглядел аудиторию, слушают очень внимательно, сказал размеренно:

- Обыватель обычно начитан, в меру консервативен, умело оперирует понятиями гуманизма, культуры, эстетики, заботы о равноправии и политкорректности. Он может долго и со вкусом говорить, что нельзя на методы террористов отвечать методами террористов, нельзя бороться с преступностью ужесточением наказаний! Конечно, он с удовольствием бы принял введение смертной казни за все и вся, но только так, чтобы правительство ввело его само, "вопреки общественности", за что снова можно бы критиковать до бесконечности. Бережняк морщился, кривился, откидывался на спинку стула и пробовал оттуда окидывать меня презрительным взглядом. Мол, сам не интеллигент, вот и лаешь на истинных ревнителей и ревнителей духа и духовности. Его бархатный друг смотрел мимо меня, глаза остекленели. Похоже, этого я уже достал. Можно бы, конечно, усилить натиск и перевербовать его, сделать своим ярым сторонником... но на фиг это мне? Я не занимаюсь агитацией одиночек. Я бью по квадратам. А мой "Первый день творения" накроет всю планету...

Я сказал размеренно:

- Вначале проведем четкую грань между писательством и журналистикой. Это две близкие и родственные профессии, их иногда совмещают, хотя редко успешно. Прежде всего потому, что в самой основе у этих профессий лежит диаметрально противоположный подход. Мерилин Монро живо возразила:

- Но как же так? А я читала, что это почти одно и то же!

- Ну да, - сказал я саркастически.

- Правда, даже грани между ними нет.

- Журналист, - пояснил я, - пишет статьи, очерки, заметки, информашки, даже документальные книги. Основная сфера публикаций - газеты, журналы. Хорошей газетой считается та, которую человек от первой до последней страницы прочитывает за двадцать минут. Великолепной - за пятнадцать. Прочитывает и усваивает массу информации. Запоминает хотя бы до завтра, ибо с утра другие события, другой курс доллара, другие убийства, свадьбы, разводы и скандалы в правительстве. Разве не так? А разные требования диктуют разный стиль. Журналист обязан избегать яркого языка, великолепно построенных фраз, которыми восторгаемся у Бунина-Набокова-Астафьева. Он обязан писать так, чтобы взгляд бежал по странице быстро, не цепляясь за метафоры, сразу хватал и усваивал информацию, очищенную от шелухи литературного стиля. Я остановился, перевел дыхание. Слушают очень внимательно, я завернул, как в детективе, сразу не сообразят, кто же шпиён, а кто просто бытовой убивец.

- Писатель, - сказал я, - пишет не на один день. Книга не выбрасывается по прочтении, как газета, а в этом случае требования к способу разбрасывания значков по бумаге иные. Первое: писатель обязан писать не информативно, а образно. Если на пальцах, то журналист пишет: "Депутат Зюган рассердился", писатель так не имеет права уже по статусу художника слова. Он пишет что-то вроде: "Депутат Зюган нахмурился"... варианты - стиснул кулаки, заскрипел зубами, взревел, зарычал и пр., то есть он рисует картинку, а проницательный читатель, которому спешить некуда, хоть с трудом, но все же догадается, что депутат Зюган рассердился. Писатель не напишет: "Депутат Зюган обрадовался", а прибегнет пусть к штампам, но все же образам - губы раздвинулись в улыбке, счастливо завизжал, подпрыгнул, лихо пригласил всех в депутатский буфет за свой счет и пр.

Они снова вперили взгляды в экраны, выделяют ключевые фразы. Я на всякий случай предупредил:

- Конечно, нужно избегать штампов, всех этих "стиснул кулаки", "заскрипел зубами" и пр., но даже самые убогие штампы и штампики лучше простой информативности журналиста. Они, по крайней мере, говорят о том, что автор смутно догадывается, что нужно сделать, но пока не умеет... Хотя, с другой стороны, штампы и есть штампы, с ними уважения коллег не приобретешь, но деньгу зашибить можно. Особенно если строгать детективчики или лав стори. Там требования намного ниже, а читатели проще, чем высоколобые эстеты или любители фантастики... О том, как убирать штампы, - позже. Сперва - все еще базовое.

Девушка, которая Мерилин Монро, вскинула руку, сказала живо:

- Но ведь лично вы, Владимир Юрьевич, совсем не обращаете внимания, штампы у вас или находки!.. Ведь у вас иногда такая жуть, что просто жутее уже не бывает!

Я сказал как можно мягче:

- Вы очень красивая девушка, зачем вам сразу эти премудрости? Там совсем другое.

В аудитории возник шум, начали переглядываться, задвигались, зашумели. Мерилинка ощутила, что прижала меня к стене, мол, говорю одно, а сам делаю другое, спросила еще живее, с ехидцей:

- Какое? Я вздохнул:

- Это надо бы дать вам позже. Ладно, литература - не математика, где, пока не усвоишь предыдущее, нечего и думать о штурме следующей ступеньки. Премудрость в том, что мера романа - не виртуозный язык, как вам прожужжали ваши прелестные ухи, а сдвиг характера. То не роман, где герой каким пришел на первую страницу, таким и ушлепал. Это какая-то бесконечная конина или зенина. Герой

обязательно, как говорили в старую эпоху, должен "перевоспитаться". В ту или другую сторону. А сдвиг характера отображается и во внешности. Герой не только начинает одеваться иначе, он держится иначе, выпрямляет или сутулит спину. Если он переменил взгляды, а в романе это обязательно, то и в лице появляется нечто иное... Ну то ли челюсти стиснуты так, что желваки, то ли взгляд горд и надменен... Она возразила:

- Это и в бумажном надо!

- Согласен, - признался я.

- Более того, при визуализации облегчение немалое... Трудности начинаются позже, при разных ветвях сюжета. При одном развитии герой преодолевает - и нижняя челюсть выдвигается, при другом - скисает, тогда и взгляд долу, и спина горбатится, при третьем - уходит в монахи, а тут надо дать просветление во взоре, а челюсть как бы не замечать вовсе. Если же учесть, что в последнем романе я дал семьдесят вариантов развития, все с разными концовками, то, сами понимаете, такое на первых лекциях разбирать рановато... Она торопливо села, пунцовая, а другие торопливо двигали курсоры по экранам. Моя лекция мгновенно конвертируется в текст, а уж они сами подчеркивают наиболее важные фразы, выделяя шрифтом, размером, цветом. Все спешат узнать завтрашние премудрости, а сейчас, как понимаю, выделяют жирным слова "м е р а романа - сдвиг в характере".