Чтение 11–й страницы книги ~Карл, герцог~

Они вошли. Карл, наклоняясь к уху Обри, доверительно сообщил:

- Вот, извольте полюбопытствовать, выписали немецких жонглеров. Сейчас изобразят.

Жювель откидывает капюшон. Сен-Поль с тревогой смотрит на Оливье.

Тевтоны входят в центр разомкнутого каре столов. Кто начнет первым - Филипп или Гельмут? Первый не понимает, кого с собой притащили тевтоны, второму душно после прогулки под свежими дижонскими звездами.

- Государь, - зычно начинает Гельмут, чтобы ничьи, даже самые далекие уши не пустовали, - дело столь спешное, а случай, не скрою, столь удобный, что мы отважились явиться сюда, явиться сейчас. Дело об убийстве Мартина фон Остхофен закрыто.

Умненький Оливье, туго набитый людовиковыми политическими директивами, с аппетитом скубёт телячью ногу. Ах, не светить двум солнцам на небе, как не бывать бургундам королями! Вещий Филипп читает в лице Оливье как в простецкой книжке. Всё, что он может сделать - читать дальше. Там, между прочим, написано:

- Извольте продолжать.

И всё. Проще, чем "кушать подано". Филипп сегодня на вторых ролях.

- Мартин фон Остхофен убит графом Сен-Полем. Обвинение располагает свидетелем.

Теперь в фокусе Жювель. Иоганн вполголоса подсказывает ему: "Итак, я та самая заблудшая овца..."

Жювель, согласно кивнув, говорит:

- Всё так. По делу. Хозяин сказал: "Пили кругляк". А мне не разница, какая у него прихоть. Ну и по его диавольскому наущению сгубил Мартина-янгела.

В дальнем конце зала - женский смех. Её ёб ангел. Такая мысль Лютеции в голову не приходила. Общественное настроение подымается. Всё-таки будет нам весело.

Гельмут, заломив бровь, оборачивается на смех. У него всё грамотно куплено. Не даром ведь сегодня он потратил на Лютецию два часа лучшего полуденного времени.

- Рад видеть среди прочих эту милую госпожу. Лютеция, скажите, Вы узнаете нашего свидетеля?

Лютеция органична во всём, Лютеция вне политики. Если бы её попросили узнать в Жювеле Тухлое Дупло святую Варвару, она, без сомнения, узнала бы в нем святую Варвару. Тем более, что Жювель, лишенный нечистотных наслоений, вполне недурен собой.

- Да, монсеньор. Именно через Жювеля я не раз и не два сносилась с графом.

- Вы видели Жювеля на фаблио?

- Да, как и весь свет.

Спроси Гельмут, была ли Лютеция непосредственной свидетельницей порчи блока, ревновал ли её Сен-Поль к Мартину и всё такое подобное, она без оговорок ответила бы "да".

Гельмут не стал, однако, длить свой допрос. На то и драматургия, на то и искусство, чтобы разогретая публика не заскучала. Все уже готовы принять слова за факты, все верят старательному аранжировщику, а вера на то и вера, чтобы восполнять лакуны в логических цепях.

- Итак, государь, - Гельмут вновь обращается к Филиппу, - преступник обнаружен, уличен и явлен обществу. Просим предоставить графа Сен-Поля в наше распоряжение либо покарать его по бургундским законам в нашем присутствии.

Филипп украдкой смотрит на Оливье. Что там ещё написано?

- Терпение, монсеньоры. Пусть скажет граф.

Сен-Поль - Рыцарь-в-Белом. Весь в белом и сам белый. Нет, он не трус. Он рыцарь. Он встает, он делает глубокий вдох, смотрит на Филиппа, на Карла, на Оливье. Немое кино.

"Ну? Что скажете-с?" - растворено в мировом эфире коллективное невысказанное.

- Что я скажу? - Сен-Поль сглотнул слюну, оперся руками о стол.

