Чтение 11–й страницы книги ~В связи с Белларозой~

Уровень, как поведала мне Сорелла, падал все ниже и ниже, ниже некуда -
ведь величию свершений такого масштаба никто соответствовать не может.
Порой у Сореллы случались подобные наблюдения...

"Ну, - спросил ее Билли, - для чего вам грязные сплетни этой бзикнутой
старой карги? Чтобы скомпрометировать меня в Иерусалиме в то самое время,
когда я приехал сюда осуществить важнейший проект?"

Сорелла рассказывала: она воздела руки, чтобы его утихомирить.
Сообщила, что явилась в надежде обсудить все разумно. Ни о каких угрозах
не было и речи...

"Скажете тоже. Если не считать, что Хаметша копила эту отраву, накопила
не одну бутылку, и все, что накопила, оставила вам. Но чтобы решиться
напечатать этот материал в газетах, надо и вовсе сбрендить! А если вы таки
решитесь, все это дерьмо полетит в вас же быстрее, чем жеваная бумага
через трубочку. Ну что это за обвинения: я дал взятку ребятам Роберта
Мозеса, чтобы поставить мою патриотическую "Водную феерию" на выставке.
Или вот еще: я нанял пиромана, чтобы он в отместку поджег какую-то
витрину. Или еще вот: я саботировал "Детку Снукс" [популярная серия
радиопередач, героем которой был неисправимый сорванец, Фанни Брайс вела
ее с 30-х гг. и вплоть до смерти], потому что завидовал ошеломительному
успеху Фанни и вдобавок пытался ее отравить. Послушайте, закон о клевете у
нас еще не отменен. Эта Хаметша, она же в уме повредилась. А вам, вам бы
надо хорошенько подумать. Если б не я, что было б с такой женщиной, как
вы..."

Намек прозрачный - женщиной, изуродованной непомерной толщиной.

- Неужели он так-таки и сказал? - прервал я Сореллу. Но потрясли меня
вовсе не его слова. Оглоушила меня Сорелла. Я никогда не слышал, чтобы
женщина говорила о себе так откровенно. Она продемонстрировала
беспримерную объективность и реалистическую самооценку. Во времена, когда
подделки и очковтирательство распространились настолько широко, что их
перестали замечать, только личность незаурядной силы может сделать такое
признание - вот что это значит. "Пятитонке и той до меня далеко. Меня не
обхватить. Гора горой", - сказала она мне. К этому признанию
присовокупилось и другое, невысказанное: она каялась, что потакает своим
слабостям. Какое уродство мои вопиющие габариты - они же крест для
Фонштейна, а этот храбрец любит меня. Кто, кроме него, на меня бы
польстился? Вот что стояло, и притом совершенно ясно, за ее простыми, без
прикрас комментариями. Величие - иного слова не подберешь для такой
откровенности, таких признаний, притом сделанных с редкой естественностью.
В нашем мире лжецов и трусов есть, ей-ей, и такие люди, как Сорелла. И
встречи с ними ждешь в слепой вере, что они и впрямь существуют.

- Он напомнил мне, что спас Гарри. Для меня.

Перевод: эсэсовцы уничтожили бы его в два счета. Так что, не вмешайся
бы этот чудодей, этот поганец с ист-сайдского дна, этот вечно голодный
пострел, который вырос на колбасных обрезках и упавших с лотка яблоках...

Сорелла продолжала:

- Я объяснила Билли: без записок Деборы мне бы никогда к нему не
пробиться. Он нас отверг. Вот что он ответил: не желаю, чтобы на меня
накладывали какие-то обязательства, - что сделал, то сделал. Я не хочу
расширять круг знакомств. Я для вас что-то сделал - пользуйтесь себе на
здоровье. Но избавьте меня от своей благодарности и всего прочего тому
подобного...

- Это я как раз могу понять, - сказал я.

Невозможно передать, какое удовольствие доставил мне Сореллин отчет о
ее встрече с Билли. Ее удивительные откровения, не говоря уж о
комментариях к ним. В словах Билли мне послышались отзвуки прощальной речи
Джорджа Вашингтона [в прощальной речи 7 сентября 1796 г., своего рода
политическом завещании, Джордж Вашингтон убеждал американцев не давать
втягивать себя в союзы с европейскими странами, влекущие за собой
обременительные обязательства]. Не давать себя втягивать. Билли должен был
беречь себя для своих делишек, всецело отдать себя своим растрезвоненным
на весь мир неудачным бракам; а плюс к ним особнякам, образчикам убогой
роскоши, которые он упоенно обставлял; а в придачу еще и колонкам светской
хроники, эстрадным текстам и пылкой погоне за обольстительными,
очаровательными мордашками, которых он, когда они, прервав бег и поскидав
все с себя, готовы были ему отдаться, не мог взять. Он не желал ничем себя
связывать, чтобы без помех следовать по стезе порока. А теперь он прибыл в
Иерусалим, чтобы удобрить еврейским величием и свою чахлую карьеру, и
худосочную, убитую нью-йоркскую почву, родную ему почву. (Мне вспомнились
тюремного вида дворики размером с носовой платок - редкие темные жердочки,
узенькие полоски, которые урывали в самом сердце Манхэттена для листьев и
травы [здесь обыгрывается переиначенное название книги Уолта Уитмена
(1819-1892) "Листья травы"].) В Иерусалиме Ногучи соорудит для него
украшенный скульптурами парк Роза - в этом уголке, всего в нескольких
километрах от сползающей к Мертвому морю обомлевшей пустыни, будет царить
искусство.

