нащупали ремень сумки и вцепились в него.
бросился через сугроб к Ивану. Разбрасывая сапогами снег, он бежал к нему,
все время всматриваясь в лицо друга, наконец, встретился с ним глазами и
ужаснулся. Страшно было видеть, каким стал Иван! Наверное, от усталости,
грязи и пота, который заливал его щеки, лицо, оно казалось диким, а глаза
светились каким-то безумным, злым блеском. Радость встречи от этого
взгляда сразу омрачилась. Тимошкин понял, что друга настигла беда.
Ивану, побрел по снегу к скирде. Добравшись до застрешка, Щербак вместе с
ношей боком свалился на солому, а Тимошкин присел рядом и впервые взглянул
на неподвижное лицо того, кого он помогал нести.
на себя майор Андреев.
увидел, потом поднял взгляд на Блищинского. Его земляк, прислонясь к
скирде, испуганно глядел на майора и кусал губы. Но вскоре, видимо
совладев с собой, он с деланной радостью оживился, опустился на колени
перед раненым и залепетал по-бабьи быстро и неискренне:
усталость, он приподнялся на руках, потом на коленях, привстал на одну
ногу, на вторую... Его гневное, почерневшее лицо стало еще более страшным
- он не спеша поднимался, не сводя с Блищинского взгляда, полного угрозы и
ненависти. Тимошкина же он не замечал вовсе, будто его и не было здесь.
Чувствуя, что произошло непоправимое, и не понимая, в чем дело, боец
виновато стоял рядом.
рукой нащупал рукоятку автомата.
Тот, пошатнувшись, отскочил от майора, потом, поняв, вскинул перед лицом
руки с тонкими дрожащими пальцами и заговорил, противно и жалобно:
майора кто бросил? Кто свою шкуру спасал? Нет, не выйдет, сволочь!
Раздевайся!
схватился за ствол и, изо всех сил отводя его в сторону, залепетал:
съежился рядом в ожидании страшной развязки и внутренне желая, чтобы она
свершилась скорей. Но Щербак, видимо, ослабел, а писарь слишком хорошо
знал, что ему грозит, и боролся со всем упорством. Тяжело дыша, он
взглянул на Тимошкина и вскрикнул:
Тимошкине дрогнула и он шагнул к Щербаку:
из его рук ствол автомата. Писарь пошатнулся, но не упал и, очевидно,
уловив короткое замешательство наводчика, подавив испуг, закричал другим,
полным возмущения голосом:
Своего человека губишь!!
расправы, только он, тяжело дыша, опустил автомат.
Посмотри вон! - показал он на неподвижно лежащего на соломе майора. - Вот
что ты наделал, гад! Ну погоди! От меня не уйдешь. Я тебя из-под земли
достану! Заруби себе на носу!
не думай.
он умер! Понял?.. Умер... Я думал. Потому и оставил. Как же нести? Немцы
крутом. Сами же знаете, люди вы или нет?
Щербак.
даже попытался усмехнуться, наверно, чтобы уверить Щербака в своей
невиновности.
писарю, захрипел:
вот негодяй! А что теперь? - Он опустил глаза на майора. - Руки
поморожены, ноги, наверно, тоже. Ну что теперь сделаешь?
на плечах и груди была в бурых смерзшихся пятнах, побелевшее лицо казалось
совсем неподвижным, только под глазом нервно дергалась едва заметная
жилка. Майор давно, видно, потерял сознание и тихо стонал во время
коротких и частых вздохов.
и до конца.
Блищинский услужливо расправил солому, помог укрыть ею ноги майора. Лицо у
писаря все еще было настороженным, но во взгляде постепенно появлялась
хитроватая уверенность. Щербак гневно и озабоченно хмурился.
что делается! Как бы что плохое не приключилось. Совсем отморожена.
безжизненно бледным выглядело и лицо. Страшно было Тимошкину видеть в
таком состоянии недавнего своего командира и горько сознавать, что теперь
он уже не тот, одно присутствие которого придавало артиллеристам
уверенность в бою. Теперь он был слабее ребенка. Но им не нужна была его
сила - они хотели только, чтобы он очнулся, заговорил, увидел, в какую
беду попали они, и что-нибудь посоветовал.
напряженно думал. Почувствовав, что он несколько отошел в своем гневе и
немного передохнул, Тимошкин спросил:
кукурузное поле. И вот майора подобрал. Этот гад его бросил. Майор сам
сказал. Когда еще в сознании был.
горечью отозвался Блищинский. Он стоял, прислонившись плечом к скирде и,
казалось, с неподдельным сожалением глядел на майора. Странно, как быстро
исчез у него страх перед бешеной яростью Щербака, теперь он делал вид,
будто все произошло по недоразумению. Щербак смерил его угрожающим
взглядом:
что отбоярился.
виноградники, деревья, хутор, разрытый немцами пригород вдали.
говорил он, несколько успокоившись. И вдруг спохватился: - Надо майора
спасать. Тепло ему нужно. Может, операцию какую. Иначе погибнет.
уже держался независимо, только где-то в глубине глаз еще таился пережитый
испуг. Щербак ничего не ответил ему.
Свой человек.
вынул из кармана потертую пачку документов. - На, ты же грамотей -
отпишешь. Как выйдем.
какие-то справки, потертые, помятые листки. Один листок развернул: это
было письмо - неровно написанные карандашом строки родным, куда-нибудь за
Волынь или Буковину. "Отсылать или уже не надо?" - подумал боец и пробежал
глазами первые слова на украинском языке: "Пишу вам усим - жинци та
братовий Олени, брату Опанасу и усим родичам, що я попав до артиллерии,
воюемо Гитлера из пушки. Мэнэ хотили назначить до коней, та я витказався -
як цэ я буду в обози, коли у мэнэ свий рохунок с Гитлером за Миколу.
Воюемо ми хорошо, хлопци в нашему расчете смили, командир Скваршев тэж
справедливий и видважний, а ще и хороший. По мэнэ не горюйте, а що
трапится, то дарма не загину, а покажу цим фрицюкам. Чоботи мои Петро
нехай виддасть куму, щоб подбив подошви, вони ще мицни, немецького виробу.
А за работу, коли приеду писля вийни, в долгу не останусь. А ще сходи к
голови сильради, нехай по оций справци зменьшить тоби плату, як
красноармейской родини..."
этого медлительного, нерасторопного солдата. Должно быть, ездовой был
способен на большее, чем то, что успел сделать за короткий свой срок на
войне. Боец пожалел даже, что до сих пор как-то мало замечал его, всегда
молчаливого и невзрачного с виду.
Шилова Юлия
Володихин Дмитрий
Андреев Николай
Шилова Юлия
Роллинс Джеймс
Грабб Джеф