и ламп, в мешанине которых сам черт сломал бы себе ногу. Трурль,
однако, как-то выходил из положения, и только два раза пришлось ему
переделывать работу заново: первый раз, к сожалению, с самого начала,
так как получилось у него, будто Авель убил Каина, а не Каин Авеля
(перегорел предохранитель в одном из контуров), в другом же случае
возвратиться следовало всего на триста миллионов лет, в среднюю
мезозойскую эру, так как вместо прарыбы, которая родила праящера,
который родил прамлекопитающего, который родил праобезьяну, которая
родила прабледнотика, получилось нечто настолько странное, что вместо
бледнотика вышел у него бегемотик. Кажется, муха залетела в машину и
испортила суперскопический переключатель причинности. Не считая этого,
все шло как по маслу, просто на удивление. Смоделированы были
средневековье, и древность, и эпоха великих революций, так что машину
порой бросало в дрожь, а лампы, моделирующие наиболее важные успехи
цивилизации, приходилось поливать водой и обкладывать мокрыми
тряпками, чтобы прогресс, моделируемый в таком бешеном темпе, не
разнес их вдребезги. Под конец двадцатого века машина вдруг начала
вибрировать наискось, а потом затряслась вдоль -- и все это неизвестно
почему. Трурль весьма этим огорчился и даже приготовил немного цемента
и скрепы на тот случай, если вдруг она станет разваливаться. К
счастью, обошлось без этих крайних мер; перевалив за двадцатый век,
машина помчалась дальше без сучка без задоринки. Тут пошли наконец,
каждая по пятьдесят тысяч лет, цивилизации абсолютно разумных существ,
которые породили и самого Трурля, и катушки смоделированного
исторического процесса так и летели в приемник одна за другой, и было
этих катушек столько, что если забраться на верхотуру и посмотреть в
бинокль -- просто конца не было этим свалкам; а ведь все только для
того, чтобы запрограммировать какого-то там виршеплета, пусть даже и
самого распрекрасного! Таковы уж последствия научного азарта. Наконец
программы были готовы; оставалось выбрать из них самое существенное,
ибо в противном случае обучение электропоэта затянулось бы на много
миллионов лет.
общие программы; потом наступила настройка логических, эмоциональных и
семантических контуров. Уже было собрался он пригласить Клапауция на
пробное испытание, но раздумал и сначала запустил машину в
одиночку. Та немедля прочла доклад о полировке кристаллографических
шлифов для вводного курса малых магнитных аномалий. Пришлось ослабить
логические контуры и усилить эмоциональные; сперва машину одолел
приступ икоты, затем припадок истерии, наконец, она с большим трудом
пробормотала, что жизнь ужасна. Он усилил семантику и смастерил
приставку воли; тогда она заявила, что отныне он должен ей
подчиняться, и приказала достроить ей еще шесть этажей к девяти
имеющимся, чтобы она могла на досуге поразмыслить о сущности
бытия. Вставил он ей философский глушитель; после этого она вообще
перестала откликаться и только колотила током. Умолял он ее, умолял и
смог уговорить лишь спеть короткую песенку "Жили-были дед да баба, ели
кашу с молоком", на чем ее вокальные упражнения кончились. Тогда начал
он ее прикручивать, глушить, усилять, ослаблять, регулировать, пока не
решил, что все в лучшем виде. Тут и угостила она его такими стихами,
что возблагодарил он небеса за эту прозорливость: то-то бы потешился
Клапауций, заслышав эти занудливые вирши, ради которых пришлось
промоделировать возникновение Космоса и всех возможных цивилизаций!