- В тот день, последний день фаблио, я шел через рощу близ холма Монтенуа и размышлял о делах, каких у меня, распорядителя, было хоть отбавляй. Я шествовал тропкой, кратчайшей, но безлюдной. Я увидел Мартина фон Остхофен, лежащего под деревом, и подумал, что он спит. Это было очень некстати - вскоре должен был состояться его выход в роли души Роланда. Я подошел к нему, чтобы разбудить и пристыдить. Я увидел, что грудь его залита кровью - настоящей, алой, липкой. Представьте, он убился грифелем, который торчал в его груди, словно соломинка в коровьей лепешке. Лицо его казалось спокойным и не запечатлело ни телесных мучений, ни ужаса. Одет и причесан он был на свой лад, опрятно и фатовато. Ничто не намекало на борьбу. Это было самоубийство.

Шёпот. Довольные, все снова набросились на еду. Это нервное. Частичное утоление голода одного рода взывает к другому. Если проще, то жрут, когда очень интересно. Поэтому на турнир или казнь берут бутерброды, не говоря уже о попкорне.

- Я утверждаю, - продолжал Сен-Поль, Рыцарь-в-Белом, - что Мартин убил себя сам. Под его головой я обнаружил документ, который всё объясняет, но о нем позже. Я был распорядителем на фаблио, я был вынужден скрыть его смерть. Некоторые причины этого очевидны, некоторые - нет. Я позвал своих людей, мы омыли кровь и нечистоты, переодели теплое тело в одеяния ангельские, Жювель действительно подпилил блок и тело Мартина сверзилось на копья. Он как бы погиб дважды.

Карл слушал. Слишком внимательно. "Я увидел", "я понял", "я сделал"... Он не верил Жювелю, тевтонские морды его злили. Он не верил в убийство или по крайней мере в то, что убийца Сен-Поль. Самоубийство - куда ни шло, оно пребывало в согласии с его видением происшедшего. В самом начале Карл был уверен, что смерть Мартина - несчастный случай. Слова Сен-Поля сути дела не изменяли, ведь и самоубийство - несчастный случай иного рода. Карл верил Сен-Полю, потому что не сомневался в его трусости, в мягкости его подбрюшья, слабости его поджилок. Тряпичник и зануда Сен-Поль - убийца? Нет, кто угодно, но не Сен-Поль.

Обри, воспользовавшись отстраненностью Карла, стал поедать свои трюфели. Карл и в самом деле игнорировал его, он скользил взглядом по складкам одежды Сен-Поля. Мертвый Мартин лежал в роще. Я скотина. Карл поправил волосы, упавшие на глаза. Я скотина.

Снова вступил Сен-Поль.

- Я сделал всё, чтобы предотвратить скандал. Я пожертвовал троими из своей челяди. Их повесили привселюдно, вы помните. Я взял на себя всю ответственность за сохранение чести и доброй славы бургундского фаблио, потому что знал: Мартину уже не навредить, а вот нам мертвый Мартин мог бы навредить изрядно. Так и случилось.

Сен-Поль умолк, глотнул из кубка. Рыцарь-в-Белом облокотился о седельную луку, отдыхая в предвосхищении новой атаки. Вот чего от него не ожидал Карл, так это смирения, спокойствия и твердости. Надо же, Сен-Поль не такое говно, каким казался всё это время.

- Скажите, граф, а что там за документ, который всё объясняет?

Сен-Поль запрокинул голову, как будто вверху был не свод трапезной, не потолок с кудрявой росписью - цветы и птицы, драконы и их победители - а небо, где огненными буквами прописаны слова господнего одобрения.

- Я имею его при себе, - сказал Сен-Поль после минутного колебания. - Желающие могут удостовериться, что это не подделка, - Сен-Поль извлек кору из кошелька. - Рука Мартина фон Остхофен. Он пользовался тем же грифелем, которым и закололся. "Растлённый Карлом, умираю во цвете лет", - вот что здесь написано. По-французски, каждый может видеть.

- Га-га-га, - заржал в кромешной тишине секретарь Оливье, пьяный в дюпель крупный парижский жлоб.

Это было сигналом.

Пауза, занявшая своё законное место в хвосте монолога Сен-Поля, была прервана.

Это было сигналом.

Все зашептались, зачесались, загалдели, заёрзали, засморкались. Брови Филиппа взлетели на затылок. Обри, рассеянная рассеянность, поставил локоть на стол. Оказалось, в тарелку. Только тут Карл осознал, что в послании Мартина речь идет о нем.

Сен-Поль продолжал. Он говорил, не повышая голоса, но все слышали.

