АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ КНИГ |
|
|
АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ АВТОРОВ |
|
|
|
- Нормец. Ехать надо?
- Ну. Сможешь?
Его вдруг потянуло рассказать, как он в девятнадцатом, раненый сам, волок плавнями комиссара Берлаха, а петлюровские разъезды шастали по берегам. Тогда было труднее. Но вместо рассказа он встал, распрямился.
- Комсомольцы есть?
- Есть, есть. Все есть. И комсомольцы есть, и пиво найдется: Руки вытяни. Ага. Сойдет.
- Где мой аппарат?
- Да вот: Крутая машина, братан, слушай! Я такие только на картинке и видел. Это же вроде концепт - или уже серия пошла?
- Это трофей, - строго сказал подошедший Марков. - Взят в бою.
- Слушайте, парни, а сами-то вы откуда?
- Из Москвы.
- От Хирурга, что ли? - и - напряжение в голосе.
- От Панкратова.
- Не слышал:
- Эй, - закричали снизу, - тут у них пацан какой-то связанный! Да он еще и негр!
Терешкову ярко вспомнились рейнджеры. Затеплился бок под кольтом. Гады.
- Дайте ему по башке, - велел он, - и путь лежит.
- Ну!
Заводятся моторы. Запах сгоревшего бензина. Муть.
- Понеслись!
И - понеслись! Вновь надо было крутить динамо, мотор ревел и вибрация била в руль, но Терешков был счастлив.
Сзади слышны были сирены, похожие на полицейские, но не было ни погони, ни пальбы. И коптеры не утюжили небо, и с оверлук-сателлитов не давали подсветки:
Короткая езда - может быть, пять минут.
Нырнули в спящий квартал. Звук упруго отлетал от стен.
Под арку. Неровный проезд. Переулок. Налево:
- Стоп! Глуши!..
Дворик - маленький, десять на двадцать. Со всех сторон
- черные воротца. Стас - или Димон? - быстро отпирают одни, внутри загорается свет, там небольшой ангар, стоит на козлах мотоциклетка, что-то валяется:
- Закатывайте!
И Терешков закатывает горячую мотоциклетку внутрь, прислоняя к стене, набиваются другие, всего их семеро, ворота закрываются, скрежет замка:
- Уау! Как мы им вломили!
- Димон, чего ждем? Отпирай!
Поднимается люк в полу, там загорается свет.
- Пошли. Эй, придержите парня!
Терешков понимает, что придержать нужно его, но все равно успевает упасть раньше.
И сразу - вкус пива на языке.
- Пьет.
- Так ведь пиво же:
- Слушай, в больницу, наверное, надо чувака: мозг сотрясло:
- Ничего, товарищи, все обойдется, - голос Маркова. - Он и с поезда падал, и с аэроплана - без последствий. Привычка выработалась.
- Каскадер, что ли?
- Можно сказать и так:- Марков бывает порой удивительно уклончив:
- Нормец, - повторил Терешков, не открывая глаз. - Пуржать - не стоеросить. Про. Химли загуенец держать?
Он попытался сесть. В голове, если говорить честно, бродило.
- Нич-ч" не понимаю:- прошептал кто-то с уважением.
Терешков с трудом проморгался. Он почему-то ожидал, что свет будет невыносимо яркий, но нет: молочно-белый, оплетенный проволокой фонарь светил хорошо, в меру.
Мотоциклетчики - молодые парни в расстегнутых кожанках, один с бородой, один с волосами до плеч - лежали и сидели на зеленых и серо-полосатых тюфяках, брошенных на пол. В центре между всеми стоял большой надорванный картонный ящик, из которого изумленно таращились пивные банки.
Одну, открытую, тут же сунули Терешкову в ладонь.
- "Миллер", - тщательно прочел он надпись на боку. - Ненавижу:
И, запрокинув голову, стал шумно пить.
- А его зовут Валентин, - сказал Марков. - Сейчас он вправит себе мозги и будет общителен, как я.
Терешков втянул последние капли и кивнул.
- Да, - сказал он. - Я могу быть общителен, как мой друг Марков. Хотя его вызывающие отношения с женщинами вызывают ненужное отношение к себе. К нему. К себе: Или?..
Да. Так что я хотел сказать? А, вот. Вспомнил. Какое число сегодня?
- Шестое:
- А месяц?
- Ну так это:. Июнь.
- А год?
- Ни хрена ты с дуба рухнул: Девяносто восьмой.
- Я тебе говорил! - Терешков уставил палец на Маркова.
- Все сходится. И еще, товарищ: что это значит: "Крутой навороченный байк"?
