плюнул и двинулся в прихожую как был, в ситцевых синих трусах архаичного
фасона. По дороге, зацепившись за гвоздь, выступивший от времени из
деревянной оправы зеркала, выдрал у них сбоку значительный треугольный клин.
раскрыл дверь сразу настежь: в коридоре стояла девушка моей мечты. Лет
двадцати -- но фигуру под свободным перепоясанным пальто я угадывал почти
детскую, как будто еще не оформившуюся. Прямые каштановые волосы до плеч
из-под серой ангорской шапочки, тонкое, правильное, чуть удлиненное лицо, и
большущие карие глаза с далекой свечой, и взлетевшие ресницы; во всем --
трогательная незащищенность. Чистая греза, являвшаяся мне в давние сладкие и
мучительные дни возвышенных влюбленностей... Глаза я запомнил лучше всего:
она стеснялась увидеть меня целиком и вынуждена была не отрываясь смотреть в
мои, мутные.
обыкновенная -- таких в зоомагазинах продавали по трешке -- черепаха
величиной с блюдце буксовала на рыхлом снегу. Вяло перебирая лапами, она
тянула выю вперед и вверх: должно быть, высматривала себе укрытие.
лишь бы подольше удержать эту редкую птицу, дожидавшуюся в дверях. Но я
по-прежнему не видел своих штанов. Девушка, смущавшаяся наблюдать за мной, с
интересом наблюдала через прихожую наше лежбище. Андрюха, перевернувшись на
живот, теперь нежно обнимал рукой мое одеяло. Его галстук был в таком
положении незаметен. С досады я сунул пяткой ему в ребра, когда походкой
ревматика -- с ладонью на ягодице и отставленным локтем -- ковылял обратно.
Мне остро не хватало куража и самоуверенности.
минуты... Значит, не ваша?
питают это чудище -- капустой? Бояться ей нечего. Друга моего мы сейчас
разбудим и выгоним...
чаю поставлю. Зайдете?
быстренько отступила на шаг к выходу. Затем еще на шаг и сообщила оттуда:
низко ему... Когда я их выдернул, он открыл глаза, но не пошевелился: лежал
и смотрел в стену перед собой, на треснувший плинтус и притулившийся к нему
оброненный темный пятак, на осколок разбитой давеча лампы, на волокнистый
пыльный клок. Я присел рядом и задумался о многих вещах. Зачем она вообще
приходила? Почему не подобрала черепаху сразу? А если бы выяснила, что это я
устроил бедной животине зимнюю прогулку -- пощечин мне надавала за
жестокость?
козлом.
именно началась наша дружба. Но десять против одного, что встретились мы
где-нибудь в самые первые дни студенчества в курилке Института связи,
выбранного и мною и Андрюхой по критерию низкого проходного балла. Курилкой
служил зал бывшей столовой в полуподвале: здесь активно фарцевали, клеили
снисходительного нрава девиц, играли в карты и менялись модными пластинками,
отсюда можно было попасть ненароком и на блядки, и на вечеринку чилийской
общины с настоящим Луисом Корваланом; две комнаты по соседству занимал клуб
туристов с песнями под гитару, смешными стенгазетами и альтернативной
системой ценностей. Это подземелье, как Индия европейцу, открывало лопоухому
первокурснику совершенно новые горизонты, и не всякий, сошедший сюда от
лабораторий, лекций и семинаров, возвращался потом назад.