- "Растлённый Карлом" - вот он, ключ к смерти Мартина фон Остхофен, данный самим Мартином. И всякий, кто был на том фаблио, мог видеть, что для такого заявления было достаточно оснований. Вернемся в тот день. Вот я обнаружил этот документ под головой Мартина. Что я должен был делать дальше? Позвать всех, показать его всем, всем объяснить, что имеется в виду? И это я должен был сделать, будучи преданным вассалом герцога Филиппа?

Сен-Поль разошелся. На его щеках заиграл румянец.

- Я что, должен был бежать к молодому графу и предъявлять ему этот документ? Может, я должен был рассказать, что нашел мертвого Мартина, умолчав о записке, чтобы меня подозревали в убийстве? Тем более, что мальца угораздило сойтись накоротке с моей прежней подругой Лютецией и об этом кое-кто знал? Я скрыл всё. Но тогда у меня, по крайней мере, была надежда, что благодаря моим усилиям это самоубийство канет в Лету. Другое дело, что эта надежда не оправдалась и Орден настоял на разбирательстве. Пускай оно будет. Но только искать нужно в другом месте. Будьте любезны, господа инквизиторы, расследовать перипетии отношений между вашим эстетным мальчиком и нашим пылким графом! Это честнее, чем лепить из меня резателя и ревнивца.

Гельмут и Иоганн обменялись взглядами. Конечно, это было бы честнее. Но оба чувствовали, что этот честный кус им не по зубам.

Карл огляделся. Луи нет, как не было. Очевидно же, что высматривать его глупо. Хотя здесь нет ничего очевидного - Дитриха, Гельмута, Иоганна и этого рахита здесь тоже быть не должно бы. Но они есть. Я что, трахнул вам этого Мартина? Растлённый Карлом, умираю в расцвете же. Сен-Поль написал. Или Дитрих - одно из двух.

Карл встает. Он встает так: во-первых, приземляя двурогую вилку на стол, плашмя, рядом со своей тарелкой; во-вторых, с грохотом опрокидывая стул; в-третьих, прочищая горло троекратным прокашливанием; в-четвертых - ему по хую Дитрих, Гельмут, Сен-Поль и весь этот фестиваль. Именно таким образом граф Шароле встает и говорит громко.

- Монсеньоры! Не один, а двое здесь обвиняют меня, графа Шароле, в совершенном ими же самими преступлении. Это несправедливо и, кстати, оскорбительно.

Карл обвел публику полупрозрачным взглядом и продолжал:

- Это оскорбительно, поскольку эти двое - наемный убийца Мартина Сен-Поль и бесчестный Дитрих фон Хелленталь, опекун Мартина и, соответственно, наниматель Сен-Поля...

Граф Шароле замолчал, не закончив свою мысль. Гнев заменял ему красноречие.

- Последний, - продолжал Карл невпопад, - был движим алчностью, ибо по смерти подопечного ему причиталась известная сумма, до которой он был охоч.

"Меч мне, - понижая голос, обратился он к Обри, замешкавшемуся с недоеденным трюфелем в зубах, - меч же мне".

Медленно выходя из оцепенения, Обри нащупал рукоять меча. Зачем он понадобился Карлу - собственному адвокату на импровизированном суде - Обри не догадывался, потому что не пытался. Меч покинул ножны. Карл взял его - теперь, о Боже, граф Шароле вооружен.

- Я не желаю смотреть, как эти двое, - меч указует то на Сен-Поля, то на Дитриха, - порочат светлое имя меня, моего отца и всей Бургундии, и полагаю, что обоих должна постигнуть заслуженная кара.

Сказав так, Карл оперся о плечо Обри и взобрался на стол. Минус две тарелки. Первым будет Сен-Поль. Вторым будет Дитрих. Третьим будет Гельмут. Четвертым - Иоганн. Вот такая замечательная считалка. Считаем навылет. На кого показал, тому отправляться вслед за Мартином.

Трапезная умерла. Судьба закусила удила и понеслась на всех рысях. Граф Шароле - Рыцарь-в-Черном. На его стороне, как ни странно, правда. Он сильнее, безумнее, без руля и без ветрил.

