Чтение 11–й страницы книги ~Элайзабел Крэй и Темное Братство~

А затем последовал резкий рывок, болезненный настолько, что, не находись Элайзабел под действием наркотика, она неминуемо умерла бы от шока. Это было равносильно тому, как если бы ее руки и ноги привязали к четырем лошадям и пустили их вскачь в разные стороны. У нее потемнело в глазах, дыхание остановилось, ее рвало и корчило, она плакала и стонала - все разом.

Боль длилась значительно дольше, чем можно было вытерпеть. Она все длилась и длилась, не стихая, и если бы Элайзабел хоть на секунду позволила себе подумать, что лучше умереть, чем подвергаться такому страданию, смерть тотчас же откликнулась бы на ее призыв и завладела бы ее обессиленным от мучений телом. Но умереть значило бы проиграть в этой битве. Элайзабел не желала сдаваться. Она хотела выжить во что бы то ни стало. Выжить, чтобы отомстить своим врагам за все - в том числе и за эту нечеловеческую пытку. И вот наконец, после нескольких вечностей, нагромоздившихся одна на другую, боль отступила, и ее сменило чувство опустошенности, такое неожиданное и пугающее, что Элайзабел подумала было, что это и есть смерть.

Но, напротив, это оказалось возвращением к жизни. Обессиленная, она смотрела на несчастную девушку в белой рубахе, которая медленно пила ее пот из жестяной чаши, слабея на глазах. К горлу отравленной был приставлен кинжал. Девушка умирала, и теперь дух Тэтч угнездился в ее теле. Скоро ей дадут противоядие, но к тому времени ее душа готова будет покинуть свою земную оболочку и уступит место старой ведьме.

Внезапно лицо обреченной девушки утратило отчетливые очертания, все поплыло перед глазами у Элайзабел, и она лишилась чувств.

Ей была уже знакома эта палата с обитыми войлоком стенами. Она удивилась не тому, что снова оказалась здесь, а что осталась в живых после церемонии. С чувством несказанного облегчения она обводила взглядом скругленные углы этой клетки, шляпки обивочных гвоздей, видневшиеся сквозь грязно-белый войлок.

"Все еще дышу", - пронеслось у нее в голове. Церемонию она пережила, и Братство ее не умертвило. Пока.

Откуда-то издалека донеслись крики, приглушенные плотной обивкой потолка и стен этой тесной клетки. Кто-то из пациентов лечебницы впал в буйство. Элайзабел неподвижно лежала на войлочном полу, чувствуя, как по щеке катится слезинка. По крайней мере, она пребывала теперь в ясном сознании, действие наркотика закончилось. Члены Братства одурманивали ее все то время, пока она находилась в их руках, с тех самых пор, как ее сюда доставил этот американец, охотник за нечистью. Той ночью он похитил ее, стоило только Таниэлю броситься в погоню за незнакомкой. Элайзабел побежала следом, но успела сделать лишь несколько шагов - американец метнулся к ней молниеносно, словно кобра, и, зажав ей рот, утащил в ближайший переулок, где она вдруг почувствовала запах хлороформа. А потом очнулась в этой одиночной палате, в глубоком подвале "Редфордских угодий".

Элайзабел понятия не имела, сколько они ее здесь продержали. Наверное, недолго, ведь им нужна была Тэтч, старую ведьму следовало переместить в другое тело - в тело более податливой, чем Элайзабел Крэй, особы, не столь обуреваемой жаждой жизни и не столь готовой постоять за себя. Члены Братства несколько раз беседовали с Тэтч, опоив предварительно Элайзабел каким-то зельем, так что она не могла противиться тому, что старая ведьма разглагольствовала ее устами. Девушка не помнила содержания этих разговоров. И допускала мысль, что, возможно, ее оставили в живых только потому, что этого потребовала Тэтч. Ведь Братству Элайзабел теперь не нужна. Ведьму свою они из нее изъяли. Она вспомнила, как Тэтч злорадно кричала ей во время церемонии: "Ты ужасно скверно обходилась со старой Тэтч, отвратительно! Но ты за все мне ответишь, голубушка, за все!"

Элайзабел содрогнулась при мысли о том, каким мучениям может подвергнуть ее эта нечестивая старуха, выполняя свою угрозу.

Она медленно приподнялась и села на мягкий пол лицом к двери, прислонясь спиной к войлочной стене. Из одежды на ней была одна только рубаха из невыбеленного полотна, эта своего рода униформа пациентов лечебницы. Горло у нее все еще саднило, но, как ни странно, она не чувствовала нестерпимой жажды, которая была бы естественна после церемонии, во время которой ее едва не испекли заживо. Быть может, ей дали напиться, когда она пребывала еще в полубессознательном состоянии? Но ничего такого она не помнила.

На ее изможденном лице с заострившимися чертами появилась слабая улыбка. "Зато я снова обрела себя, Элайзабел Крэй! И если Бог сподобит меня отсюда выбраться, клянусь, что никому больше не позволю использовать меня в своих гнусных целях! Я буду жить по своей воле. И пусть только еще хоть раз попробуют затуманить мое сознание наркотиками или колдовством!"

И это было правдой. Стоило Тэтч покинуть ее тело, и Элайзабел ощутила необыкновенную легкость, радостное сознание свободы, прилив свежих сил. До чего же тягостно было присутствие в сокровенных глубинах ее существа постороннего духа, каким невыносимым бременем явилось для ее чистой души вынужденное соседство с греховной, черной душой старой ведьмы. Зато теперь ее больше ничто не тяготило.

"Но ты по-прежнему в западне", - напомнила она себе.

Нет, решила Элайзабел. Теперь, после освобождения от мерзкой старухи, она не позволит себе отчаяться. Главное - это присутствие духа, сила воли, которой ей, как оказалось, было не занимать. Надо повременить и все обдумать, и какой-нибудь выход непременно отыщется.

В течение следующего часа она сидела все так же неподвижно, восстанавливая силы, и перебирала в уме события недавнего прошлого. Вспомнила родителей, но об их гибели подумала почти без сожалений. Они всегда были для нее чужими, всегда держали ее на расстоянии от себя, своих дел и забот. И ведь это из-за них, из-за того, что они вступили в Братство, она подверглась таким тяжким невзгодам. Пожалуй, они заслужили такую участь.

Потом мысли ее обратились к Таниэлю. Где-то он сейчас? Беспокоится ли о ней, пытается ли ее отыскать? И если да, то с какой целью - чтобы помешать Братству вернуть Тэтч или ради нее самой, Элайзабел, ради того, чтобы снова быть с ней вместе? Но нужна ли она ему? Ей было сложно понять истинные чувства этого молодого человека. То он бывал с ней нежен, то становился холоден. Но он определенно нравился Элайзабел. Таниэль так мило улыбался, и так порой весело шутил с ней и Кэтлин, и взгляд его светло-голубых глаз, задумчивый, печальный и вместе с тем пытливый, казалось, проникал ей в самую душу. Она скучала без него и больше всего на свете желала бы сейчас снова оказаться рядом с ним. Ведь он был первым по-настоящему честным, великодушным и порядочным человеком в ее жизни.

