левой щеке, прямо над скулой, выделялся небольшой искривленный шрам,
другой шрам был над левой бровью. Однажды он пренебрег своим сном, в
джунглях, в аду однодневной битвы за выживание. В этом сне ему показали
алое небо, наполненное пламенеющими осами. Утром была атака снарядами из
мортир. Он находился на открытом воздухе, и шрапнель пронзила его левый
бок, один кусок вонзился опасно близко к сердцу. Запомнить это было
трудно: это была путаница из шумов, лиц, запахов крови и вопящих людей.
Как удалось врачу, молодому человеку по имени Доуэс, спасти его от смерти,
он так и не понял. Он помнил, смутно, вращающиеся лопасти вертолета и
кричащих людей. Затем была темнота. Пока ослепительный белый свет не упал
на его лицо в полевом госпитале. Он услышал стоны, и, неделями позже,
осознал, что это, должно быть, был он сам. Сейчас, стоя перед зеркалом, он
понимал, что тонкие линии шрамом через его грудь и ребра выглядят, словно
дорожная карта. До войны он спал с Кэй обнаженным. Теперь нет, хотя Кэй
сказала, что не имеет ничего против, и он знал, что это на самом деле так,
но этот участок изрезанного тела оживлял в его сознании образы, словно
пламенеющие капли крови.
ужаса из колючей проволоки, в который заключила его война, он попытался
отрастить бороду. Он хотел спрятаться: ему больше не особенно нравился
Эван Рейд; он не знал этого человека и он не узнал бы его, если бы
встретил на улицах Ла-Грейнджа. Во время войны он убивал людей сначала с
болезненным ужасом и отвращением, позже - с чувством пустоты, как будто он
был сам М-16, горячий и дымящийся. И в конце, после того, что было сделано
с ним во вьетконговском лагере для военнопленных, он даже обнаружил, что
охотится за ними, и каждый его нерв и импульс вибрирует инстинктом убийцы.
Ожесточенные люди с прищуренными глазами, не выносившие, когда люди стоят
сзади них, говорили, что если ты приобрел инстинкт убийцы, ты никогда не
потеряешь его. Он молился Богу, чтобы суметь сделать это; и, может быть,
именно поэтому решил игнорировать свой сон и остаться недвижимым в своем
окопе, когда услышал, как завывают разрывные снаряды. Потому что пора было
остановиться. Или быть остановленным.
что волосы вокруг шрама на челюсти росли неровно. Это клеймо напоминало о
его прошлом.
зеркале он столкнулся с отражением своих глаз. Затем выключил свет и
прошел в спальню, где спящее тело Кэй лежало неподвижно между простынями.
Когда он пересекал комнату, на него упал луч лунного света.
заднем дворе в дальнем конце Мак-Клейн-террас.
заглянул через стекло. Усеянные листьями ветки вяза разорвали жемчужное
свечение луны на зазубренные осколки льда. Собака снова начала лаять.
Что-то промелькнуло мимо окна, проблеск призрачного фантома, исчезнувшего
в удалении улицы. Эван выгнул шею, но не будучи способным разглядеть
что-либо из-за деревьев, получил на долю секунды ощущение чего-то черного.
И огромного. На минуту его плоть сжалась, а волосы на шее сзади встали
дыбом. Он слушал бешеный стук своего сердца и напрягался, чтобы разглядеть
это в ночи, его органы чувств выискивали самое малейшее движение.
Возможно, но... если не это, то что? По всей Мак-Клейн дома были темны,
ничто не двигалось, ни одного окна не светилось, ничего, ничего, ничего...
Ему стало ужасно холодно, он внезапно задрожал и отошел от окна, отпустив
шторы, чтобы они упали на место. Он скользнул под простыни, и Кэй
зашептала, прижимаясь к нему ближе. В течение долгого времени он
чувствовал свой пульс во всем теле, бренчащий словно расстроенная гитара.
Что это было? - спросил он себя на границе сна. Что было там, на
освещенных ночным светом улицах Вифаниина Греха?
наружу, чтобы посмотреть?
лучей солнечного света задвигались в лесу за окнами кухни Кэй, когда она
начала готовить завтрак. Лори еще не проснулась, но это было нормально,
потому что лишь начиная со следующей недели ей предстояло вставать около
семи тридцати, чтобы отправляться в воспитательный центр, пока Кэй будет
ездить в младший колледж Джорджа Росса, что в нескольких милях к северу от
Эбенсбурга. Эван принимал наверху душ, и когда Кэй ставила воду, чтобы
сварить кофе, она услышала, что шум воды прекратился.