Глава восьмая Прошло десять дней. В Москву, в Москву!.. Первый из списка. Почем диктатура пролетариата?.. Здравствуй, Ленин.
Здесь пришлось проще, чем в две тысячи двадцать восьмом. По крайней мере, были в ходу и золото, и наличные деньги. Больше того: за деньги можно было купить все что угодно. До чего кстати оказался сверток старой, вышедшей из употребления "зеленой капусты", сунутый в последнюю минуту Дедом. Здесь "капуста" имела немалый вес: да и николаевские империалы можно было легко обменять на непривычного размера и вида рубли:
- Вот она, мерзкая рожа капитализма! - говорил Марков, потрясая темно-красными обтрепанными паспортами с переклеенными фотографиями. - Как поживаете, Сергей Панкратьевич Козорезов, год рождения тысяча девятьсот шестьдесят четвертый? Прекрасно поживаю, отвечаешь ты мне, Федору Эдуардовичу Мелешко, рождения тысяча девятьсот шестьдесят девятого...
- Две мерзких рожи, - меланхолично отвечал на это когда-то Терешков, а ныне Козорезов.
- Все продается и все покупается!..
- А что? Очень даже удобно.
- Ты ренегат, Козорезов!
- И разложенец. Давай лучше решим, командир, что делать будем. В тактическом плане у нас полное отсутствие ясности:
- Что делать, что делать: Внедряться.
Они внедрялись уже вторую неделю. Удачно сведенное первоначальное знакомство помогло замечательно:
мотоциклетчики не выдавали тех, кого однажды сочли своими.
Они и были зачаток тех самых "ночных бомбардировщиков", которые так дерзко сопротивлялись интервентам тридцать лет спустя: Но сами мотоциклетчики этого еще не знали и не подозревали ни о чем грядущем.
Повседневная жизнь, в которую вскоре окунулись испытатели, ничем не походила на ночное приключение.
Здесь - как, впрочем, и "дома", и в будущем - есть разные миры, текущие раздельно, почти не перемешиваясь: как вода и масло:
С помощью Димона "вписались" в маленькую облезлую квартирку - но с ванной, горячей водой и ватерклозетом - вблизи железнодорожной станции, обзавелись самыми неотложными документами (их требовалось немало, но, в обличие от будущего, тут они достаточно легко добывались); подолгу смотрели "ящик" (так тут назывался предшественник скрина), читали свежие газеты, вечерами вели беседы с заезжавшими на огонек мотоциклетчиками - осторожно и по касательной. Впрочем, своих чудаков и даже опасных сумасшедших на улицах хватало с избытком:
Республика агонизировала. Коммунисты стали банкирами и заседали в парламенте. Над Москвой возвышался идиотский памятник царю Петру. Белые безнаказанно издавали толстые газеты. Харьков оказался за границей. Нищие подаяние не просили, а - требовали.
Бандиты никогда не бывали в лесу.
- Если мы уцелеем, - зло сказал Марков, - потом надо будет отскочить еще на тридцать лет - и разобраться с негодяями, которые погубили революцию.
- Для этого надо точно выяснить, кто они, - усмехнулся Терешков. - А для этого - переворошить три вагона книг и старых газет. Будет ли у нас время?
- Мы обязаны сделать все, чтобы оно появилось.
- Мы обязаны всего лишь вернуться и доложить:
- Ты прав. И ты не прав. И давай не будем об этом больше. Решение принято. Верное или неверное - это уже другой вопрос. Ответ даст трибунал. Продолжим наш поиск.
- Да, командир.
В первый день они сделали то, чего не успели сделать в будущем: выписали запомненные имена из рассказов Деда и Артиста. Имена тех, кто был виновен во всем.
Банкиров, губернаторов, фабрикантов, политиканов, газетчиков.
Высоких милицейских чинов, контрразведчиков и провокаторов.
Попов и генералов-предателей.
И кое-кого еще:
Потом следовало пропустить этот обширный расплывчатый список сквозь сито, чтобы ушла мелочь, ушла пена - и на решетке остались, нервно подпрыгивая, несколько крупных существ. После ликвидации которых дьявольский план осуществиться не сможет.
Но это сито еще предстояло сплести.
На это дело Марков положил три месяца. Узнавать, узнавать и узнавать. Все обо всем.
Стояли солнечные знойные дни. Поезда, грохоча, поднимали вонючую пыль.
- Легкие паровозы на однорельсовых эстакадах, - дразнился Терешков.
Все было не так.
Но к десятому дню вдруг оказалось, что вокруг - почти привычно. Ветер полощет белье на веревках, мальчишки гоняют мяч. Разве что на упаковках продуктов нерусские надписи.