- Едем дальше, - грохотал голос Карла. - Эти двое - не только убийцы и лжесвидетели. Им также достало дерзости разыграть здесь, в присутствии французских гостей, гнусный фарс. Пусть не бездарный. Своего рода тевтонское фаблио... Сначала Дитрих сговорился с Сен-Полем. Затем они обделали дельце. А когда запахло скандалом, решили сделать из меня суккуба, растлителя, содомскую сволочь, которая свела в могилу замечательного германского отпрыска. Пока что им удается разыгрывать свою мерзкую пиэску как по нотам. Удается потому, что никто до сих пор не положил конец этой лжи.

Карл сделал три гигантских шага и очутился перед Сен-Полем. Филипп смотрел на него исподлобья, в общем-то одобрительно. Карл подумал, что если он вот сейчас отправит графа в общество его славных предков, отец не будет сильно возражать. Всегда есть оправдание - мол, это был судебный поединок. Свои со своими.

Сен-Поль не на шутку перепугался. Сейчас ему отрежут голову. Отрежут мечом. Суд Божий свершится. Бог смотрит на всех свысока и видит сквозь стены. Только Сен-Полю уже не кажется, что Он смотрит на него покровительственно.

- Дайте сюда Ваш документ, - потребовал Карл, улыбаясь зловеще-любезно, как пристало Рыцарю-в-Черном.

Сен-Поль протянул кору. Рука его, однако, не дрожала.

Бросив на кору беглый взгляд ("Растлённый Карлом..."), Карл переправил её под нос Гельмуту.

- Вы считаете этот документ подлинным? Если да, то на каком основании? Если Вы не уверены, то на каком основании Сен-Поль считает себя вправе обвинять меня в содомии и делать это привселюдно? Вы не допускаете, что Дитрих и Сен-Поль могли быть в сговоре? Отвечайте же!

Карл рычал, Карл грохотал, Карл неистовствовал. Меч Обри - дрянной французский мечишко. Но в руках Карла он мортально тяжелел. Если бы меч этот был не мечом, а, скажем, обыкновенной вилкой таких же размеров, то и она сияла бы в руках молодого графа Дюрандалем. Здесь важна фигура героя, а не его Орудие. Здесь важно само возмездие, а не то как и чем. Фурии могут довольствоваться китайскими фонариками. Немезида страшна и с зубочисткой.

Гельмут осторожно взял кору, повертел, рассмотрел. Ответить на все вопросы Карла по порядку было невозможно. Он не запомнил и половины.

"Молчи по-любому", - услышал Гельмут предостережение Жювеля.

Карл не дождался ответа.

- Правосудие безмолвствует. Наше правосудие прямо сейчас... - заверил Карл Гельмута.

Карл выглядел рассеянным, но на деле лишь полностью забылся в бешенстве. Если бы Гельмут сказал хоть что-то, правосудие могло бы свершиться над ним в первую очередь. Устами Жювеля глаголил Водан.

Не говоря и не медля больше, не глядя больше ни перед собой, ни на свою жертву, Карл одновременно с шагом вбок наносит удар безо всякого расчета. Без расчета, а так, наудачу, но Сен-Поль должен быть мертв наверняка.

Звон и искры, которые одни и достают графа. Меч Карла встречается с мечом Дитриха и, оскользнувшись о тысячу серег его прабабки, рубит стол, не Сен-Поля. Всеобщее восхищение тевтоном. Всяк, кто не дурак, видит: Дитрих и Сен-Поль в сговоре. Карл видит, остальным покажет.

Теперь короткая отмашка вправо. Из рассеченного дитрихова чрева брызжет кровь. Всеобщее восхищение Карлом.

И, немного отступив назад, описав мечом вспыхнувший оранжевыми всплесками свечного пламени эллипсоид, Карл получает полную сатисфакцию.

Тело Дитриха, раздвоенное, пребывает в видимой целостности. Легкий тычок ноги - и, раскрывшись, как арбуз, Дитрих разваливается. Карл швыряет в кровь каракули Мартина.

"Вот и славно, - признался себе Гельмут, - разве только арфист был хороший."

Карл пресыщен мщением. И когда Оливье, отгораживая Сен-Поля какой-то бумажкой, говорит, что с сего дня граф находится в подданстве у французской короны, Карл, удовлетворенный, только и цедит: "короны-вороны..."

- Возьмите, спасибо, - говорит он, возвращая Обри вытертый о скатерть меч.