заводе, а теперь, вспоминая завод как страшный сон, наверстывал упущенное:
спешил интересно жить и дышать полной грудью. Поначалу он примкнул к
прописавшейся в курилке компании преферансистов, но вскоре, проиграв сколько
было денег, проездной и двухтомный учебник Пискунова по матанализу,
переметнулся в турклуб, куда и я заглядывал послушать местных бардов,
неумолчных, как июньские соловьи. Мы уже были знакомы, находили, о чем
поболтать при случае, и однажды посетили на пару пивную -- а тут и вовсе
сделались приятели не разлей вода. И в городе -- когда Андрюха не пропадал в
очередном лодочном, горном или лыжном походе -- большую часть времени
проводили вместе. Но вот на байдарках я присоединился к нему только один
раз. Я с детства боялся военной службы и предпочитал честно тянуть учебу,
тем более что москвичей из недоучившихся забирали чаще всего на зоны в
конвой -- обеспечивая, надо полагать, смычку интеллигенции с народом. Весной
второго курса Андрюха из института вылетел, потому что без конца
путешествовал и ровным счетом ничего не делал, чтобы досдать хотя бы
прошлогодние сессии; только в силу острого дефицита мужчин на их факультете
деканат и комсомол так долго терпели его и убеждали образумиться. Андрюхин
отец заведовал кардиологическим отделением крупной больницы, и в военкомат
были предоставлены справки о сердечной недостаточности -- возможно, не
совсем липовые: Андрюху отправили на обследование в госпиталь, и если белый
билет он все-таки получил -- значит, что-то там подтвердилось. В угоду
своеобразной подзаборной романтике, выдуть которую не сумели из него даже
ветры дальних странствий, работать он устроился грузчиком в
продовольственный магазин на улице Чернышевского: выходил через день, от
восьми до восьми. Это был изматывающий труд, но Андрюха казался им доволен и
даже вдохновлен. Крутил любовь с продавщицей бакалеи -- слегка заторможенной
юной лимитчицей родом из-под Воронежа, по родственному блату попавшей со
стройки за прилавок. Она жила в общежитии в Текстильщиках; соседка по
комнате за определенное вознаграждение на пару часов удалялась играть с
подругами в нарды -- и Андрюха ловко запрыгивал в окно второго этажа,
пользуясь выбоиной в стене. Ему явно нравилась роль любовника-отца,
умудренного покровителя, оберегающего от столичных опасностей и соблазнов
вверившуюся ему неопытную провинциалочку. Он говорил, что его пьянят ее
анемичная повадка и выражение неизменного безразличия на миловидном
кукольном лице. Я здорово посмеялся, когда стало известно, что она
наставляет ему рога с мясником из другой смены. Андрюха надавал ей для
порядка по сусалам -- но визитов не прекратил.
Таганку, в бар, где стойку украшал позеленелый аквариум с белесыми молочными
лягушками. В магазине Андрюха не то чтобы подворовывал -- он выполнял
заказы: разовые, случайные, в отличие от продавцов, имевших постоянную и
проверенную клиентуру. Если солидный человек очень просит придержать для
него, скажем, полпуда хорошей вырезки -- почему не принять потом
благодарность? Деньги перепадали не ахти какие, но гуднуть раз в неделю
Андрюха мог себе позволить. А вести счет и прикидывать, заплатит ли за тебя
завтра тот, за кого ты платишь сегодня, -- этого и тени не было в его
натуре.
спецобслуживание лиц, к кругу которых мы явно не принадлежали. Но оставался
еще в запасе функционирующий ночь напролет ресторан Казанского вокзала -- с
едой железнодорожного пошиба, высоким, как небо Аустерлица, потолком и
многофигурными фресками на стенах. Рестораном оканчивалась не каждая наша
встреча, однако ночные швейцары, обязательно получавшие от Андрюхи рубль,
уже здоровались с нами как с завсегдатаями. В Татьянин день мы приехали сюда
отметить наступление моих каникул.
разумом невиданный урожай хлопка, плодов, барашков и домашней птицы,
рассеянно улыбались опрятные дехкане. Андрюха вспоминал путешествия прошлой
зимы. Перемещая по скатерти ножи и тарелки, изображал рельеф местности --
чтобы было понятнее, каким опасностям он на ней подвергался. Ему внимали с
другой стороны стола, серьезно качали головами два пожилых клинобородых
узбека. Когда Андрюхе не хватило вилки обозначить новый отрог, узбеки
протянули свои.
не имел сколько-нибудь отчетливых понятий, что и как происходит в этих
походах на самом деле. Однако пьяная спесь тянула за язык, и я все пытался,
с удручающей монотонностью, Андрюху подъелдыкнуть, все добивался признания,
что за свои собственные приключения он выдает некие общетуристские байки.
Андрюха терпел, делал вид, будто не слышит, но в конце концов запнулся на
полуслове и, медленно повернувшись, быковато, в упор на меня уставился.
Узбеки почуяли назревающий мордобой и стали тоскливо озираться по сторонам.
Андрюха поднял лапищу, и на мгновение мне показалось, что три месяца
гастронома не прошли для него бесследно -- возьмет и вправду стукнет. Я не
закрылся. Ладонь благополучно опустилась мне на плечо.
соглашался. Ну и дурак.
зачеты, экзамены... Андрюха поморщился:
Березин Федор
Орлов Алекс
Русанов Владислав
Херберт Фрэнк
Самойлова Елена
Ильин Андрей