Чтение 11–й страницы книги ~Дом на берегу~

здании, где все давно спят, потревожить было некого. Но неожиданно он
различил голоса и, замерев в тени, быстро оглядел вестибюль в поисках их
источника. В дальнем от него углу за столиком сидели трое. На столике были
бутылки и стаканы, но трое, похоже, совсем не пили, а, склонившись друг к
другу, вели серьезный разговор. И будто дождавшись появления Лэтимера,
один из троих вдруг откинулся на спинку стула и повысил голос, звонкий от
гнева.

- Я предупреждал вас! Я предупреждал Брина и предупреждал вас, Гейл.
А вы меня высмеяли...

Лэтимер узнал голос Саттона. Говоривший находился слишком далеко, и
лица было не разглядеть, да и освещение оставляло желать лучшего, но
спутать голос было невозможно.

- Вовсе я вас не высмеивал, - не согласился Гейл.

- Вы, может, и нет, а Брин поднял на смех, другого слова не подберу.

- Не знаю, кто кого поднял на смех, - вмешался третий собеседник, -
но действительно слишком многое идет наперекосяк. Дело не только в трех
самоубийцах. Сколько всякого другого - ошибки в расчетах, ошибки в
обработке данных, ошибки в выводах. Все подряд летит к чертовой матери.
Взять хотя бы вчерашний отказ генератора. Мы же целых три часа сидели без
света, а ограда была обесточена. Вы что, сами не понимаете, что случилось
бы, если бы несколько крупных хищников собрались и...

- Да понимаем, понимаем, - перебил Гейл, - но это была просто
поломка. Такое всюду случается. Что меня тревожит по-настоящему, так этот
художник Лэтимер. Вот уж накладка чистой воды. Начнем с того, что не было
же никакого резона заточать его в доме на берегу. Операция была тонкая,
сложная и стоила кучу денег. Но вот водворили его туда, и что дальше? На
следующий же день он совершает побег. Уверяю вас, джентльмены, накладок
стало недопустимо много. Гораздо больше, чем можно позволить себе, если мы
хотим продолжать операцию.

- Нет никакого проку скрывать друг от друга правду и играть в
секретность, - заявил Саттон. - Вам известно, что происходит, а мне тем
более. Чем скорее мы признаем это и начнем соображать, что тут можно
сделать, тем лучше для нас самих. Если здесь вообще можно что-нибудь
сделать. Мы выступили против разума, который равен нам во всех отношениях,
но устроен иначе. Настолько иначе, что бороться с ним мы не способны.
Ментальная сила против силы чисто технической ей-ей, в таком
противоборстве я ставлю на ментальную силу. Я предупреждал вас еще много
месяцев назад. Я говорил вам: обращайтесь с этими умниками как можно
деликатнее. Не делайте ничего, что могло бы их обидеть. Относитесь к ним
уважительно. Думайте о них дружелюбно, потому что, возможно, они понимают,
что вы думаете. Я лично полагаю, что понимают. Я говорил вам все это - и
что дальше? Компания болванов решает поохотиться после работы и, поскольку
другой добычи не попадается, стреляет по нашим друзьям, как по живым
мишеням...

- Но это ведь тоже случилось много месяцев назад, - вставил третий
собеседник.

- Они проводили опыты, - предположил Саттон. - Выясняли, что им по
плечу. Как далеко они могут зайти. Вот результат: они могут остановить
генератор. Могут спутать наши расчеты и оценки. Могут вынудить людей к
самоубийству. Один Бог знает, что они еще могут. Недельки через две-три
узнаем и мы. Да, между прочим, хотелось бы разобраться, какой выдающийся
идиот решил расположить штаб-квартиру всей операции именно в этом мире?

- Тут было много соображений, - сказал Гейл. - Прежде всего место
казалось безопасным. Если бы наши противники надумали захватить нас
врасплох...

- Да вы просто с ума сошли! - крикнул Саттон. - Какие противники? Нет
у вас никаких противников, откуда им взяться...

Лэтимер быстро прошел краем вестибюля, приоткрыл внешнюю дверь и
осторожно протиснулся наружу. Обернувшись через плечо, убедился, что трое
по-прежнему у стола. Саттон продолжал кричать, стуча кулаком по
столешнице. Гейл заорал в ответ, и голос его на миг перекрыл рык Саттона:

- Ну как было заподозрить, что здесь развился разум? В мире
безмозглых ящериц...

Лэтимер прокрался по каменным плитам террасы, сбежал по ступенькам и
выбрался на газон. В безоблачном небе плыла полная луна, и мир оставался
полон серебряного волшебства. Воздух был мягок, свеж и чист, удивительно
чист.

Но он теперь едва ощущал волшебство и даже свежесть. В сознании
билась, гудела одна мысль: ошибка! Ему вовсе не место в доме на берегу,
произошла ошибка в расчетах. Из первичного мира его похитили только под
гипнозом разумных рептилий, населяющих мир нескончаемого мелового периода.
Однако вина за это, понятно без долгих слов, падает не на них, а на его
сограждан по первичному миру - на тех, кто вывел схему, согласно которой
первичный мир и миры альтернативные следовало полностью избавить от всех,
кто противится интересам большого бизнеса.

