Чтение 11–й страницы книги ~Город~

- У меня складывается одна концепция, совсем новая концепция, которая
может дать поразительный результат. Она обещает стать действенным орудием
не только для марсиан, но и для вас, людей. Я уже много лет работаю в этом
направлении, а основой послужили кое-какие идеи, которые возникли у меня,
когда земляне впервые прибыли на Марс. До сих пор я ничего не говорил,
потому что не был убежден в своей правоте.

- А теперь убеждены?

- Не совсем, не окончательно. Почти убежден.

Они посидели молча, глядя на горы и озеро. Откуда-то прилетела птица
и запела, сев на корявое дерево. Над гребнями вспухли темные тучи, и
снежные пики стали похожи на мраморные надгробья. Алое зарево поглотило
солнце и потускнело. Еще немного, и костер заката догорит...

Кто-то постучался в дверь, и Вебстер весь напрягся, возвращаясь к
действительности, к своему кабинету и креслу. Джуэйн исчез. Разделив с
другом минуты раздумья, старый философ тихо удалился.

Снова стук в дверь.

Вебстер наклонился, щелкнул рычажком, и горы исчезли, кабинет снова
стал кабинетом. За высокими окнами сгущались сумерки, в камине розовели
подернутые пеплом головешки.

- Войдите, - сказал Вебстер.

Дженкинс отворил дверь.

- Обед подан, сэр, - доложил он.

- Спасибо.

Вебстер медленно поднялся на ноги.

- Ваш прибор во главе стола, сэр, - добавил Дженкинс.

- Да-да... Спасибо, Дженкинс. Большое спасибо, что напомнил.

Стоя на краю смотровой площадки, Вебстер провожал взглядом тающий в
небе круг, отороченный красными вспышками, которые не могло затмить
тусклое зимнее солнце.

Круг исчез, а он все стоял, сжимая пальцами перила, и глядел вверх.

Губы его зашевелились и беззвучно вымолвили: "До свидания, сынок".

Постепенно он очнулся. Заметил людей кругом, увидел теряющееся вдали
летное поле с разбросанными по нему конусами космических кораблей. У
одного из ангаров сновали тракторы, сгребая остатки выпавшего ночью снега.

Вебстер зябко поежился. Удивился, с чего бы это: полуденное солнце
грело хорошо, - и снова поежился.

С трудом оторвавшись от перил, он двинулся к зданию космопорта.
Внезапно его обуял дикий страх, нелепый, необъяснимый страх перед бетонной
плоскостью смотровой площадки. Страх сковал холодом его душу и заставил
ускорить шаг.

Навстречу, помахивая портфелем, шел мужчина. "Только бы не заговорил
со мной", - лихорадочно подумал Вебстер.

Мужчина не сказал ни слова, даже не посмотрел на него, и Вебстер
облегченно вздохнул.

Быть бы сейчас дома... Час отдыха после ленча, в камине пылают дрова,
на железной подставке мелькают красные блики... Дженкинс приносит ликер,
что-то говорит невпопад...

Он прибавил шагу, торопясь поскорее уйти с холодной, голой бетонной
площадки.

Странно, отчего ему так тяжело далось прощание с Томасом. Конечно,
разлука вещь неприятная, это только естественно. Но чтобы в последние
минуты расставания им овладел такой ужас, это никак не естественно. Ужас
при одной мысли о предстоящем сыну путешествии через космос, ужас при
мысли о чужом, марсианском мире, хотя Марс теперь вряд ли можно назвать
чужим: земляне больше ста лет знают его, осваивают, живут в нем, некоторые
даже полюбили его.

И, однако, лишь величайшее напряжение воли помешало ему в последние
секунды перед стартом корабля выскочить на летное поле, взывая к Томасу:
"Вернись! Не улетай!"

Это был бы, конечно, совершенно недопустимый поступок. Унизительная,
позорная демонстрация чувств, никак не подобающая одному из Вебстеров.

В самом деле, что такое путешествие на Марс? Ничего особенного, во
всяком случае, теперь. Когда-то полет на Марс был событием, но это время
давно миновало. Он сам туда летал, провел на Марсе пять долгих лет. Это
было... Он мысленно ахнул... Да, это было около тридцати лет назад.
Дежурный робот распахнул перед ним дверь зала ожидания, и в лицо ему
ударил гул и рокот многих голосов. В этом гуле было что-то такое жуткое,
что он на миг остановился. Потом вошел, и дверь мягко закрылась за ним.

Прижимаясь к стене, чтобы ни с кем не столкнуться, он прошел в угол к
свободному креслу и съежился в нем, глядя на толчею в зале.

Люди, шумные, суетливые, с чужими замкнутыми лицами... Чужаки, сплошь
чужаки. Ни одного знакомого лица. Всем куда-то надо. Направляются на
другие планеты. Спешат. В последнюю минуту что-то вспоминают, мечутся
туда-сюда...