- Скажите мне, Сорелла, чего вы хотели? Ваша цель?

- Чтобы Билли встретился с Фонштейном.

- Но Фонштейн давным-давно поставил на Билли крест. Они небось
встречаются в "Царе Давиде" чуть не каждый день. Уж чего проще: остановить
Билли и сказать: "Вы - Роз? Я - Гарри Фонштейн. Вы вывели меня из Египта
b'yad hazzakah".

- Что это значит?

- "Рукою крепкой" ["Рукою крепкой вывел нас". Исход, 13:3]. Так Господь
описал спасение Израиля - в моем детстве в меня вбивали эту науку. Но
Фонштейн уже отступился. Тогда как вы...

- Я твердо решила, что Билли поступит с ним по справедливости.

Как же, разумеется: вас понял, прием. Все мы чем-то друг другу обязаны.
Но Билли не услышал и не пожелал слушать эти общие места.

- Если бы вы вжились в чувства Фонштейна так, как я в них вжилась за
эти годы, - сказала Сорелла, - вы бы согласились, что он должен получить
шанс довести их до логического конца. Избыть их.

Я ответил ей в духе дискуссий на высшем уровне:

- Что и говорить, мысль неплохая, но сегодня никто не рассчитывает
довести свои чувства до логического конца. Итоги больше не желают
подводить. Это недостижимо.

- Не для всех.

Вот так меня вынудили пересмотреть мои умозаключения. И верно, как же
быть с историей чувств самой Сореллы? Она прозябала в Ньюарке, где никто
на нее не позарился, натаскивала своих учеников по-французски, пока ее
дядюшку не осенило; а Фонштейн на что? Они поженились, и благодаря
Фонштейну она достигла желанного итога, стала сумасшедшей женой,
сумасшедшей матерью, выросла в своего рода биологическую
достопримечательность, победоносную личность... фигуру!

Но ответ Билли был такой:

"Ну а я-то тут при чем?"

"Проведите минут пятнадцать один на один с моим мужем", - сказала
Сорелла.

Билли ей отказал:

"Я таких вещей не делаю".

"Пожмите ему руку, он скажет вам спасибо".

"Во-первых, я уже предостерег вас относительно клеветы, а во-вторых, вы
что думаете, я у вас в руках? Ничего подобного я не стану делать. И не
должен делать - вы меня не убедили. Я не хочу, чтобы мне навязывали
прошлое. Когда это было - давным-давно, лет сто назад. А сейчас у нас
пятьдесят девятый год, и какое эти события имеют к нему отношение? Если
ваш муж прилично прожил жизнь - его счастье. Пусть рассказывает про свою
жизнь людям, которые любят истории из жизни. Меня они не интересуют. Меня
и моя собственная история не интересует. Если бы мне пришлось ее
выслушать, меня бы прошиб холодный пот. И пожимать руки всякому
встречному-поперечному я стал бы, только если бы выставил свою кандидатуру
в мэры. Но вот поэтому я себя и не выставляю. Я заключаю сделку, тогда
пожимаю руку. А так предпочитаю держать руки в карманах".

Сорелла сказала:

- Дебора Хамет открыла мне подноготную Билли, так что я ожидала от него
плохого, и он представлялся мне воплощением всего самого плохого - и
репутация у него пятно на пятне, и не человек, а сплошные пороки - и с
грязнотцой, и слабак, и дешевка, и извращенец. И вот я увидела его, как он
есть: нечистый на руку, пробивной еврейчик, чья жизнь - сплошная цепь
постыдных поступков. Посмотрите на него: нет чтобы летать бомбить врага,
нет чтобы охотиться на хищных зверей или там тонуть в Тихом океане. Или
попытаться покончить жизнь самоубийством - так тоже нет. И этот отброс -
знаменитость, имя... Знаете, это слово "имя" Дебора произносила на сто
ладов. По преимуществу она принижала Билли, но что ни говори, а имя есть
имя, с этим нельзя не считаться! Когда американские евреи решили: миру
пора осознать, что против евреев ведется война на истребление, они
заполнили весь Мэдисон-сквер-гарден именами первой величины, и те пели и
на иврите, и "Америка, прекрасный край". Голливудские звезды дули в shofar
[рог (иврит); в библейские времена в рог дули, объявляя начало битвы,
сейчас - во время торжественных богослужений в синагоге]. Но кто же
поставил это театрализованное представление, кто обеспечил прессу, конечно
же, Билли! К нему обратились, и он взял на себя общее руководство...
Сколько людей может вместить Мэдисон-сквер? Так вот, туда набилось
полным-полно народу - все как один в трауре. Я так думаю, вся площадь
плакала. "Таймс" освещала это действо, а так как в "Таймс" все записывают,
у них в записях отражено, как американские евреи взялись за это дело -
созвали двадцать пять тысяч человек и в лучших голливудских традициях
оплакали свое горе прилюдно.

Продолжая отчет об их беседе с Билли, Сорелла сказала, что он, как
говорят на торгах, "набивал себе цену". Повел себя так, будто имел
основания гордиться своими свершениями, своими успехами в делах, - я