Размышляя таким образом, она рисовала пальцем на пыльном войлоке какие-то каракули и бездумно скользила взглядом по белым линиям, появлявшимся по ее прихоти на грязно-сером фоне. Сначала она изображала простые геометрические фигуры, затем - более сложные узоры, и вдруг, тщательно вырисовывая детали паровоза, вздрогнула и прервала свое занятие из-за внезапно озарившей ее мысли.

Неужели это возможно? И так просто?

Она поспешно поднялась на ноги и, пошатываясь от голода и слабости, побрела к двери, перед которой слегка склонилась и стала тщательно ее осматривать. Дверь представляла собой обитый войлоком прямоугольник в толще грязно-белой стены, без какого-либо намека на ручку с внутренней стороны. Элайзабел закрыла глаза, напряженно вспоминая необходимые детали Память могла бы сыграть с ней скверную шутку, но, к огромному своему облегчению, девушка поняла, что этого не случилось, - рисунок, который она хотела повторить, горел перед ее внутренним взором так ярко, что в первый момент это ее даже немного напугало. Ведь ей довелось увидеть его всего раз в жизни, и тем не менее он теперь вспомнился ей отчетливее, чем лицо матери.

И она стала выводить его, линию за линией, на пыльной обивке двери. След от ее пальца выделялся на ней довольно заметно. Штрихи пересекались и разбегались в стороны, огибали друг Друга и свивались в тугие спирали. Закончив свою работу, она уселась на корточки перед дверью и критически оглядела рисунок. На двери красовался магический Отворяющий знак в безупречном исполнении. В точности такой же, какой рисовала Тэтч той ночью, когда ей удалось подчинить своей воле ослабевшие от снотворного дух и тело Элайзабел и ведьма попыталась выбраться на свободу.

Однако на сей раз магический знак не возымел никакого действия. Элайзабел на всякий случай толкнула дверь, но та не поддалась.

Разочарованию Элайзабел не было границ. Она с трудом сдерживала слезы. Мелькнувшая было в ее душе надежда на освобождение растаяла без следа. Да и глупо, наверное, было рассчитывать на то, что знак сработает в точности так же, как и тогда. Ведь в тот раз его рисовал дух ведьмы, который водил ее безвольной рукой. Но ей подумалось, что частица колдовской силы Тэтч, просочившись в ее существо, могла остаться в ней и посейчас... Выходит, она ошибалась.

Она беспомощно взглянула на свой рисунок. Как и любой магический знак, он казался чуточку слишком реальным, все окружающее как будто слегка потускнело и выцвело на его фоне. И еще... Неужели ей это не померещилось? Ткань дверной обивки в тех местах, где располагались линии, разредилась. Штрихи, казалось, превратились в неглубокие бороздки на мягком войлоке.

В душе Элайзабел вновь вспыхнула надежда Не дав себе времени на сомнения, она вскочила на ноги и стала медленно, тщательно обводить пальцем магический знак сверху донизу, мысленно приказывая ему прийти в действие. На сей раз ей снова показалось, что рисунок стал выглядеть отчетливее и словно отделился от войлочной основы. Хотя это могла быть лишь игра ее разгоряченного воображения. Но когда Элайзабел обвела его в четвертый раз, сомнений больше быть не могло: не только ткань обивки в тех местах, где на нее были нанесены штрихи и линии рисунка, изменила свою структуру, - изменилось все вокруг, поскольку под действием магического знака в палату для буйнопомешанных проникла иная реальность, реальность магии.

Элайзабел не могла унять лихорадочную дрожь, сотрясшую все ее тело, сердце у нее в груди выстукивало бешеный ритм, глаза расширились от изумления. Нестерпимый жар, как и тогда, в тот первый раз, затопил ее грудь. Видимо, существовала особая техника приведения магических изображений в действие, и Элайзабел бессознательно переняла ее от Тэтч, которая уж наверняка по этой части не знала себе равных. Она не раз наблюдала, как Таниэль и Кэтлин рисовали магические знаки кабаньей кровью, но саму кровь для этого приходилось специально обрабатывать, смешивать с другими веществами, процеживать и взбалтывать, совершать над ней определенные обряды. Здесь же сверхъестественное возникало из ничего - стоило только прочертить несколько штрихов пальцем на войлоке запертой двери.

"Тэтч, мерзкая богоотступница, исчадие ада, выходит, мне все же есть за что сказать тебе спасибо", - подумала Элайзабел, и под ее пальцем знак вдруг засветился кроваво-красным светом, и линии его как будто лопнули, словно хирург вскрыл их своим ланцетом. Несколько секунд магический символ горел на двери нестерпимо ярко, так что больно было смотреть, озаряя своим кровавым сиянием всю палату, а потом исчез без следа, и только его отпечаток еще парил перед глазами Элайзабел.

А затем послышался негромкий щелчок, и дверь приотворилась на несколько сантиметров.

Элайзабел недоверчиво дотронулась до нее. Дверь и в самом деле была открыта! Отбросив сомнения, девушка выскользнула из палаты. И очутилась в пустом длинном коридоре, где пахло сыростью и плесенью. От стен эхом отдавались крики, плач и стенания больных, запертых в палатах. Звуки эти не были слышны в обитом войлоком узилище, которое она только что покинула. Элайзабел сделалось жутко. Неудивительно, что коридор оказался пуст. Любой нормальный человек, если его заставить ночь за ночью дежурить здесь, очень скоро сойдет с ума и пополнит собой число пациентов этой лечебницы.

Она плотно затворила дверь палаты, которую только что покинула, и огляделась по сторонам. Выход из коридора виднелся вдалеке, в самом его конце. Она набрала полную грудь воздуха и бросилась бежать по холодному, влажному, покрытому лужицами воды каменному полу.

Как ни была она слаба после пережитого, звуки, раздававшиеся из-за дверей палат, гнали ее вперед. К счастью, ни в одной из дверей не было окошек, и беглянка не могла видеть несчастных, которые так жутко выли, рыдали и хохотали. Но ее воображение более чем отчетливо рисовало ей недостающие подробности. Домчавшись до двери в конце коридора, Элайзабел обнаружила, что та не заперта, и бросилась наружу, не задумываясь о том, что могло ее там ожидать.

Закрыв за собой дверь коридора, она перевела дух и быстро огляделась по сторонам. Помещение, куда она попала, судя по всему, было одним из процедурных кабинетов. Посредине его стояла медицинская каталка с ремнями, укрепленными в тех местах, где должны были находиться голени, локти и шея пациента. Справа был стеклянный шкаф со всевозможными медицинскими инструментами. На стене виднелась розетка. Судя по гулу, доносившемуся откуда-то из недр здания, в лечебнице имелся собственный генератор. К каталке был прикреплен странный металлический колпак с несколькими электрическими проводами. Элайзабел поежилась. От всего этого веяло какой-то жутью. Она заторопилась дальше.

