Чтение 11–й страницы книги ~Княжич~

- Да, - сказал я.

- Доченька, - встал он на колени и принялся нежно гладить Любаву по щеке своей огромной шершавой ладонью. - Ты прости меня. Не успел я. Не успел...

- Он тоже не успел, - кивнул я на мертвяка. - Напужал ее только сильно.

- Ну, ничего. Ничего, - сказал Любавин отец. - Это заживет. Отболит и заживет.

- А тетка Берисава где?

- В схороне она. В лесу. Мы, как Гавчу увидали, так поняли, что русь сюда завернула. Я ее к схорону отправил, а сам на выручку вам поспешил.

- Ушли они. Про дружину нашу расспрашивали. Ищут. Их всего два десятка было. Разведчики. Остальные, видать, стороной прошли. Сюда навряд вернутся. А этот вот, - показал я на труп, - остался.

- Навсегда, - сказал Микула.

Тут Любава застонала. Тело у нее дугой выгнулось. Вскрикнула тихонько, но в себя так и не пришла. Я только крепче прижал ее голову к своей груди, чтоб, не приведи Даждьбог, не ударилась.

- Берисава тут нужна, - сказал.

- В лесу мать. Небось измучилась вся. От нас вестей заждалась. Она-то попервоначалу со мной хотела. Переживала сильно. Не напрасно, видать. Только не взял я ее. Чтоб, если что, руки не вязала. Не дело бабе в драке мужику мешать. За ней бы надо. В лес. В схорон.

- Я за ней съезжу.

- Сможешь?

Ничего я ему не ответил. Он и без слов все понял.

Я нехотя позволил Микуле забрать у меня Любаву. Он ее легко поднял на руки, перешагнул через мертвого и понес в светелку. А я все переживал, как бы он о варяга не споткнулся. Как бы в крови не оскользнулся. Как бы не уронил ее. Но все обошлось.

А я к мертвяку подполз. В калиту47 его руку запустил. Все оттуда выгреб. Там золотая деньга цареградская оказалась с персуной48 бабы какой-то кудрявой. Перстень с камешком лазоревым. Гребень костяной со зверями неведомыми. Два наконечника от стрел. И моя серьга.

Я все это рядом с варягом положил. Авось добро его Микуле сгодится. А серьгу опять в ухо вставил.

Потом поднялся на ноги и не выдержал - пнул ногой мертвяка.

- Сам ты, - прошептал, - немец теперь. На веки вечные.

И наружу выбираться стал.

На улице уж солнце на закат повернуло.

Я до коня добрался. Повод с коновязи отвязал. В седло забрался. А тут и Микула вышел.

- Видишь вон ту сосну? - показал он в сторону, противоположную той, где недавно скрылись всадники. - Ту, что над бором высится.

- Вижу, - ответил я.

- На нее правь. Там холм. А в холме землянка вырыта. Берисава ждет. Выдюжишь ли? Доберешься?

- Куда я денусь? Ты, дядя Микула, за Любавой присмотри.

- Уснула она. Спокойно вроде. Я, чтоб ее не тревожить, приберусь пока, - кивнул он в сторону дома. - Да скотине корм задам. И ждать вас буду. Ну, защити тебя Чур49, - хлопнул он рукой по конскому крупу...

В бору смеркается быстро. Только светло было, и вот уже темень, хоть глаз коли. Боюсь, что не успею я дотемна. Уже и вечер собираться стал, а до схорона еще не близко. Тороплю я коня. А ветки меня по лицу норовят хлестануть. Только увертываться успевай. Но я упрямо вперед сквозь чащу пробираюсь. Схорон с Берисавой ищу...

А в животе урчит. Вспомнил я, что с утра во рту и росинки не было. Но терплю. Да и не до снеди теперь. Мне бы ведьму найти. Да к дочери отвести.

- Как она там? - Мысли в голове мухами кусачими кружатся. - Доглядит ли Микула за Любавой моей?.. Моей ли?.. Вон как она меня на смех подняла... Ничего, я настырный...

И тут ворчание недовольное меня из дум вырвало. Конь варяжский как вкопанный встал. Не заметил я, как мы на лежку медвежью наткнулись. На мою беду медведица. Да еще и с медвежатами. Заверещали медвежата испуганно. И быстрее на дерево.

Как же конь мой такую напасть не учуял? Жуть лесную растревожил. Обиду ей нанес.

Бросилась разозленная медведица на обидчиков. Конь было в сторону рванул, да на ствол боком налетел. Я едва ногу успел убрать, не то бы раздавило. Выбросило меня из седла. Кубарем полетел я в кусты. Лишь охнуть успел. От удара дух вышибло.

А медведица к коню подлетела да под живот ему лапой. Так кишки и выпростались. По земле разволоклись. Скакнул конь и рухнул. Заржал страшно. А медведица его дубасит.

Ревет.

Рвет на куски.

Только шматы отлетают.

Я дожидаться не стал, когда она за меня примется. Поднялся с земли. Головой тряхнул, чтоб в себя прийти, и деру.

Только далеко не убежал. Устал быстро. С дыхания сбился. Босые ноги о ветки наколол.