Пройдя по газону, он поднял взгляд на вершину северного холма. Да,
они опять были там вереница коренастых фигурок, согбенных, ящероподобных,
мрачно взирающих сверху вниз на пришельцев, которые осмелились осквернить
их мир.

Вспомнилось, что еще недавно он, Лэтимер, обдумывал, как в одиночку
сокрушить бесчеловечный проект. Обдумывал, прекрасно сознавая, что это не
по силам не только одиночке, но, вероятно, даже специально подобранной
группе людей.

А теперь оказалось, что можно не тревожиться. Рано или поздно, в
недалеком будущем проект будет похоронен. Может быть, поначалу персонал
перебросят отсюда в дом на берегу или на другие, как их называют, станции,
только бы подальше от этого злополучного здания. Может статься даже, что
будет предпринята попытка продолжить проект, построив другую штаб-квартиру
в ином, более безопасном мире. Но, по меньшей мере, человечество выиграет
какое-то время, и не исключено, что проекту все-таки крышка. На него уже
извели бессчетные миллиарды. Сколько еще миллиардов воротилы первичного
мира согласятся вложить в свою затею? Ведь в этом же соль вопроса, в этом
смысл любого предприятия в первичном мире: стоит ли овчинка выделки?

Дэвид Лэтимер повернулся лицом к вершине и к тем, кто расположился на
ней. И, залитый колдовским лунным светом, торжественно поднял руку,
приветствуя собратьев по разуму.

Он отлично сознавал, сознавал даже в эту минуту, что жест бесполезен
- жест для себя, а отнюдь не для согбенных фигурок на вершине, которые не
оценят его поступка. Но при всем при том ему представилось важным сделать
этот жест, свидетельствующий, что он, гомо сапиенс, питает искреннее
уважение к другим разумным и надеется, что со временем две расы сумеют
выработать взаимоприемлемые правила отношений, общий моральный кодекс.

Фигурки на вершине не шевельнулись. А чего еще можно было от них
ожидать? Откуда им было знать, что он попробовал безотчетно пообщаться с
ними? Да и что им до такого общения? В сущности, он и не пытался общаться,
а лишь подал знак, в первую очередь себе, о том, что в данную секунду им
овладели братские чувства...

И едва он подумал о братстве, как на него накатила волна теплоты,
окутала его и обняла по смутным детским воспоминаниям, именно так тепло
было на руках у мамы, когда она укладывала его в постель. А затем он
тронулся в путь. Его приподняло и понесло, забор под током проплыл где-то
внизу, и под ногами заскользил склон крутого холма. Он не испытал испуга:
все было, как во сне, как в сказке, и рождало в глубине души странную
уверенность, что на самом-то деле с ним ничего не происходит, а
следовательно, и опасности нет.

Он очутился лицом к лицу с согбенными фигурками, сидящими полукругом,
и, хотя сознание было по-прежнему спутанным, их можно было хорошо
разглядеть. В общем, глядеть было особенно не на что. Они оставались
такими же коренастыми и бесформенными, как и с дальнего расстояния. Их
тела казались неуклюжими глыбами без каких-либо деталей, различимых при
лунном свете, но вот лица - этих лиц Лэтимеру никогда не забыть. Лица
сохраняли треугольные очертания, свойственные рептилиям, однако жесткость
треугольных контуров значительно смягчали глаза - живые, ясные,
исполненные сострадания.

Он вглядывался в эти лица и все же никак не мог избавиться от
сомнений: действительно ли он здесь, в нескольких футах от них, или
по-прежнему стоит внизу, на газоне, а они сидят, согбенные, на своей
верхотуре? Он напрягся, сознательно пытаясь сориентироваться, ощутить
почву под ногами, прижаться к ней подошвами - но нет, старайся не
старайся, земли под ногами не ощущалось.

В них не было ничего особенно отталкивающего или пугающего - они
внушали легкую брезгливость, и только. Сидят себе скорчившись, нечетким
кружком, и пялятся своими добрыми, сочувствующими глазами. И все же
странным образом, какой он не взялся бы определить, их присутствие
ощущалось ежесекундно. Они не тянулись к нему физически, не пробовали
дотронуться - возможно, из боязни, что если попробуют, он отшатнется, и
тем не менее дотягивались до него как-то иначе, словно бы заливали в него,
как воду в бутыль, самую суть своего естества.

А потом они заговорили с ним: не голосом, не словами, он не мог бы
сказать как, а может, с помощью того самого естества, которое залили в
него.

- Теперь, когда мы познакомились, - заявили они, мы отсылаем тебя
обратно...

И он очутился - где? - в конце вымощенной кирпичом подъездной аллеи,
ведущей к дому. За своей спиной он услышал сырые, ветреные шорохи
первобытного леса, и в ближних деревьях гортанно перекликались две совы.
На широкой лужайке росли могучие дубы, а под ними стояли красивые каменные
скамьи, на которых, судя по их виду, никто никогда не сидел.

Дом на берегу. Они вернули его в дом на берегу, а не в штаб-квартиру,
не в засаленную травой загородку под холмом в мире, где меловой период