Жювель подбросил дровишек, костер воспрял и содержимое котла вновь радостно забурлило. Дитрих фон Хелленталь, покойный, ныне варимый, приподнялся над поверхностью и часть его достойного бедра выглянула из кипящего масла.

- Не дело всплывать, - Жювель пошевелил в котле лопатой и чресла тевтона вновь погрузились.

- Варись, понял? - он прошелся вокруг, поднабрал дров, опять заправил огонь.

Костер отрыгнул искрами и дохнул дымным смрадом. Ноздри Жювеля вздрогнули под напором тлетворного тевтонского духа и он сочно, с чувством чихнул. Запах, конечно, неприятный, но, подобно многому неприятному - притягательный. Готовые фрикадельки всплывают. Готовый фон Хелленталь не всплывает, не разлагается и более уже не воняет. Жювель говорит сам с собой.

- Там внизу что? Что здесь. Точно. Я что тот чёрт, делаю что он. Мешаю теперь лыцаря, хоть граф Сен-Поль чуть не снял мне шкуряку. И снял бы, если б не господин Гельмут, тысячу лет жизни ему. Чёрт свидетель. Будь он, кстати, неладен, - Жювель трижды сплюнул через плечо и торопливо перекрестился.

Случайным слушателем Жювеля был глубокий фарфоровый горшок без рисунка, стыдливо стоявший поодаль, пока ещё пустой. Предусмотрительные Гельмут и Иоганн, памятуя о конфузе, приключившемся с костями Мартина, забраковали серебряную тару как обладающую властью искушать нравственно недоразвитые души и решили, что кости Дитриха неплохо доедут до родного склепа и так.

- Господин Гельмут совсем другое дело, чем Сен-Поль, - бубнил Жювель, оперевшись на лопату.

Он, конечно, отправится в Алемандию вместе с господином Гельмутом. Его презренной шкуряке, которая, как её не презирай, всё-таки яранга души, будет определенно покойней под сенью тевтонских хоругвей.

ГЛАВА 8. ЗАМОК ШИБОЛЕТ

В замке Шиболет дважды в день сменялась стража. Трижды звали в трапезную. Четырежды палили из пушки: в полдень, в полночь, на закате и на рассвете. Пять раз в день Изабелла раскладывала пасьянс. Карты сообщали однообразной курортной жизни дополнительное (четвертое) измерение. Арканы Таро мистически измеряли Изабеллу. И чем однообразнее становился рисунок на скатерти (ромашка, два лютика, ромашка), чем скучней было сидеть у окна, тем более значительные события маячили вдали. На них (куда-то за пределы замка) указывали остриями копий томные молодые мужчины (валеты треф и пик), туда стреляли глазами инфернальные прерафаэлитские дамы (пик и бубен), к ним обращал навершия державы бородатый пиночет (король бубен) и похорошевший фидель (король червей). Значительные, судьбоносные события пророчили десятки, тузы и множественные их комбинации. Оставалось только сбыться, случиться, произойти.

Изабелле было хорошо за двадцать. Ей всегда везло скрыть всё, что требовалось, в том числе возраст. Она была в фаворе у Людовика. Её находили привлекательной, а при мягком освещении даже красивой - умные глаза, подвижные, как две рыбки, выгодная античная грудь, к верхней губе намертво пристала родинка - гостья из мира париков и прециозности. Шиболет не был местом её заточения, как можно было бы подумать, памятуя графа Монте-Кристо, отнюдь. Он был удаленной беседкой для отдыха беременной, которой представлялась всем, кроме самой себя, Изабелла. Вдали от короля любовница короля сохраняла мнимый плод.

Изабелла была спокойна, как подсолнечное масло, хитра как раз в той степени, чтобы можно было побаловать себя бесхитростностью, строптива, богобоязненна и напрочь лишена честолюбивых заскоков. В Париже она была любима несколькими французами, уступившими её своему королю.