В толпе мелькнуло знакомое лицо. Вебстер подался вперед.

- Дженкинс! - крикнул он и почувствовал неловкость, хотя никто не
обратил внимания на его возглас.

Робот остановился перед ним.

- Передай Раймонду, - продолжал Вебстер, - что мне надо немедленно
возвращаться домой. Пусть сейчас же подаст вертолет.

- К сожалению, сэр, - сказал Дженкинс, - мы не можем вылететь сейчас.
Механики обнаружили неисправность в атомной камере и теперь заменяют ее.
На это уйдет несколько часов.

- Уверен, что с этим можно подождать до другого раза, - нетерпеливо
возразил Вебстер.

- Механики говорят - нельзя. Камеру может прорвать в любую минуту. И
вся энергия...

- Ладно, ладно, - перебил его Вебстер, - нельзя так нельзя.

Он мял в руках свою шляпу.

- Срочное дело, - заговорил он опять. - Я только что вспомнил. Мне
нужно попасть домой, я не могу ждать несколько часов.

Вебстер сидел как на иголках, глядя на мельтешащих людей. Лица...
лица...

- Может быть, вы свяжетесь по видеофону? - предложил Дженкинс. - И
дадите поручение кому-нибудь из роботов. Тут есть будка...

- Погоди, Дженкинс. - Вебстер помялся, потом продолжал: - Нет у меня
никаких срочных дел. Но мне непременно надо вернуться домой. Я не могу
здесь оставаться. Еще немного, и я потеряю рассудок. Мне стало вдруг
страшно там, на площадке. И здесь мне тоже не по себе. У меня такое
чувство... странное, ужасное чувство. Дженкинс, я...

- Я понимаю вас, сэр, - ответил Дженкинс. - У вашего отца было то же
самое.

- У отца?!

- Да-да, сэр, вот почему он никуда не выезжал. И началось это у него
примерно в вашем возрасте. Он задумал поехать в Европу, но так и не
доехал. Вернулся с полпути. Он это как-то называл.

Вебстер молчал, ошеломленный услышанным.

- Называл... - вымолвил он наконец. - Ну конечно, есть какое-то
название. Значит, и отец этим страдал... А дед как?

- Не могу знать, сэр, - ответил Дженкинс. - Когда меня создали, ваш
дед был в преклонных летах. А вообще это вполне возможно. Он тоже никуда
не выезжал.

- Значит, ты меня понимаешь. Знаешь, что это такое. Мне невмоготу, я
заболеваю. Постарайся нанять другой вертолет, придумай что-нибудь, чтобы
нам поскорее добраться до дома.

- Слушаюсь, сэр, - сказал Дженкинс, трогаясь с места, но Вебстер
остановил его.

- Дженкинс, а кто-нибудь еще об этом знаете. Кто-нибудь...

- Нет, сэр, - ответил Дженкинс. - Ваш отец никогда об этом не
говорил. И не хотел, чтобы я говорил, я это чувствовал.

- Благодарю, Дженкинс, - сказал Вебстер.

Он снова съежился в кресле. Ему было тоскливо, одиноко, неуютно.
Одиноко в гудящем зале, битком набитом людьми. Нестерпимое, выматывающее
душу одиночество. Тоска по дому - вот как это называется. Самая настоящая,
не приличествующая взрослому мужчине тоска по дому. Чувство, простительное
подростку, который впервые покидает отчий дом и оказывается один в
незнакомом мире.

Есть у этого явления мудреное название - агорафобия, что означает
боязнь пространства, а если буквально перевести с греческого - страх перед
рыночной площадью.

Может быть, пройти через зал к будке видеофона, соединиться с домом,
поговорить с матерью или с кем-нибудь из роботов? Или еще лучше: просто
посидеть и посмотреть на усадьбу, пока Дженкинс не придет за ним.

Он привстал, но тут же опять опустился в кресло. Какой смысл?
Говорить, смотреть - это все не то. Не вдохнешь морозный воздух с
привкусом сосны, не услышишь, как скрипит под ногами снег на дорожке, не
погладишь рукой стоящие вдоль нее могучие дубы. Не согреет тебя тепло
очага, и не будет душа пронизана благодатным, покойным чувством
неразделимого единства с принадлежащим тебе клочком земли и всем, что на
нем стоит.

А может, все-таки станет легче? Хотя бы чуть-чуть. Он снова привстал,
и опять его сковало бессилие. Мысль о двух-трех десятках шагов, отделявших
его от будки, вызывала в нем ужас, нестерпимый ужас. Чтобы одолеть это
пространство, придется бежать. Бежать, спасаясь от устремленных на тебя
глаз, от чуждых звуков, от мучительного соседства чужих лиц.

Он поспешно сел.