она уронила одну из них - белую с темно-синим ободком - на покрытый
линолеумом пол. Кэй обозвала себя глупой ослицей и убрала осколки разбитой
чашки в корзину для мусора.
пружина.
показал ее дедушка Эмори: крохотные детальки пощелкивают и поворачиваются;
главная пружина сворачивается все туже и туже, пока он заводит ее своей
отмеченной возрастом рукой. "Она не сломается, деда?" - спрашивала она
его. - "И тогда она уже больше не будет хорошей"? Но он только улыбался и
заводил ее так туго, как только было можно, и затем он позволял ей держать
ее и смотреть, как вертятся детальки, пощелкивая в ритме, который казался
ей механическим безумием. "Может быть, сейчас, - подумала она, - та
главная пружина, которая контролировала ее нервы и сердечный пульс, и даже
работу ее мозга, заводилась невидимой рукой? Невидимым дедушкой?
Заводилась, заводилась и заводилась до тех пор, пока она могла
почувствовать, как грохающие болевые удары колотятся в ее висках". Она
открыла буфет, нашла в нем пузырек "Буфферина", который положила туда
накануне, приняла две таблетки и запила их стаканом воды. Ей немного
полегчало. Но при этой головной боли от перенапряжения, болезненной и
продолжительной, очень часто "Буфферин" не помогал. Она пожала плечами,
чтобы ослабить тугую ленту на спине сзади. Вода на плите начала кипеть.
Для нее свисток чайника прозвучал как вскрик. Она дотянулась до чайника и
приподняла его с горящей конфорки. В этот момент она сконцентрировалась,
чтобы избавиться от терзающего страха, который, казалось, затаился вокруг
нее. Его нагнетали призрачные твари, которые, возможно, переступили через
деревянные стены. Твари, которые последовали за ними из Ла-Грейнджа и
сейчас сидели, наблюдая за ней, улыбаясь и хихикая, на верхушке буфета. В
битве нервов они всегда побеждали.
лестнице. Он вошел в комнату, одетый в бледно-голубую рубашку с коротким
рукавом и серые брюки, и поцеловал ее в щеку, пока она поджаривала бекон.
От него пахло мылом, его волосы были все еще влажными. - Доброе утро, -
сказал он.
маленькие страхи забились обратно в норы и трещины, чтобы там выжидать.
Она улыбнулась и возвратила ему поцелуй. - Завтрак почти готов.
перемежающимися тенями и солнечным светом. - Будет хороший день. Лори еще
не встала?
трубы и красноватую дымку промышленного дыма, но на чистом голубом
небосводе были только далекие облака. Как много вечеров, подумал он, ему
случалось стоять у единственного кухонного окна в доме в Ла-Грейндже и
видеть это пятно крови на небе. Эти убогие комнаты с низким потолком
напоминали клетку, только перекладины были из дерева, а не из бамбука. И в
том мрачном кирпичном доме далеко за автостоянкой компании "Джентльмен",
только теперь у Джентльмена было имя, и это имя было Харлин. Сознание
Эвана отбросило все это прочь, и он позволил солнечному свету,
отражающемуся от деревьев, обогреть свое лицо, но, удаляясь от этих
мыслей, вспомнил свой кошмар, связанный с дорожным указателем деревни
Вифаниин Грех и сумрачной прозрачной тенью, возникающей из пылевого
облака. Что-то резко напряглось у основания его позвоночника. Что могло
быть этой тварью из сна? - недоумевал он? - Что за злобная, искаженная
тварь тянется к нему? Только Тень знает это, - сказал он себе. Но даже она
может ошибаться.
маленьком круглом столике кухни.
нескольких минут они ели молча; на вязе во дворе затарахтела сизая сойка,
а затем взмыла в небо. Через некоторое время Эван кашлянул и, оторвав свой
взгляд от тарелки, посмотрел на Кэй. Он поймал ее взгляд и задержал его.
это на чистую воду, чтобы ясно увидеть и попытаться понять. - Он положил
свою вилку и тихо сидел с минуту. - Я знаю, что мои сны пугают тебя. Я
знаю, что они причиняют тебе беспокойство. Но они еще сильнее пугают меня,
намного сильнее, потому что я должен с ними жить. Во имя Господа, я не
Володихин Дмитрий
Буркатовский Сергей
Никитин Юрий
Буркатовский Сергей
Сертаков Виталий
Пехов Алексей