Следующие помещения наверняка предназначались для отдыха персонала. Выйдя из процедурного кабинета, она очутилась в небольшой кухне, где имелась спиртовка, закопченный медный чайник с изогнутым носиком и набор нехитрой утвари. В смежной комнате на большом столе она увидела щербатую тарелку с остатками мясного пирога. Недолго думая, Элайзабел схватила его и стала с жадностью поглощать. Пирог был холодным, и это ее обрадовало - раз он успел давно остыть и даже немного зачерстветь, значит, тот, кто съел большую его часть, скорее всего, давно и надолго отсюда ушел. Пирог оказался на редкость вкусным. Впрочем, голодной Элайзабел даже кусок хлеба показался бы сейчас изысканным угощением. Насытившись, она налила в стакан воды из чайника и с наслаждением напилась.

За комнатой для персонала обнаружился еще один коридор, короткий и узкий, миновав который Элайзабел поднялась на несколько ступеней - и снова попала в коридор, заканчивавшийся дверью. Дверь оказалась заперта, но никакой пыли на ней не было и в помине. Рисовать оказалось не на чем. Элайзабел, нахмурившись и немного помешкав, собралась с духом и стала чертить магический знак в воздухе перед дверью. Она очень кстати вспомнила, что именно так поступила Тэтч, когда водила ее рукой. Еле различимый, словно сотканный из паутины рисунок повис в воздухе над дверной ручкой.

"Откуда мне может быть известно, как это делается?" - недоумевала девушка, вторично обводя указательным пальцем линии магического знака. Ее не покидало опасение, что все это в любой момент может обернуться всего лишь игрой воображения, фантазией ее разгоряченного ума, но секунды текли за секундами, складываясь в минуты, а рисунок не только не исчезал, но становился все более отчетливым и выпуклым. Движения ее при этом не были произвольными - она словно обводила кончиком пальца контуры некоего незримого трафарета, не боясь ошибиться и провести неверную линию или пропустить ту или иную деталь - это было бы намного сложнее, чем скрупулезно следовать шаблону. Он, этот образец, был прочно запечатлен в ее памяти, и сейчас оставалось только немного ее напрячь. Другое дело, что та память, к которой в данном случае обращалась Элайзабел, не вполне принадлежала ей. Исторгнув из своей души злой дух ведьмы Тэтч, она помимо своей воли получила щедрое наследство - опыт, воспоминания, приемы и навыки колдуньи. Та неосторожно продемонстрировала ей искусство изображения магического Отворяющего знака, и Элайзабел теперь не смогла бы утратить этот однажды обретенный навык, как невозможно разучиться плавать или ездить на велосипеде.

Магический знак, как и в прошлые разы, вспыхнув кровавым светом, исчез, замок щелкнул, поддавшись магии. Девушка широко улыбнулась от радости, переполнившей ее душу. Путь к свободе был открыт. Дверь оказалась на удивление тяжелой, Элайзабел стоило большого труда распахнуть ее. Справившись с этим, она перешагнула порог и очутилась в роскошном кабинете с дорогой мебелью и большим портретом королевы Виктории над мраморным камином. На письменном столе красовалось пособие по френологии - череп, разделенный темными линиями на пронумерованные участки и доли. За окном царила кромешная тьма. Только очутившись внутри кабинета, Элайзабел поняла, почему дверь была такой тяжелой. С внутренней стороны она представляла собой одну из секций массивного книжного шкафа. Когда девушка затворила ее за собой, эта секция стала неотличима от остальных. Огромный стеллаж казался монолитным, и она ни за что не поверила бы, что он скрывает в себе потайной ход, если бы только что не проникла сюда через него.

Элайзабел стало любопытно, много ли в "Редфордских угодьях" подобных сюрпризов. И кому принадлежал этот уютный кабинет - самому ли доктору Пайку или кому-то из его ассистентов. Но она не могла себе позволить терять время на раздумья над этими праздными вопросами. Похоже, нынешней ночью в лечебнице не осталось никого из персонала. Тем легче будет выбраться отсюда. Элайзабел понимала, что ей несказанно повезло, но надо торопиться: везение никогда не длится долго. Она вышла из кабинета и осторожно двинулась вперед, неслышно ступая по паркетному полу босыми ногами. В лечебнице было автономное электроснабжение, и длинные коридоры освещались тусклыми лампочками, укрепленными через равные промежутки на потолке. Девушка шла, чутко прислушиваясь к окружающей тишине. Внезапно безмолвие нарушил чей-то крик, проникший сквозь толщу стен откуда-то из глубины здания. Элайзабел вздрогнула от неожиданности, выругалась сквозь зубы и продолжила свой путь, который вскоре привел ее к галерее, возвышавшейся над просторным холлом. У двери, ведущей на улицу, стояла конторка, но за ней никто не дежурил. "И здесь никаких признаков жизни", - не веря своей удаче, подумала Элайзабел.

"Куда же это они все подевались?" - недоумевала она, крадучись спускаясь по ступенькам изогнутой полукругом лестницы, устланной мягкой ковровой дорожкой. Беглянка то и дело с тревогой поглядывала, пригнувшись за резными перилами, в вестибюль, готовая при первом же постороннем шорохе броситься назад. Спустившись вниз, Элайзабел огляделась. Несколько дверей, располагавшихся под галереей, вели в глубь лечебницы, напротив виднелась массивная входная дверь. Девушка со всех ног бросилась к ней. Как и следовало ожидать, дверь оказалась заперта. Элайзабел привычными движениями начертала в воздухе магический знак, и, хотя она проделала это куда более торопливо, чем прежде, дверь открылась. Девушка увидела широкие ступени крыльца, подъездную дорожку, вдоль которой горели электрические фонари, а дальше во мраке угадывались контуры массивных ворот в высокой ограде. Свет в сторожке не горел, вокруг не было ни души. Трудно было ожидать, что весь медперсонал "Редфордских угодий" круглые сутки находится в стенах лечебницы, но в подобных заведениях по ночам обязательно дежурят хотя бы нескольких врачей и медсестер, а также санитаров, Элайзабел это знала наверняка.

Однако ей не было известно, что церемония перевоплощения Тэтч требовала выполнения нескольких сложных обрядов и должна была завершиться только к рассвету. Подавляющая часть подчиненных Пайка из "Редфордских угодий" состояла в Братстве и принимала в вышеупомянутых ритуальных действиях самое активное участие. Остальным Пайк под каким-то благовидным предлогом дал внеочередной выходной, чтобы таким образом избавиться от свидетелей и гарантировать себя от любых неожиданностей. Одним словом, нынче в "Редфордских угодьях" присутствовали только посвященные, только "свои", и все они были заняты делами чрезвычайной важности. Сумасшедшие пациенты могли один-единственный раз провести вечер и ночь наедине со своим недугом. Элайзабел же была помещена в палату для буйнопомешанных с крепкими, надежными замками и звуконепроницаемыми стенами. Пайк намеревался продержать её там до тех пор, пока не решит, как с ней поступить.