Рана на лбу Терешкова затянулась корочкой, и корочка нестерпимо чесалась.
- Ты так усердно трешь лоб, что становишься похож на умного, - сказал Марков.
- Надо съездить в Москву, - ответил Терешков.
Марков, как будто ожидав это предложение, развернул на столе глянцевую кричаще-яркую карту.
- Мы - вот здесь, - показал он за верхний правый угол. - Приезжаем на Ярославский. Дальше? В метро?
Терешкова передернуло:
- Без оружия?..
- Без! Без, Терешков, и не возражай.
- Да я не возражаю:
- Ладно, пойдем пешком. Сначала дойдем до Мавзолея, потом посетим библиотеку, а вечером вернемся.
- Пешая разведка.
- Не унывай. Давай лучше озаботимся, как одеться.
Эта мысль сверлила Терешкова. Здешняя манера ходить без подштанников и нижних рубашек нервировала. В холодном июне две тысячи двадцать восьмого года они почти не снимали свою кожаную робу. Здесь это не получилось бы:
жара подплывала под тридцать.
В первые же дни шустрый Марков купил кое-какую одежду на маленькой толкучке на углу. Терешков влез в спортсменскую майку без рукавов и светло-серые просторные брюки, сам же Марков натянул цветастую золотисто- коричневую рубашку с мягким отложным воротничком, зеленые шелковистые штаны с лампасами и черную кепку с длинным козырьком. На плече у него болталась кожаная сумка.
Хуже обстояло с обувью. Себе Марков купил лаковые штиблеты, Терешкову же - плетенные из ремешков сандалии.
Терешков пошевелил бледными кривыми пальцами с вросшими ногтями и вздохнул.
Было утро, начало десятого часа. День предстоял раскаленный.
Поезда короткого следования - без буфетов и спальных полок - назывались здесь "электричками". Они ходили часто, и за проезд в них брали дешево.
Вагон был полупустой. Люди сидели скучно. Сквозь стекла окон влетали, ломались и подпрыгивали солнечные лучи.
Остановки следовали минуты через три - четыре.
- Ух!.. - прошептал Марков и кивком показал Терешкову, куда надо смотреть.
На длинном сером заборе алела надпись: "Смерть американским окупантам!!!" И - серп с молотом.
Потом - вокзал. Жара, как в недавно затушенной топке.
Нормальная привокзальная жизнь. Кипучая. Торговая.
- Нам туда.
Город, как ни странно, за пролетевшие обратно тридцать лет изменился мало. Разве что в небе не было коптеров- адвизоров, пропали "тарелки" для скринов с крыш домов да большая часть рекламы. И Кольцо еще не стало трехэтажным, остекленным и крытым, а повизгивало плотным разнопородным вонючим железным стадом.
Да, прав был Димон, когда говорил, что на мотоциклетках днем сюда не сунешься:
Марков уже нацелился было нырнуть в пешеходный туннель, как Терешков поймал его за руку.
- Гляди!
Свежая афиша с труднопонятным вензелем наверху.
Текст был странен: "ПЕНА и ЛЕД: камер-шоу лилипутов и трансвеститов. КРЕЩЕНИЕ ЖАБЫ. А также НОЧЬ СТИХА И ВОЛХВОВАНИЯ - ЭШИГЕДЭЙ. Перформанс и инсталляция РОМАНА РОГАЧА":
Марков отсвистел начальные такты:"
(Три последние страницы аккуратно вырезаны ножницами.)
11.
Вернулась взмокшая Ираида - как-то неоправданно быстро. И хрустящий пакет в ее руках был маловат для помещения туда полного байкерского облачения.
Изумленными глазами скользнув по отцу Сильвестру, она подошла к Крису и выложила перед ним сложенный вчетверо голубоватый бумажный глянцевый лист.
- Где ты это сняла? - спросил Крис, развернув его. Это была афиша.
- Не сняла, а попросила. На Гоголевском.
Фольклорно-готический театр
"АЛМАЗ"
К двухсотлетию со дня рождения А.С. Пушкина
ПЕНА и ЛЕД:
камер-шоу лилипутов и трансвеститов.
ОБРЯД КРЕЩЕНИЯ ЖАБЫ
в постановке
РОМАНА РОГАЧА.
ПОЛНОЧЬ СТИХА И ВОЛХВОВАНИЯ:
перформанс и инсталляция
!ЭШИГЕДЭЙ!
7, 14, 21, 28 июня
начало: 19 час - Ну дела,-изумленно сказал Крис- Ну дела,-изумленно сказал Крис.- Кажется, и тут все сходится...
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 [ 11 ] 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
|
|