Она нравилась Людовику тем, что не была скучна и знала чувство меры. Прояви Изабелла больше инициативы, она могла бы приобрести значительное влияние при дворе и впоследствии войти в феминистские анналы в качестве одного из выдающихся she-кукловодов французского двора. Тогда её позднеготический портрет кисти Рогира ван дер Вейден поместили бы среди былин о Ливиях Августах и Нефертити, где её биография, политая грушевым сиропом, предвосхищала бы сказ о маркизе де Помпадур ("Знаменитыя женщины", Спб., 1916). Если бы она была настойчивей! Людовик, сам того не ведая, исполнял бы её прихоти и перенимал её ненавязчивые предпочтения. Вскоре можно было бы наложить лапу на внешнюю политику и начать отказывать Людовику в основном инстинкте, чем и привязывать его к себе ещё крепче. Но Изабелла была равнодушна к политике. Впрочем, отказывать Людовику она начала довольно скоро. Тот был даже немного рад - у него не получалось быть с Изабеллой ласковым настолько часто, насколько это соответствовало его представлениям о монаршей любвеобильности. Лекари не слишком помогали.

Первое время Изабелла признавала монополию Людовика на своё тело, поскольку тогда видела себя роялисткой. Так прошли семь месяцев, по истечении которых Изабелла обзавелась любовником, затем ещё одним, ибо сказано: "Non progredi est regredi" <Отсутствие прогресса есть регресс (лат.).>. А регрессировать это как стареть - плохо. Второй любовник был лучше первого, которому выпала честь позабыться. Второго звали Анри, что объедалось губами Изабеллы до "'Ри". Любопытно, но их никто не подозревал, настолько Анри был осторожен, бесцветен и тих. Точно хорек.

Эта связь была долгой. Три месяца - немалый срок. Нудный Людовик опротивел Изабелле до такой степени, что она стала мелочной и раздражительной, начала грубить и огрызаться без повода, а в постели поворачиваться к государю спиной (чтобы безмятежно вычерчивать вензель А.Ж. (Анри де Жу) на подушке во время любовных крещендо короля Франции) и делать другие опасные вещи. Слава Богу, она была из тех, кто мог себе это позволить. Тем более, что после того, как она изобрела свою беременность, всё это списали на "странности" будущей матери бастарда.

Чтобы развеяться и "пожить по-нормальному" (одно из её выражений), Изабелла удалилась от косых взглядов, которые ей осточертели, в пустующий замок Шиболет, типический аналог онегинской "деревни".

Шиболет располагался в глуши, в полезной близости от целебного источника, который между тем соседствовал с бургундской границей (правда, об этом никто почему-то не вспомнил). Людовик нехотя согласился и обещал навещать. С Изабеллой отправились сорок человек охраны, из них десять истых, но бездарных соглядатаев. Над всеми был поставлен капитан Анри де Жу - к нему, словно реки к морю, стекались все доносы.

Анри старательно, вдумчиво читал их, делал выводы, иногда смеялся и отсылал Людовику пузатые депеши, полные скрупулезнейших отчетов чем, где и сколько минут занималась Изабелла. Педантичный Анри присовокуплял к ним свои комментарии (здесь - неточность, здесь - указано неверное время, здесь следует читать "очень долго спала", а не "спала подолгу"). Эти отчеты походили на дневник наблюдений за природой или, скорее, на анонимки параноика. Людовику даже начало казаться, что он уже видит всё сам. Пришлось признать, что с разведкой он переборщил.

Через месяц комментарии Анри стали приводить Людовика в бешенство. Ему не приходило в голову, что кое о чём Анри умалчивает.

Изабелла тоже не забывала Людо. Хоть полстрочки, но ежедневно. Ей тошнит, ей хочется то того, то этого. У неё кружится голова. Кухарка плохо готовит, заменить кухарку. Капитан Анри - непроходимый невежа, с ним не о чем поговорить. Говорили они и вправду редко.

Третий месяц беременности вышел особенно тяжелым. Людо приезжал целых два раза. Капитан Анри упал с лестницы и сломал ногу, а потому вышел встречать государя, опираясь на палку. Правда, благодаря этому несчастью, Изабелла выступила к Людо с неподдельно девственным выражением лица. Это впечатлило всех сопровождавших.

Двое слуг, крякнув, сняли с повозки огромный ларь с римской классикой, которую Изабелла желала читать dans le texte <в оригинале (франц.).>. "Людо - мой Золотой Осел", - шепнула она Анри четыре дня спустя, когда до книг дошли руки. Кроме этого Людо привез в подарок двух персидских кенарей - Изабелла как-то обмолвилась, что без ума от певчих птиц. Птицы тосковали, но делали своё дело. Без устали гадили, клевали листья салата и пели. Анри пришлось собственноручно свернуть им шеи.