Итак, Элайзабел вышла на каменное крыльцо, и тотчас же холод ноябрьской ночи пробрал ее до костей. Но отступать было некуда. Прижав к груди озябшие руки, она бросилась бежать по гравиевой дорожке из полосы света в спасительную тьму у ограды. Напрямик через поля отсюда до Лондона никак не больше одного-двух километров. Она увидит огни города, как только окажется за оградой, и двинется по направлению к ним быстрым шагом, чтобы хоть немного согреться.

Но, едва добежав до ворот, Элайзабел уже тряслась от холода, зубы ее непроизвольно выбивали частую дробь. И вдобавок она расцарапала подошвы ступней об острый гравий дорожки, так что каждый новый шаг давался ей со все большим трудом. Но она заставила себя перелезть через ворота, спрыгнула с противоположной их стороны и стала вглядываться во мрак. Огни Лондона и в самом деле были отсюда видны, и расстояние до них оказалось примерно таким, как она думала, не учла она лишь одного - что успеет замерзнуть насмерть, не преодолев и половины пути. Одно из двух - либо замерзнуть на дороге в Лондон, либо вернуться в лечебницу.

"Лучше умереть в пути, - подумала она, стуча зубами, - чем снова попасть в руки к палачам, которые не знают пощады".

"А еще лучше, - сказала она себе, - хоть немного побороться за свою жизнь, какой бы безнадежной ни казалась эта борьба".

Стоило ей так подумать, как издалека послышался стук лошадиных копыт и шелест колес повозки, которая двигалась по той самой дороге, v края которой она стояла. И направлялся экипаж, судя по усиливавшемуся шуму, как раз в ее сторону. Элайзабел на всякий случай опустилась на корточки и спряталась за кустарником, росшим у обочины дороги. В душе ее боролись страх и надежда, она не знала, на что решиться, и благодаря этой внутренней борьбе на некоторое время даже почти перестала ощущать холод, от которого невыносимо страдала еще несколько секунд назад.

"А что, если это Пайк? Тебе так не терпится снова очутиться в его руках?" - предостерег ее внутренний голос.

"А что, если нет и я упущу единственную надежду на спасение?" - возразила она сама себе.

Сквозь голые ветки кустарника Элайзабел еще издалека приметила белое пятно с неясными очертаниями, которое двигалось в ее сторону и становилось все крупнее, пока наконец не превратилось в белую кобылу, впряженную в повозку. И лишь когда этот непритязательный экипаж очутился на расстоянии нескольких метров от нее, девушка разглядела рядом с кобылой черного как смоль жеребца. Повозка не притормозила у ворот "Редфордских угодий" и погромыхала дальше, не сбавляя хода. "Значит, - ликуя, подумала Элайзабел, - я спасена!"

- Сэр! Прошу вас, помогите мне! - крикнула она, выпрямляясь во весь рост. - Отвезите меня к пилерам, в ближайший участок! Меня похитили, но я сбежала! - Она вовсе не собиралась прибегать к помощи пилеров, но нельзя же было требовать от незнакомого человека, чтобы он доставил ее в Кривые Дорожки. Это показалось бы ему подозрительным. Тем более если учесть, какого рода лечебница располагалась за воротами, у которых она стояла.

Возница, чье лицо было скрыто высоко поднятым воротником плаща и полями надвинутого почти на самые глаза цилиндра, спрыгнул с козел, распахнул дверцу повозки и стянул с одной из своих лошадей попону.

- Юная леди, вам здесь совсем не место. Залезайте внутрь и располагайтесь поудобнее. Я доставлю вас, куда скажете.

Элайзабел была так потрясена столь неожиданным поворотом событий, своим чудесным спасением, что даже не произнесла привычных слов благодарности. Она молча шмыгнула в повозку, закуталась в попону, которая еще хранила тепло и запах своей предыдущей владелицы, и крикнула вознице:

- Трогайте! Скорей!

- Слушаюсь, мисс Элайзабел, - едва слышно пробормотал Лоскутник, натягивая вожжи.

Нищие готовятся к сражению

Неизбежное надвигается

- Чувствуете? - спросил Дьяволенок, неожиданно выглянув из-за локтя Кротта, сидевшего за столом. Король нищих вздрогнул от неожиданности. - Чтоб ты провалился! - выкрикнул он в сердцах и сердито спросил, повернувшись к мальчику: - Ты почему не в святилище? Где эта девчонка? Узнал наконец?

Кротт в последнее время все чаще терял контроль над собой. От его былой сдержанности не осталось и следа. Некоторые из присутствовавших в этот час в пиршественном зале с беспокойством взглянули на него и тотчас же снова опустили взгляды в свои тарелки. Ответственность за жизни сотен мужчин, женщин и детей, которые являлись его подданными, с каждым днем все тяжелее давила на плечи короля нищих. Он все острее ощущал свою неспособность защитить их от той ужасной участи, которую готовило им, равно как и прочим жителям Лондона, зловещее и неодолимое Братство. Тьма надвигалась на империю Кротта, грозя ее поглотить, а он ничего не мог с этим поделать. Это беспомощное ожидание выводило его из себя.

- Чувствуете? - повторил Дьяволенок, и на сей раз стало очевидно, что вопрос его был адресован Кэтлин и Таниэлю, которые сидели за одним столом с Кроттом, напротив него и Армана.

- Ты о чем? - требовательно спросил король, прежде чем охотники за нечистью успели ответить мальчику.

- Братство вернуло себе Тэтч, - пояснила Кэтлин. Кровь отхлынула от ее лица. - Я что-то ощутила, но... не была уверена... Это и в самом деле так, Джек?

- Истинно так, - сиплым шепотом произнес Дьяволенок. - Дистилляция Чендлера. Вот уж не думал, что мне доведется почувствовать ее мощь. Выходит, Братство еще сильней, чем мы думали.

- А что с Элайзабел? - спросила Кэтлин, отодвигая свою тарелку с едой. - Ты выяснил?

Дьяволенок обратил к ней свои слепые глаза.

- Это не имеет значения. Она нам больше не опасна.

- Это имеет значение для меня! - вскричал Таниэль, вскакивая из-за стола.

Кэтлин сжала его руку, по-прежнему глядя на Дьяволенка.

- А ты можешь определить, где проводилась Дистилляция?

- Нет, не могу. Братство захватило Элайзабел и вернуло себе дух ведьмы Тэтч. Смерть Леанны Батчер - последнее, чего им недостает, чтоб осуществить свой замысел. Нам надо приготовиться.

Армана последние слова мальчика отчего-то настроили на веселый лад, и он с беззаботной улыбкой прокудахтал свое "хур-хур-хур".

