газет не читал, - мы слушали радио и смотрели кино. Но все это делалось
как-то мельком, мимоходом, все это было не главным. Сокрушительные события
этих страшных лет не имели, казалось, к нам, студийцам, ни малейшего
отношения.
эти, словно лишенные зрения и слуха, годы юности. Поплатятся разочарованием
и утратой таланта, неверием в собственные силы, горестным ощущением
непоименованных потерь и почти звериной ненавистью ко всем и вся за то, что
собственная судьба так и не состоялась!
сложилась моя жизнь, почему так поздно пришло ко мне - не прозрение, нет,
прозрение - это слишком высокое и ответственное слово, - а просто хотя бы
понимание элементарнейших истин, и почему понимание это далось мне с таким
трудом и такой великой ценой, в то время как мои более молодые друзья обрели
и мужество, и зрелость - естественно, как дыхание.
года. Мы - несколько студийцев, случайно оказавшихся в Москве (остальные
разъехались на каникулы, а Художественный театр был где-то на гастролях), -
до глубокой ночи помогали приводить в порядок дом: завешивали зеркала,
перевивали черным крепом колонны в прихожей и в зале, расставляли цветы.
Мы сидели на лавочке, молчали, курили.
вовсе перестала существовать тень.
быстро вошел Качалов. Он был без шляпы, в темном - а тогда мне показалось,
да и по сей день кажется - в черном костюме.
дома, заплакал. Он плакал открыто, в голос, страшно. И страшней всего было
то, что сам Качалов как бы исчез, его не было -был только черный костюм,
распластанный на ослепительно белой стене.
Студии и вовсе словно выпустили воздух, и я совершил очередной отчаянный шаг
- не окончив учебного курса, перешел в другую Студию - Московскую
театральную студию, которой руководили режиссер Валентин Плучек и драматург
Алексей Арбузов.
жили современностью, дышали современностью, клялись современностью.
свои деньги (большую часть давал Арбузов) снимали помещение школы на улице
Герцена, напротив Консерватории, и в этой школе по вечерам репетировали
пьесу "Город на заре" - о строительстве Комсомольска.
сами режиссировали (под руководством Плучека), сами сочиняли к ней песни и
музыку, рисовали эскизы декораций.
исповедовали!
самообманом: мы только думали, что живем современностью, а мы ею вовсе не
жили, мы ее конструировали, точно разыгрывали в лицах разбитые на реплики и
ремарки передовые из "Комсомольской правды".
себе усомниться в том, что вся та ходульная романтика и чудовищная ложь,
которую мы городили, - есть доподлинная истина.
себя оправдать все то непонятное и страшное, что происходило в мире.
Возможно, если размышляя и раздумывая, мы прозрели бы уже в те годы, мы бы
задохнулись и не смогли жить!
Студии была, видимо, особая притягательная сила - в группу так называемых
"друзей Студии" входили и многие уже известные писатели, и студенты из ИФЛИ
и Литературного Института, и даже знаменитый боксер Николай Королев.
стала существовать как театр.
и спектакля были названы, в алфавитном порядке, все студийцы.
студенческой молодежи, жаждущей попасть на спектакль, буквально осаждали
театр, в зрительном зале люди стеною стояли в проходах, сидели вдоль рампы
на полу.
толпа поредела. А последующие спектакли мы играли уже и вовсе при полупустом
зале.
формальные изыски - введение хора, использование приемов японского театра и
комедии дель арте, - а сама пьеса про очередное строительство и очередное
вредительство его, рядового зрителя, привлечь не могла.
перестала существовать. Большинство студийцев - не только мужчины, но и
женщины - уйдут на фронт, и многие, среди них и сын поэта Эдуарда Багрицкого
- Всеволод - погибнут. Вместе с Севой и другим студийцем, впоследствии
известным драматургом Исаем Кузнецовым, мы написали пьесу "Дуэль", которую
Студия репетировала до самого последнего дня своего существования.
невропатолог на медицинской комиссии в райвоенкомате - признали меня по всем
основным статьям негодным к отбыванию воинской повинности.
геологическую экспедицию, уезжающую на Северный Кавказ.
было ни близких, ни друзей.
гостиницы "Грознефть" я перебрался на частную квартиру - в маленькую
комнатенку в маленьком домике, стоявшем в саду на спокойной окраинной улице
Алхан-юртовской.
театр имени Лермонтова, начал переводить чеченских поэтов - и с некоторыми
из них подружился, организовал с группой актеров и режиссером Борщевским
"Театр политической сатиры".
лирические, интермедии идиотские. В некоторых из них я сам играл.
проговорил помреж. - Иди... Скорей иди... Тебя в правительственную ложу
зовут.
парадных спектаклях сидели ответственные чины из обкома партии и горсовета.
сегодня никого нет!
голову. - Там Юля Дочаева... Иди скорей!
партии Юлию Дочаеву я до этого вечера видел только один раз: на коне, в
мужском седле, она лихо промчалась по центральной улице, провожаемая
восторженным цоканьем мужчин и осуждающим шепотом женщин.
тихий и очень спокойный голос.
врачом, на Сахалин, а мой дикарь приехал на какой-то пленум и похитил
меня...
открытия Пушкинского лицея - мне исполняется двадцать два!
чрезвычайно гордился этим случайным совпадением.
двенадцать я постараюсь сбежать... Ты меня жди!
выпросить у администратора театра бутылку спирта, потом, пользуясь все той
же лестью и посулами, я уговорил мою хозяйку испечь ее коронное блюдо -
тыквенный пирог. Потом я отправился на базар - купил яблок, слив и цветов.
обратил на это внимания.
городу - думая о Юле и влюбляясь в нее все больше и больше.
которые, будь я в здравом уме, следовало бы обратить внимание: куда-то за
черту города тянулся поток стариков и детей, проезжали телеги с убогим
скарбом, плелись навьюченные ослики и к обычному запаху грозненской пыли
Мережковский Дмитрий
Сертаков Виталий
Суворов Виктор
Херберт Фрэнк
Семенова Мария
Шилова Юлия