Чтение 11–й страницы книги ~Колония~

Потом они вместе лежали в постели и он разглядывал невидимый в
темноте потолок.

- Теперь ты не боишься темноты? - спросил Дэвид.

- Нет, это хорошая темнота. Я чувствую тебя рядом со мной. Я не
одинока.

- Держу пари в детстве ты всегда спала с плюшевым медвежонком.

- Конечно, - ответила она. - А ты нет?

- Рядом с моей кроватью стоял терминал компьютера. А в стене по
другую сторону кровати вмонтировали видеоэкран. Я однако читал о плюшевых
мишках. Кристофере Робине и все такое.

- Ты всегда был один? - спросила Эвелин.

- Ну на самом деле не один. Вокруг меня всегда было много людей...
друзья, доктор Кобб...

- Но никакой семьи.

- Никакой.

- Даже матери?

Он повернулся на подушке, посмотрел на нее. В темноте никак было
разглядеть выражение ее лица, только лунный отблеск ее волос и изгиб
голого плеча.

- Эвелин, - медленно произнес он. - Мне не положено об этом говорить.
Они не хотят делать из меня большую сенсацию. Газеты и телевидение ринутся
сюда как стая волков.

- Ты - младенец из пробирки.

Он испустил вздох.

- Значит ты знаешь.

- Я подозревала. На земле я работала в средствах массовой информации.
До нас много лет доходили такие слухи.

- Я генетический эксперимент, - уточнил он, - своего рода. Я не
родился в обычном смысле этого слова. Мое вызревание проходило в местной
биолаборатории. Я первый - и единственный - младенец из пробирки в мире.

Долгий миг она хранила молчание. Дэвид ждал что она что-нибудь
скажет, задаст другие вопросы. Но ничего. Наконец он спросил:

- Тебя это беспокоит? Я хочу сказать...

Она погладила его по щеке.

- Нет, глупенький. Меня это не беспокоит. Просто я гадала... почему
они сделали с тобой такое?

Мало помалу он ей рассказал. Мать Дэвида была одним из техников
строительной бригады, соорудившей "Остров номер 1". Она погибла при
несчастном случае, когда ей раздавило грудь невесомой, но неотвратимо
массивной стальной плитой сорвавшейся с оснастки пока она вела ее на место
во внешнем корпусе колонии.

Прежде чем умереть она выдохнула врачам что больше двух месяцев как
беременна.

- Спасите моего ребенка, - умоляла она. - Спасите моего ребенка. У
нее так и не хватило дыхания сказать имя кто отец.

Группа биологов уже работала в одном из специализированных коконов
колонии занимаясь исследованиями по перекомпоновке ДНК, утопленными на
земле удушающими правительственными ограничениями и испуганными
безмозглыми толпами громившими лаборатории во имя Франкенштейна.

Колония была далеко не закончена, но биологи соорудили для зародыша
на скорую руку пластиковую матку и послали на землю за оборудованием
нужным для поддержания его роста.

- Д-р Сайрес Кобб, суровый антрополог только что названный директором
колонии, к удивлению всех кроме Совета и его самого прочесал все имевшиеся
в распоряжении Совета лаборатории в поисках оборудования и специалистов
нужных для сохранения жизни зародыша. Неизвестный, ничейный, нерожденный
младенец стал любимым проектом опытных биомедиков. Биохимики питали его;
молекулярные генетики испытывали его гены и улучшали их за пределы всего о
чем мог только мечтать обыкновенный человек. К тому времени когда младенец
"родился" он был таким здоровым и генетически совершенным каким только
могла его сделать современная наука.

Все это было строго незаконным на Земле, или по меньшей мере вне
закона. Но на все еще незаконченном "Острове номер 1" не существовало
никаких законов кроме законов Советов, а правосудие отправлял с
беспристрастной окончательностью Сайрес Кобб, правивший железной рукой и
стальной головой. Кобб позаботился о том чтоб младенец был физически
совершенен, затем взял на себя его обучение с самого раннего детства.

- Так значит ты никогда не знал ни матери, ни отца, - произнесла
тихим голосом Эвелин, дыхание ее щекотало Дэвиду ухо.

Он пожал плечами под покрывалом.

- Матери конечно я никогда не знал. Д-р Кобб был всем чего только мог
желать видеть в отце любой.

- Держу пари...