Кротт обвел взглядом пиршественный зал. Этот вечер ничем не отличался от множества других. Смех, шутки, обилие еды и питья - попрошайки наслаждались заслуженным отдыхом после трудового дня. Король был в ответе за них и относился к своим обязанностям более чем серьезно. Остальной мир мог катиться в тартарары, но с его подданными не должно приключиться ничего худого. Пусть лица их обезображены оспой и шрамами, пусть их переломанные конечности срослись под самыми немыслимыми углами либо вовсе отсутствуют, но души их в точности такие же, как и у всех прочих, чья внешность благообразна и безупречна. И он, сидя здесь, среди них, чувствует, что бессилен защитить их от надвигающейся беды. Которую предвещало многое - крысиный король, красная лихорадка... да и мало ли что еще... В Бога Кротт не верил, но он верил во всесилие Братства... и в нечисть. И понимал, что победить этих грозных противников невозможно.

На рассвете к трем другим королям нищих были отправлены вестовые, чтобы предупредить их о надвигающейся опасности и необходимости принять все возможные меры защиты от нее. Что же до людей Кротта, то им было приказано не выходить на работу, а оставаться в Кривых Дорожках и усиленно готовиться к войне. Повсюду начали возводиться укрепления, ставились капканы, сооружались западни, двери и ворота задраивались наглухо. В подземелья снарядили дозор, во все башни и верхние этажи домов отправили часовых, а на городские улицы - соглядатаев.

"Беда подступает, - шептались в Дорожках. - Беда у порога". Но что это за беда и от кого исходит угроза, не знал никто.

Для подданных Кротта было довольно и того, что их господин и повелитель отдал им приказ готовиться к обороне. Нищие, по большей части народ суеверный, и без того нередко становились свидетелями мрачных и загадочных происшествий на улицах столицы. И потому они без колебаний поверили в реальность зла, которое надвигалось на город. Чего стоила одна только красная лихорадка, свирепствовавшая в Лондоне, хоть она и не заглядывала в Кривые Дорожки. Правда, некоторым из их обитателей случилось подхватить эту смертельную заразу, но, по счастью, другим она не передалась. Все понимали, что впереди тяжелые, страшные времена, но многим стало легче, когда сам король объявил об этом во всеуслышание и появилась возможность делать хоть что-то, чтобы подготовиться к встрече с неведомой опасностью.

Туннели и пещеры, располагавшиеся под Кривыми Дорожками, всегда представляли собой надежное, укрепленное убежище. Нищим приходилось постоянно держаться настороже, ибо врагов у них всегда хватало с избытком. Чего стоили одни только пилеры, заветной мечтой которых было очистить Дорожки от их обитателей. Кроме того, вражда между четырьмя королями, соперничавшими из-за территорий, не прекращалась ни на один день и требовала от подданных буквально ежеминутной готовности отразить атаку. И разумеется, нельзя было сбрасывать со счетов нечисть. Ввиду всех вышеперечисленных причин людям Кротта понадобилось меньше суток, чтобы обеспечить оборону своих жилищ. Подземелья Кривых Дорожек сделались за этот короткий срок столь же неприступными, как лондонский Тауэр.

Кэтлин возвратилась в прохладную, чисто вымытую комнату со стенами, выложенными тускло-зеленой плиткой, в воздухе которой витал стойкий запах лекарств. Охотница урывала час за часом от сна и отдыха и то и дело забегала сюда в надежде на чудо. Но все здесь оставалось без изменений. Время словно остановилось, измеряемое не секундами, а вдохами и выдохами обреченной, которые становились все менее глубокими, все более тихими... Леанна Батчер доживала последние часы на этой земле. Смерть уже распростерла над ней свои крылья.

Леанна Батчер была личностью крайне незначительной во всех отношениях. Малопривлекательная внешне, худенькая и миниатюрная, она состояла в несчастливом браке с человеком грубым и неотесанным, рабочим с консервного завода. Из письма, обнаруженного в ее кармане, Кэтлин узнала, что Леанна вступила в тайную связь с женатым мужчиной, которого горячо полюбила. Это стало единственным светлым лучом в ее монотонной жизни, лишенной радости и каких бы то ни было привязанностей. Но судьба лишила ее этой отрады, а заодно и жизни, распорядившись так, что несчастная сделалась последним звеном в цепи демонических убийств "зеленых флажков".

Женщину в глубокой тайне доставили в Кривые Дорожки, Никто из живущих в городе не знал о ее местонахождении. Леанна Батчер словно исчезла с лица земли. Лишь так можно было защитить ее от нечисти. Ни одна больница с этим не справилась бы.

И вот теперь она умирала в полном одиночестве. У двери в комнату, где она лежала, день и ночь дежурили часовые. Изредка к ней заглядывал врач. И только. Лишь Кэтлин Беннет, движимая состраданием, часами просиживала у ее постели. Сердце взбалмошной и неустрашимой Кэтлин при виде умирающей неизменно преисполнялось глубокой печали. Она мысленно повторяла строчки того рокового письма и тяжело вздыхала. "Ну почему ты не бросила своего противного мужа? Почему не распорядилась своей жизнью иначе? Ведь ты могла бы быть счастлива! А вместо этого тебя сломали, как куклу!" Кэтлин казалось, что за эти дни она успела хорошо узнать Леанну и привязаться к ней. Женщины не обменялись ни одним словом, и тем не менее Кэтлин без труда читала историю этой ничем не примечательной, безотрадной жизни в тонких чертах лица несчастной обреченной, в едва заметных морщинах возле ее бескровных губ, ей о многом рассказали поношенные одежды Леанны - простое черное платье и дешевый капор. Кэтлин то и дело перечитывала любовное письмо - последнее в жизни миссис Батчер, и всякий раз при этом сердце ее сжималось от жалости. Для всех, кто был посвящен в тайну убийств "зеленых флажков", Леанна Батчер стала теперь самой значительной персоной на всем белом свете. Отсрочка ее смерти давала им возможность позаботиться о собственной безопасности. И лишь одна Кэтлин сострадала самой Леанне и горевала о ее близкой безвременной кончине.

"Какие все-таки люди безжалостные, себялюбивые создания, - с горечью размышляла она. - Собственные амбиции, достаток и покой для них превыше всего. Все горожане как один займутся поутру своими делами, не ведая, что лишь благодаря тому, что в этой женщине продолжает теплиться жизнь, их жизни продлятся еще на несколько часов или на целые сутки. Но и тем, кому все известно, наплевать на нее. Для них важно только, чтобы ее сердце продолжало биться. И если она никогда не придет в себя, не сможет шевельнуться, однако видимость жизни в ней сохранится, их это вполне устроит".

Порой Кэтлин ловила себя на том, что ненавидит город. Заводы, отравляющие воздух, бесконечная череда дурацких изобретений и усовершенствований, рост преступности, грубость и резкость во всем... таков был облик Века Разума, века торжества научной мысли. Груды отбросов, копоть, и дух стяжательства, всепоглощающей, безграничной жажды обогащения. Убийства, подлость, ненависть. Заводы производили товары, которые приносили прибыль, бизнесмены умело размещали эту прибыль, и это обогащало их еще больше. За жизнь такой вот ничтожной Леанны Батчер никто из них и шиллинга бы не дал. Их миллионы, таких как она, готовых сутки напролет упаковывать консервные банки в картонные коробки, стоять у ткацких станков, размешивать щелок в огромных чанах. Кэтлин с тоской обращала мысленный взор к тем временам, о которых она читала в книгах, когда люди обитали в деревнях и маленьких городках, честно зарабатывали на жизнь и довольствовались малым. Когда после тяжелого трудового дня они мирно беседовали у теплого очага, и заботились друг о друге, и умели радоваться жизни. И только аристократы ломали головы, как бы истребить соседей и завладеть их землями.