- Что же за денек ты послал мне, Даждьбоже? - задыхаясь, прошептал я. - С утра варяги, к вечеру медведь.

Смеюсь над собой. Подшучиваю. А у самого руки-ноги трясутся. Вот сейчас бы полежать немножко. Отдохнуть. Отдышаться. Поспать. Силы-то на исходе.

Но только не до отдыха сейчас" Не до сна. В схорон мне надо...

За Берисавой...

Для Любавы.

Зубы покрепче сжал и дальше пошел...

А тут еще слышу - ветки затрещали. Видать, медведица с конем закончила. По моему следу пошла.

Медведь нрав имеет упористый. Особенно медведица. Если решила обидчику отомстить, ни за что не отступится. Значит, найдет меня непременно.

От мыслей этих у меня словно сил прибавилось. Не до отдыха теперь. Не до сна. И не до страхов уж точно...

Оторвал я у рубахи подол. Ноги обмотал. И дальше поспешил. Без оглядки.

Тороплюсь. А за спиной зверя чую. Ветки трещат. Приснувшие было птицы с пути его шугаются. Под вечер в бору тихо стало. Далеко медвежий ход слышно. Да и чего ему таиться? Зверь-то в бору, словно князь в коренной земле. Почет ему и уважение.

Одно хорошо - далеко пока медведица. Видать, надолго ее варяжский конь задержал. Ей душу отвести нужно было, а медвежатам потешиться.

Ох, успеть бы до схорона добраться. Ох, успеть бы...

А медведица все ближе и ближе. А силы у меня все меньше и меньше...

Вот и жуть вернулась. Комком противным в горле саднит. И так задыхаюсь, а тут она еще. Не хочется ведь под медвежьей лапой жизнь кончить. Молод я еще, чтоб в Репейские горы спешить. Эк она коня-то рвала да кутыряла. Так ведь и меня рвать станет...

Нет. Не хочу...

Хочу - не хочу. Только совсем из сил выбился. Не могу больше. Пытаюсь, а не могу. Я уж и забыл, что только нынче с постели встал. Не до того как-то было. А вот теперь напомнилось.

Все...

Не успел...

Прости, Любава...

Вышла на меня медведица. Догнала. А я и не бегу уже никуда. К стволу спиной привалился. Думал, на сосну влезть - не смог...

Все вокруг плывет...

И бор, и земля, и зверь...

Она тоже остановилась. Втянула ноздрями воздух. Заворчала недовольно. А потом рыкнула зло. На задние лапы поднялась и на меня поперла.

Я сразу про мать, про отца, про Любаву, про бабулю вспомнил...

Как мне бабушка сказки рассказывала. О Белобоге. О Роде. О Свароге-Создателе. Она меня так учила:

- Коли помирать придется, так помирай достойно. Чтоб в светлом Ирии тебя Даждьбог от других отличить смог. Чтобы не в Явь обратно отослал, а в Сварге с собой оставил...50

"Вот и помрем достойно", - сказал я себе.

А подруга мудрого Велеса51 ко мне все ближе и ближе. С клыков слюна бежит. Нижнюю губу оттопырила. Ревет...

Только подумалось мне, что на этот раз, как тогда, на первом гоне, с волком, у меня не будет. Не хочу больше позора...

Эх, помирать - так весело!

Собрал я остаток сил в кулак. Оторвался от соснового ствола. Руки растопырил да как заору в ответ. Не ожидала она, видать, от дичи прыти такой.

Остановилась озадаченно. Реванула.

А я опять заорал. Заорал так, что сам удивился. Со всей мочи. Со всей дури.

Стоим супротив друг друга. Орем. То я, то она. Веселая у меня смертушка получается. Да, видать, Марена где-то в другом месте задержалась. Или не нашла меня. Или в дороге заплутала. Только не смертный день у меня ныне. Поживем еще. Помучаемся.

Замолчала вдруг медведица. Опустилась на четыре лапы. Да в бор прочь побежала. Точно вспомнила, что медвежат без присмотра оставила. Затрещало ветвями и стихло все. Один я остался.

Тут и силы меня оставили...

Чую - лицо мне кто-то лижет.

"Уж не медведица ли воротилась? - Мысль меня в себя вернула. - Или какой другой зверь на дармовщинку попировать мной захотел?"

Дернулся я. Дескать, живой еще. Гукнул. Отпугнул. Получилось.

Отскочил зверь. Да залаял.

Собака...

Гавча...

Значит, рядом схорон. И Берисава недалеко.

- Гавча, - прохрипел я, - родненькая. Веди меня к хозяйке...

А сам за ошейник рукой уцепился...

- Что ж ты, княжич, так себя надорвал? - корила меня Берисава.

Сняла она с меня рубище, кровью да грязью заляпанное. Тело тряпицей мокрой отерла. Дав чистое переодела. Видать, схорон основательно готовили. Землянка просторная. С очагом каменным. С запасами.

Она меня пестует, а я ей все как заведенный:

- К Любаве тебе надобно.

- Успеется, - она спокойно в ответ.

Точно забыла, как меня встретила. Как в ноги кинулась.