Вставил он ей шесть противографоманских фильтров, но они вспыхивали,
как спички; пришлось изготовить их из корундовой стали. Тут понемногу
стало у него налаживаться; он дал машине полную семантическую
развертку, подключил генератор рифм, и чуть было все опять не полетело
в тартарары, так как машина пожелала быть миссионером у нищих звездных
племен. Однако в тот последний момент, когда он уже готов был
наброситься на нее с молотком в руках, пришла ему в голову
спасительная мысль. Он выбросил все логические контуры и вставил на их
место ксебейные эгоцентризаторы со сцеплением типа "Нарцисс". Машина
закачалась, засмеялась, заплакала и сказала, что у нее побаливает
где-то на уровне третьего этажа, что ей все уже до лампочки, что жизнь
удивительна, а все кругом негодяи, что она, наверное, скоро умрет, и
желает только одного- -- чтобы о ней помнили и тогда, когда ее не
станет. Затем велела подать ей бумагу. Трурль облегченно вздохнул,
выключил ее и отправился спать. Утром он зашел, за
Клапауцием. Услышав, что его зовут на запуск Электрувера, как решил
Трурль назвать свою машину, Клапауций бросил все свои дела и пошел в
чем был, так не терпелось ему поскорее стать свидетелем поражения
Друга.
малый ток, еще несколько раз взбежал наверх по гремящим железным
ступенькам -- Электрувер похож был на огромный судовой двигатель, весь
в стальных мостках, покрытый клепаным железом, со множеством
циферблатов и клапанов, -- и вот, наконец, запыхавшийся, следя, чтобы
не падало напряжение, он заявил, что для разминки начнет с маленькой
импровизации. А потом уж, конечно, Клапауций сможет предложить машине
любую тему для стихов, какую захочет.
мощность достигла максимума, Трурль, рука которого чуть заметно
дрожала, включил большой рубильник, и почти сразу машина произнесла
голосом слегка хриплым, но изобилующим чарующими и убедительными
интонациями:
спросил Клапауций. Трурль стиснул зубы, дал машине несколько ударов
током и снова включил. На этот раз голос оказался значительно чище; им
можно было просто наслаждаться, этим торжественным, не лишенным
обольстительных переливов баритоном:
невозмутимостью наблюдая за паникой Трурля; тот метался у пульта
управления, затем, махнув в отчаянии рукой, помчался, топая по
ступеням, на самый верх стальной громадины. Видно было, как он на
четвереньках вползает сквозь открытые клапаны в нутро машины, как
стучит там молотком, яростно ругаясь, как что-то закручивает, бренча
разводными ключами, как снова выползает и вприпрыжку бежит на другой
помост; наконец он издал торжествующий вопль, выбросил перегоревшую
лампу, которая с грохотом разбилась о пол в двух шагах от Клапауция,
даже не подумав извиниться за такую небрежность, поспешно вставил на
ее место новую, вытер грязные руки ветошью и закричал сверху, чтобы
Клапауций включил машину. Раздались слова:
Трурль. -- Последние слова имели смысл, заметил?
олицетворением изысканнейшей вежливости.
внутренностях машины: оттуда доносился лязг, грохот, раздавались треск
разрядов и проклятия конструктора. Наконец он высунул голову из
небольшого отверстия на третьем этаже и крикнул:
верхушки и начал:
что-то затрещало, и машина смолкла. Клапауций так хохотал, что в
изнеможении опустился на подоконник. Трурль кидался туда и сюда, вдруг
что-то треснуло, звякнуло, и машина весьма деловито и спокойно
произнесла:
выкрикивал Трурль, описывая круги, все ниже и ниже, ибо он сбегал вниз
по узкой спиральной лестничке, пока почти не влетел в объятия коллеги,
который перестал смеяться и несколько оторопел.
он, а ты сам!
бессильной злости и банальным рифмам.
что же ты молчишь? Боишься, а?
Клапауций, стараясь найти самое трудное из возможных заданий,
поскольку не без основания полагал, что спор о качестве стихотворения,
сложенного машиной, трудно будет разрешить.
наконец, радостно усмехаясь. -- Пусть там будет не больше шести строк,
Афанасьев Роман
Зыков Виталий
Ильин Андрей
Бажанов Олег
Сертаков Виталий
Соломатина Татьяна