"Такой безмятежной жизни, может, и вовсе никогда не было, - говорила она себе. - Разве что в сказках". Но неужели нельзя хотя бы помечтать? О мире, который был бы совсем не похож на этот, бездушный, изобилующий отбросами всякого толка и разбора, переполненный самыми низменными человеческими страстями. О мире, где нет нечисти.

Не выпуская из своей ладони руку Леанны Батчер - тонкую, влажную, холодную как лед, Кэтлин в сотый раз прочитала ей вслух письмо. Она надеялась, что несчастная улавливает смысл ее слов и чувствует, что хоть кому-то она не безразлична. Она знала, что Леанна уходит, что тонкая нить ее жизни прервется с минуты на минуту. Кэтлин дочитала письмо, свернула его и спрятала в конверт. И подняла глаза к потолку, словно надеясь сквозь него увидеть сумеречное небо. Ей было горько и страшно, страшно как никогда. Что будет с ними, когда разверзнется тьма? Чем они смогут этому помешать?

Все так же сжимая в ладони руку Леанны, она внезапно почувствовала, что душа последней из жертв "зеленых флажков" покинула бренное тело.

Часть четвертая

ТЬМА

Предзнаменования

Ночной кошмар

Первый день тьмы

На Лондон медленно нисходила неотвратимая беда. Настало утро, мелкий дождик уныло поливал грязные улицы, тонувшие в ненастном сумраке. Горожане, как всегда, засобирались на службу - водители трамваев, булочники, каменщики и адвокаты. Те же, кто работал по ночам, отправились на отдых - проститутки, шулера, содержатели опиумных притонов в районе доков. Ночная смена уступила место утренней, все шло как обычно, город даже не подозревал о том ужасе, который вот-вот должен был его поглотить. Лишь самые невинные души и те, кто был от природы наделен повышенной восприимчивостью, ясно почувствовали, что произошло. Все до единого младенцы в Лондоне надрывались от крика. Хироманты и предсказатели - точнее, те из них, кто и вправду обладал даром предвидения, - закрыли свои салоны и затворились в домах. Выли собаки, истошно мяукали кошки, и всем казалось странным, что эта чудовищная какофония звуков, несшаяся с окраин, была слышна даже в центре города.

Первыми приближение тьмы заметили в Маргейте. С запада дул сильный бриз, и дождевые струи лились на землю косо. Но почему тогда огромная черная туча летит на запад, против ветра, по направлению к Лондону? Подобные же явления наблюдались к северу и к югу от столицы, где облака неторопливо скользили в сторону Лондона, двигаясь перпендикулярно потоку ветра.

В середине дня разразилась буря. Дождь усилился, с неба на город одна за другой низвергались молнии, сопровождавшиеся оглушительными раскатами грома. Вода лилась на улицы сплошным потоком, и лишь немногие разглядели сквозь пелену воды сгустившиеся на небе тучи и обратили внимание, что серая масса в вышине начала медленно вращаться.

Это необыкновенное явление во всем его чудовищном масштабе можно было бы обозреть лишь с очень значительной высоты. Если бы какому-нибудь смельчаку удалось подняться на воздушном шаре в стратосферу, в те ее слои, где никому еще не довелось побывать, то взору его представилось бы невероятное зрелище. Вся территория Британских островов была укрыта облаками, что было обычным явлением для данного времени года. Но никогда еще облака не вели себя так странно. Создавалось впечатление, что Лондон всасывает в себя эти мрачные слоистые тучи, которые спускаются к нему, медленно закручиваясь в спираль. Невероятно огромные серые массы устремлялись вниз, вращаясь, словно водоворот. Лондон находился в центре гигантской облачной воронки. В центре беснующегося урагана.

После полудня, пожалуй, одни только закоренелые скептики, нипочем не желавшие поверить в осуществимость невероятного, не чувствовали изнуряющей тяжести, тревоги и беспокойства, которые исподволь и незаметно, словно дым, затуманили души остальных. Безошибочный инстинкт подсказал большинству лондонцев, что вокруг происходит нечто неестественное и необъяснимое. У многих от этих смутных предчувствий мороз пробегал по коже и руки начинали непроизвольно дрожать. Женщины украдкой поверяли друг другу свои тревоги и опасения. Мужчины молчали.

На улицах было так темно, что уже в четыре пополудни пришлось зажечь газовые фонари. Их зловещее мерцание отражалось в реках, в которые превратились улицы. Часов около шести горожане стали замечать, что небо над южным берегом Темзы зарделось багрянцем, но разглядеть что-либо в такой дали было невозможно из-за ливня.

К восьми вечера дождь поредел и вскоре совсем прекратился, тогда же лондонцы наконец осознали, что их смутные страхи и дурные предчувствия вовсе не лишены основания, а, напротив, обернулись реальностью. Теперь вдалеке, над Старым Городом, была отчетливо видна гигантская темная воронка, в которую свились чудовищные тучи, простиравшиеся надо всей страной. Основание облачной спирали мерцало зловещим кроваво-красным светом, а сама она не переставая вращалась, делаясь все больше, и из недр ее вырывались молнии, ударявшие по руинам, и крышам домов, и по булыжным мостовым заброшенных кварталов.

Наконец солнце, которое так и не показалось из-за туч, село, и сумрачный день сменила непроглядная ночь. По улицам поползли клочья густого тумана. И вместе с туманом на город двинулись полчища нечисти.

Чудовища повылезали из туннелей подземки, взломав двери, уничтожив все препятствия на своем пути. Они с легкостью перебрались через Темзу. Со всех мостов вмиг исчезли патрули, а ворота оказались распахнуты настежь. Многие из порождений тьмы, бесплотные, как привидения, проходили сквозь стены и двери, просачивались сквозь щели и замочные скважины, вплетались в рисунок чужих теней и так продвигались вперед. Едва различимые, они неслышно крались по улицам, иные на ходу меняли свои очертания. И вместе с ними наступали волки. Они неторопливо и организованно добрались до северных районов Лондона и затопили их, точно чума, они отыскивали и занимали все новые и новые укрытия, новые улицы и переулки. И находили все новые жертвы.

Захват города осуществлялся постепенно, и первыми пострадали кварталы, прилегавшие к набережной Темзы. Чудовища действовали неспешно и осторожно, у каждого из них были свои повадки и свои предпочтения. В ту первую ночь жертвами их стали около двухсот человек, но остальные в большинстве своем даже и не подозревали о том зловещем мутном потоке, который хлынул на улицы и струился по ним, затопляя дом за домом. Неведение это обошлось лондонцам очень дорого.