- Что там? - причитает. - Что с дочерью? Что с Микулой? - тревожится.

- Живы они, - отвечаю. - Только Любава в беспамятстве.

А самого бьет мелкая дрожь. От натуги колотит. Ну да это ничего. Добрался же. Остальное не важно.

- Я же знала, что гости будут. - Берисава налила из корчаги молока. - С утра в дом воробей залетел. Примета верная. Только думала, за тобой приедут. А видишь, как повернулось.

- Я тоже своих ждал. Пора бы уж домой.

- Ты здесь побудешь до утра, - сказала она мне, молока парного подала, хлеба кус.

- Нет, - жую, а сам головой мотаю. - Я с тобой пойду.

- Куда тебе?

- Не останусь я. Там медведица с медвежатами. Растревоженная она. Злющая. А я знаю, где она. Мимо проведу. Без меня как ты потемну пойдешь?

- Это ж Топтыга, - улыбнулась она. - У нее пестун да двое маленьких?

- А ты почем знаешь?

- Так я ее с медвежонка знаю. Ее Микула лет пять назад притащил. Она человека не тронет.

- Человека не тронет, а коня моего порвала. И меня чуть не закатала, - вспомнил я оскаленную медвежью пасть и поежился.

- Видать, ты ее вправду пугнул.

- Выходит, что я от ручной медведицы бежал?

- Выходит, так. Только ты же не знал, что Топтыга приваженная. - Она поправила рукой волосы, перевязала платок потуже и посмотрела на меня. - Ладно. Пора мне, а ты лежи.

- Нет, тетка Берисава, - сказал я упрямо, вставая с лежака. - Все одно с тобой пойду.

- Что ж с тобой поделать? - залила она огонь в очаге.

21 июля 942 г.

Я проспал до вечера...

И сон мне странный снился.

Словно я маленький совсем. И луг вокруг огромный. Цветами раскрашен. А я посреди стою. И небо надо мной синее-синее. Высокое. Радостное.

И понимаю я, что Мир большой-большой. И я в нем всего лишь частичка малая. И смешно мне от этого чувства. И страшно, аж дух захватывает. И смеюсь я, и плачу одновременно. Маленькому-то плакать не зазорно.

Тут смотрю - мама ко мне подходит. Светлая. Чистая. Вся светится.

- Добрынюшка, - говорит. - Мальчик мой. Как вырос-то ты! Каким пригожим стал.

Берет меня за руку. И ведет сквозь туман, невесть откуда налетевший. А я за мамкину руку держусь. Потеряться в тумане не хочу. И вдруг понимаю, что нет уже ее руки. Пропала. Хватаю, хватаю вокруг ручонками. Только в ладошах туман один остается.

И горестно мне оттого, что один я остался. И понимаю, что теперь самому тропинку из тумана искать. И вроде сразу не маленький я, а такой, как есть.

Бреду через туман, а он все не кончается. И хочется мне опять на тот луг, да догадываюсь, что возврата нет...

- Княжич, - слышу, зовет кто-то. - Княжич! А я понять не могу, то ли сон это продолжается, то ли Явь уже...

- Княжич!..

- Кто это?

- Это я, Микула. Тут и проснулся я.

- А Любава где?

- С ней все хорошо будет. Слышишь, княжич, встать тебе надобно. - Он неуклюже переминался с ноги на ногу,

- Что? - встрепенулся я. - Варяги опять?

- Нет. Тебя Берисава ждет. Для тебя и для Любавы обряд приготовила- Будет из вас страх выгонять. Ты как? Сам-то дойдешь, или отнести тебя?

- Сам дойду, - отвечаю.

Я скоро пожалел, что отказался от Микулиной помощи. Кое-как спустился из горницы. Наступать на истыканные сучьями и хвоей ноги было больно. Опираться на иссеченные пальцы - еще больнее. Тело ныло так, как будто меня вчера целый день Гридя со Славдей мутузили, а все Поборовы лучники им помогали.

Кое-как добрался я до коновязи, где на этот раз был привязан не ратный давешний конь, а рабочий, чуть зануженный, но сытый и довольный жизнью мерин.

- Давай, княжич. - Микула подсадил меня. - Дорога не близкая, но нужная.

Он рванул узду. Мерин горестно вздохнул и поплелся за хозяином.

Микула вел мерина под уздцы. Дорога оказалась и впрямь неблизкой. Я сидел на широкой спине мерина. Сидел и радовался тому, что огнищанин не видит, как мне тяжело дается дорога. Я старался не замечать ни усталости, ни боли. Ведь худо или бедно, но я ехал, а не шел пешком.

Между тем небо потемнело. А вскоре и вовсе скрылось среди разлапистых ветвей. Прошло еще немного времени, и я уже с трудом мог различить уши моего коняги.

А Микула все шел и шел. И я никак не мог понять, как же он различает тропу.

- Долго еще? - не стерпел я.

- Да пришли уже, - услышал в ответ его голос. - Видишь, вон Берисава костры запалила.

И верно. В бездонном мраке леса засветились яркие огоньки.

- А Любава там?

- Я еще с полудня ее перенес.