- Нет, правда. Он отличный старик. А потом еще кое-что. Иногда... ну,
иногда я гадаю не был ли он настоящим моим отцом, знаешь, биологически.

- Это было бы дико!

- Для тебя. Для меня все это совершенно нормально.

- Но у тебя никогда не было семьи, ни братьев, ни сестер, ни...

- Ни семейных ссор, ни соперничества с братьями, сестрами. Мне служил
наседкой весь научный штат колонии. Они все еще видят во мне нечто среднее
между своим талисманом и своим ценным учеником.

- Ты хочешь сказать ценным имуществом.

- Я не принадлежу им.

- Но они не позволят тебе покинуть колонию, не позволят тебе
отправиться на Землю.

Дэвид с минуту подумал вспоминая все причины названные еще Коббом. Он
не был жесток ко мне. Не был!

- Видишь ли, - сказал он ей. Я все еще весьма важный ходячий объект
научных знаний. Они все еще изучают меня, и выясняя чем обернулась их
работа. Им нужно изучать меня в состоянии полной зрелости чтобы понять...

- Ты вполне зрелый, - похлопала она его по плечу. - По этой части я
могу сообщить им все что требуется.

- Да, - засмеялся он. - Но есть также и другие сложности. У меня нет
никакого юридического статуса на Земле. Я не являюсь гражданином
какой-либо страны, на меня там нет никаких данных, я не платил никаких
налогов...

- Ты мог бы стать гражданином Всемирного Правительства, - твердо
заявила Эвелин.

- Всего лишь подписав простую заявку.

- В самом деле?

- Конечно.

Он попытался представить себя на Земле, в столице Всемирного
Правительства в Мессине.

- Да, - сказал он. - Но сколь скоро газеты и телевидение выяснят кто
я такой, ко мне будут относиться как к уроду.

Долгий миг Эвелин ничего не отвечала. Наконец она произнесла
достаточно тихо:

- Это достаточно верно.

Папа вернулся в полдень из Миннеаполиса с подписанными документами.
Теперь ферма принадлежит электрической компании. Вместо выращивания
пшеницы земля ощетинится антеннами для приема энергии из космоса.

Мама плакала, хотя она упорно старалась не проливать слез. Но при том
как безумно вела себя всю весну погода папа мало что мог поделать. Он
столько раз объяснял нам все это; я думаю он пытался объяснить это чтоб
мама простила его. Не то чтоб она злилась на него, но... ну, ферма
принадлежала семье шесть поколений, а теперь она перейдет к чужакам, к
какой-то компании которая даже не будет использовать землю так как ее
полагается использовать, для выращивания культур.

Дождь все еще льет. Восемь дней кряду. Даже если б мы посадили семена
их бы теперь смыло. Не удивительно что банки не дадут нам ни гроша.
Конечно знание что электрическая компания хочет заполучить землю - и земли
наших соседей - не вызвало у банков желания помочь нам.

Дождь льет ужасный. Просто хлещет и хлещет. Никогда не видел ничего
похожего. А мама с папой - дожди смыли их тоже. Отняли у них весь цвет.
Всякую жизнь. Просто смыли напрочь.

Дневник Уильяма Пальмквиста.

Старый город Мессина лежал добела выгоревший и дремал под резким
сицилийским солнцем. Оливковые рощи все еще окаймляли город бьющей в глаза
зеленью, а Средиземное море сверкало невозможной голубизной. По другую
сторону пролива горбились коричневые горы Калабрии, изношенные и бедные
как стертые плечи крестьян этой области.

Новая Мессина, тоже чисто белая, стояла на холмах над городом. Но
новые башни были из пластика, стекла и сияющего металла. Они поднимались
прямые и высокие, гордые монументы новому Всемирному Правительству. Они
стояли в стороне от древнего, истощенного и обнищавшего города. Улицы их
не усеивали никакие нищие. По их широким проспектам не бродило никаких
грязных детей с вздувшимся от голода животами.

Башни зданий Всемирного Правительства соединялись остекленными
переходами. Работавшим в этих зданиях мужчинам и женщинам никогда не
приходилось выставлять свою кожу под пылающее сицилийское солнце. Они
никогда не ощущали бриза со Средиземного моря, никогда не искали
благословенной тени тротуарного тента, никогда не ходили по пыльным кривым
улицам и не дышали контаминацией нищеты и болезней.