* * *

Кларис Бэнбери, жене копировщика из Челси, привиделся кошмар. С криком ужаса она проснулась и села на постели. Но кошмар продолжился и наяву: застывшим от страха взором она наблюдала, как ее супруг медленно воспарил над кроватью. Простыня, которой он был укрыт, соскользнула на пол, и Кларис заметила, что глаза у него закрыты и он по-прежнему спит. В ушах у нее звенело от собственного крика. Все еще не вполне отдавая себе отчет в реальности происходящего, она оглядела комнату. В дальнем углу неслышно шевелилось какое-то существо: горбатая худая старуха, совершенно голая, с длинными седыми космами, которые полностью скрывали ее лицо, и копытами вместо ступней. Существо стояло на четвереньках, перебирая ногами и помахивая длинным изогнутым хвостом. У Кларис всегда было слабое сердце. Захлебнувшись криком, она рухнула навзничь на свою постель и потому не успела увидеть, как ее муж плавно вознесся к самому потолку и был в считанные секунды проглочен сгустившимися там тенями. Не почувствовала она и теплых струек крови, которые брызнули сверху на ее грудь и лицо и алыми пятнами расплылись по белоснежным простыням.

Кладбище Степни. Островок покоя и забвения, покрытый зеленой травой и отгороженный от окружающего мира каменной стеной. Белые мраморные надгробия и памятники жертвам Vernichtung. Густой и тяжелый туман, безраздельно царящий в городе, по странной прихоти природы преобразовался над этим местом вечного упокоения в едва различимую нежную дымку. Корбис Тэллоу, широко известный в определенных кругах гробокопатель, гордившийся своей репутацией профессионала самого высокого класса, как раз собирался выполнить заказ одного весьма амбициозного молодого врача и выкопать для него очередное мертвое тело. Направляясь к нужной могиле, он прошел мимо нарядного надгробия восьмилетней Китамины Форрест, дочери богатого аристократа, скончавшейся от полиомиелита. Слева от Корбиса сквозь мрачные облака проглядывал желтый диск полной луны. О том, что кладбищенские духи чаще всего облюбовывают себе для жительства именно детские могилы, не знают даже многие из специалистов, занимающихся изучением повадок нечисти. Где уж было догадаться о подобных тонкостях старине Корбису, человеку простому и в науках несведущему. Он и о самом существовании таких духов слыхом не слыхивал. И спокойно прошагал дальше, оставив свою лунную тень в когтях монстра и не подозревая, что жизнь его в эту самую минуту подошла к концу.

Бэрроу Смиту, настоящее имя которого было Борис Дункель, эмигранту из Тевтонских штатов, в Лондоне жилось нелегко. Он старательно скрывал свой акцент и свое происхождение, поскольку после Vernichtung лондонцы горячо возненавидели его соотечественников. Впрочем, это не всегда ему хорошо удавалось, и в первые годы после бомбардировок он не раз бывал жестоко бит прохожими на улицах. До чего же он ненавидел этот город, где поселился пятнадцать лет назад! Лондон отнял у него все: сперва достоинство, затем работу - он в течение нескольких лет занимал должность помощника адвоката с Бонд-стрит, - а напоследок и жилище. Пятнадцать лет он прожил здесь, а каков итог? Лишившись всего, что привязывает человека к жизни, сам Борис за эти годы превратился в развалину, в жалкий обломок человека. И вот теперь он бесцельно бродил по пустоши на окраине Поплара. В эту темную вечернюю пору ему не спалось: внезапно наступивший холод был мучительным испытанием для его больных суставов, их словно жгло раскаленными иглами. Подняв воротник пальто, Дункель все шел и шел вперед, и редкие клочья тумана обвивали его колени, хватали за рукава, облизывали лицо. В душе его всколыхнулась смутная надежда, что когда-нибудь, вот так же блуждая по улицам без смысла и цели, он выйдет на торную дорогу, на заветную тропу, где ему встретится удача, и тогда все в его жизни изменится к лучшему, и он снова почувствует себя человеком.

Проблуждав весь вечер в узких переулках, где видна лишь узкая полоска неба над головой, он не мог видеть странных и жутких явлений над Старым Городом. И только когда туман немного рассеялся, Борис вышел на открытое пространство.

Над пустошью внезапно послышался пронзительный собачий вой. У Бориса кровь застыла в жилах, так это было неожиданно и страшно. Он остановился и прислушался. Вой повторился снова, в нем звучала отчаянная мольба существа, которое нуждалось в помощи и защите. Впереди виднелся небольшой овражек. Борис с трудом различил в окружающей мгле узкую, словно прорезанную ножом, щель в толще земли и над ней, на самом краю оврага, высокое дерево, чьи корни проросли сквозь пустоту и погрузились в землю у противоположного края впадины. Вой раздался в третий раз, и Борис понял, что несчастный пес застрял под сплетением корявых корней и без посторонней помощи ему никак оттуда не выбраться.

Случись такое в прежние, более счастливые для него времена, и Борис наверняка сразу же представил бы себе, как он вытаскивает пострадавшего пса из западни, в случае необходимости его лечит, сытно кормит и тот делается его товарищем, незаменимым спутником в одиноких прогулках. Но воображение уже долгие годы не рисовало перед ним никаких отрадных картин, вернее, оно попросту давно не давало о себе знать, поэтому Борис вряд ли сумел бы внятно ответить на вопрос, зачем ноги понесли его к овражку. Ясно было одно: что-то неодолимо влекло его туда.

- Эй, парень, - произнес он на безупречном кокни. - Поди-ка сюда. Ну, где ты там?

Он присел на корточки и заглянул в овражек. Вой перешел в рычание, и Борис вдруг понял, что существо, из чьей глотки вырывается такой чудовищный звук, никак не может быть собакой. Но было уже слишком поздно. И ошибка эта стоила ему его беспросветной, полной невзгод жизни.

* * *

Джимли Поттер, уличный мальчишка, состоявший в банде Пита-Ножа, был классным карманником. Теперь, намаявшись за день, он спал на своем тюфяке в полуразрушенном здании бывшего склада, где вместе с ним ночевали еще шестеро таких же мальчишек из той же банды. Жизнь у них была вполне сносная - они крали кошельки и отдавали большую часть обнаруженных в них денег старику Питу, оставляя понемногу и себе. Если бы не риск быть пойманными и повешенными, лучшей доли они себе не пожелали бы.

Во сне ему привиделась петля и одинокая виселица у Йоркширских болот. Веревка раскачивалась под ветром туда-сюда. Джимли часто снилось подобное, но, проснувшись, он об этом не вспоминал, как не вспомнил бы и нынешний сон, если бы не одна деталь. У подножия виселицы стоял ребенок, маленькая девочка в черном траурном платье и темном плаще с капюшоном, наброшенным на совершенно лысую голову. Сперва взгляд ее был опущен долу, но после, когда она подняла глаза на Джимли, он заметил, что зрачки у нее кроваво-красные, а лицо бледное и застывшее, словно неживое.