Всё это время Изабеллу заботило, как придется потом выпутываться. Потом, когда вслед за мнимой беременностью возникнет необходимость разрешиться мнимыми родами.

Карл придержал жеребца, остановился, съехал на обочину и окинул любящим взглядом свою ораву. Двести пятьдесят солдат Его Светлости герцога Бургундского Филиппа без особого воодушевления, но и без какого бы то ни было ропота влачились по лесной дороге, на которой местами ещё проглядывало величие Рима. "Может, её сам Цезарь строил... - меланхолически думал Карл, - или не строил..."

Мимо Карла прошел почтенный капитан Шато де ла Брийо, прошли лучники, прошло двадцать швейцарских горлопанов с двуручными мечами, проехали махонькая бомбарда и фальконет - его пасторальная артиллерия. Фальконету имя было "Пастух", бомбарде - "Пастушка". Проезжающего Луи, который пребывал в арьергарде арьергарда с указаниями следить, чтобы никто не дернул в лес, Карл задержал. "Подожди".

- Ты знаешь, что мы здесь делаем? - спросил Карл.

- Нет, - живо соврал Луи.

- Это хорошо, что не знаешь. Миссия наша ведь очень секретная, - Карлу нравилось говорить так - "миссия", "секретная" - и так:

- Но ты должен знать на случай, если я паду, пронзен стрелой или сражен копьем.

- Едва ли, - сказал Луи, бросив беглый взгляд на волчицу, которая косилась на двух пестрых бургундов из-под огромного куста бузины. - С нами сама Дева Мария.

Шутки Луи не отличались разнообразием.

Карлу хотелось проговориться, выговориться уже неделю, но он терпел. Карл терпел, а на болтовню вокруг да около государственных тайн тянуло всё больше. В отличие от Луи, которого от них тошнило с десяти лет, когда все тайны Савойского Дома раскрылись перед ним трепетной розой фаворитки тамошней герцогини. Но Карла уже было не остановить, и когда они, порядочно отстав от колонны, тронулись вслед за покачивающимся стволом фальконета, Карл, понизив голос, сообщил: "Мы начинаем большую войну".

- Ага, - оживился Луи. - Поэтому мы взяли с собой прорву артиллерии и весь цвет бургундского рыцарства.

- Дурак, начать, - сказал Карл, оснащая каждое слово замысловатым смысловым ударением, - начать большую войну можно и с одним человеком. А продолжать будут все, никуда не денутся. Мы идем на замок Шиболет.

Луи удовлетворенно кивнул:

- Красивый. Так и надо.

- А в замке Шиболет, - продолжал Карл, не рискуя выказать своё недоумение по поводу замечания Луи, - нас интересует женщина.

- Ясно. А в женщине нас интересует что?

- В женщине нас интересует имя, - серьезно сказал Карл. - Потому что её зовут Изабелла.

- Именем сыт не будешь, - протянул Луи.

Карл благодушно осклабился.

- Не будешь - не жри. Изабелла Нормандская, чтоб ты знал, поганец, фаворитка французского короля. Она сейчас там, беременная, а мы с отцом хотим видеть её в Дижоне, как Людовик видит Сен-Поля в Париже.

- Потому что это уже верх наглости! - орет Филипп, описывая круги вокруг цветного квадрата, лежащего на полу по воле яркого солнца и нерушимых оптических законов. Наступать на него как-то неловко - в витраже он сам, молодой герцог Филипп, принимает Золотое Руно из рук архангела Гавриила. Карл сидит, подперев голову рукой, и терпеливо внемлет.

- Потому что выдернуть такого мерзавца, как Сен-Поль, прямо из-под нашего носа и прямо из-под твоего меча всё равно как мне навалить кучу в трапезной Сен-Дени!

Карл старательно прячет улыбку. У него всё-таки славный папаша.

- Потому что всякий, да, всякий, кто бежит нашего гнева, должен понимать, что тем самым лишь продляет свои мучения в юдоли земных печалей! Людовик покрыл Сен-Поля. Хорошо. Тогда пусть простится со своей девкой! Пусть пользует своего Сен-Поля, либо пусть меняется - графа на шлюху, ха!

Филипп молча описывает ещё два круга и говорит уже совершенно спокойно.