Он проснулся, как всегда, с хорошим аппетитом и, потягиваясь, уселся завтракать. И только позднее, примерно в середине дня, у него появились первые признаки красной лихорадки.

Фрэнни Бест, проститутка и мать, занимала весь верхний этаж двухэтажного дома, который стоял на небольшом и довольно уединенном пятачке земли посреди лабиринта переулков и дорожек, соединявших задние дворы других зданий. Квартира была ее собственностью - щедрым даром одного из клиентов, который как раз и являлся домовладельцем и проживал со своим семейством в нижнем этаже. Он нажил состояние на бесчестных сделках при массовой застройке в новых лондонских районах, за взятки произвольно изменяя границы участков, находившихся в частной собственности. Сейчас он спал безмятежным сном у себя внизу. А наверху Фрэнни, сама не своя от страха, не знала, на что решиться. Вот уже двадцать минут, как она испуганно следила за перемещениями монстра, который так и кружил у ее дома. Она отчетливо слышала шелест его шагов, остававшихся на удивление легкими, несмотря на тяжесть, которую он тащил в своих огромных лапах, сгибаясь под ней, - это был огромный круглый камень, который слабо светился в ночном мраке. На глазах у Фрэнни чудовище трижды останавливалось со своей ношей и трижды клало странные светящиеся камни возле углов дома. Монстр был высокий, тощий и выглядел печальным и унылым. Типичный делидпуз, как сказал бы любой охотник за нечистью. С виду тварь можно было бы принять за невероятно высокого и до крайности истощенного человека в лохмотьях. Наклонив голову и согнувшись под тяжестью своей ноши, покачиваясь в густом тумане, монстр трижды обходил дом, прежде чем опустить наземь очередной камень. Стоило делидпузу приблизиться к последнему из углов дома после третьего круга, который он проделал с камнем в руках, как Фрэнни в панике ворвалась в комнату своей двухлетней дочери, схватила малютку и бросилась бежать. Она мчалась по ступеням со скоростью ветра, ребенок спросонья хныкал у нее на руках. Фрэнни выскочила за дверь, даже не думая об опасности, которой грозила встреча с монстром: ее гнал прочь из дома куда больший страх - страх быть погребенной заживо в этом строении, которое делидпуз, раскладывая по углам светящиеся камни, наверняка обрекал на какую-то ужасную участь.

Монстр тем временем поместил возле четвертого угла здания последний из камней и исчез, словно его и не было. Через несколько секунд дом с оглушительным треском рухнул, погребая под собой домовладельца и его семью. Четыре камня еще некоторое время продолжали светиться тусклым фосфоресцирующим светом, а затем погасли и стали неотличимы от множества обломков здания, громоздившихся вокруг.

На большом сталелитейном заводе в Фулхеме работа не прекращалась ни днем ни ночью. Нельзя, чтобы печи остывали. В гигантских плавильных чанах раскаленный металл шипел и бурлил, как лава, пока его не переливали в огромные формы. Рабочие здесь носили брюки из плотной материи, куртки и колпаки. Лица их были красны от жара и залиты потом. Окружающую тьму рассеивало лишь адское пламя плавильной печи. По закопченным стенам плясали тени - их отбрасывали поднимающиеся и опускающиеся молоты, тяжелые цепи и дребезжащие формы, подпрыгивавшие на полозьях.

По всему заводу разнеслись слухи о таинственных и страшных происшествиях в Старом Городе, но при столь тяжелой работе литейщикам было не до праздных разговоров, так что шепоток смолк как-то сам собой. Пока горел огонь в печах, пока профсоюз боролся за права рабочих с алчными работодателями, готовыми уволить кого только можно, а оставшимся урезать жалованье, люди эти были вполне довольны своей жизнью. Это состояние с грехом пополам заменяло им счастье, а большинство из них и не мечтало о большем.

В четвертом часу пополуночи Бертлин Крил, озабоченно хмурясь, подошел к своему десятнику. Крил был уже немолод, и волосы его значительно поредели, но силе его огромных, как стволы столетних сосен, ручищ позавидовали бы и двадцатилетние.

- В чем дело, Берт? - нехотя спросил десятник, следя взглядом за большим черным жуком, который полз по брызгам застывшего металла как раз возле его ноги. И лишь раздавив жука своим тяжелым башмаком, он поднял глаза на подчиненного. - Ну, что там у тебя?

- Плавильный чан, Эймон.

- Что могло приключиться с плавильным чаном?

- Ты лучше пойди и сам посмотри, Эймон. А то ж ведь ты мне не поверишь.

Эймон несколько раз провел подошвой ботинка по полу, соскребая с нее останки жука, и последовал за Бертом в грязный, закопченный, жаркий цех, посреди которого на толстых цепях висел плавильный чан, словно изваяние огненного бога. Это был котел невероятных размеров с выгнутым как у кувшина носиком. Под ним помещалось несколько наклонных желобов, по которым расплавленный металл заливали в формы.

Эймон и Берт поднялись по шатким металлическим ступеням к жерлу котла, где было невероятно до дурноты жарко и душно, и остановились на небольшой площадке. Берт указал пальцем в самую середину поверхности кипевшего металла.

Эймон, не мигая, туда уставился. Сперва ему показалось, что там нет решительно ничего, кроме обыкновенной накипи, состоявшей из всевозможных примесей, сора, грязи, но потом в том самом месте, куда он смотрел, ему почудилось какое-то движение, шедшее из глубины кипящей лавы.

- Ну что, видал? - спросил Берт.

- Что-то там есть, - нехотя признал Эймон. - И думается мне, это... Силы небесные! Ты тоже это заметил?

- А то, - ухмыльнулся Берт. - Минут пять глядел, как эта тварь проклятая там плескалась.

Эймон продолжал изучать странное существо в глубоком молчании. К котлу подошли еще несколько рабочих, которые уже были наслышаны о происшествии. Десятнику не удалось как следует рассмотреть, что за создание плескалось в плавильном чане. Все, что успевал выхватить его взгляд при очередном появлении странного существа над кипящей поверхностью металла, это лишь неясная тень, что-то бесформенное, тотчас же после появления исчезающее в глубине котла. Создание это ныряло и плескалось в кипящем металле, температура которого составляла несколько сот градусов, совсем как выдра или ондатра в водах ручья. То есть на глазах у десятника Эймона творилось нечто совершенно невозможное, такое, во что никак нельзя было поверить.

- Ребята решили, саламандра это, - сказал Берт.

- Что еще за саламандра? - сердито спросил Эймон.

- Тварь такая, живет в огне. И может так в нем разогреться, что на воздухе лопается, совсем как стакан, если его из кипятка опустить в холодную воду.

- Ну а дальше? - полюбопытствовал Эймон.

- Никто, видать, не дожил, чтоб досказать историю, - вздохнул Берт.

Эймон почесал в затылке, приподняв свой колпак.

- В общем, скажи им, никаких чертовых саламандр на свете нету. Берите черпаки и вылейте металл из чана, а заодно и эту тварь захватите, поняли? Ей там не место.