обрадованный тяжелой сумкой, пошутил Сергей.
ступнями босых ног, колючий кустарник загораживает проходы между стройных
сосновых кряжей. Перед утром поблек месяц. Стало темней. Но с востока уже
загораживалось небо дымчатым платком наступающего дня. Беглецы расположились
в густом крушиновом кусте. Царствовали вокруг тишина и безмолвие, нарушаемые
изредка щебетаньем торопящихся к отлету птиц. Съев по одной лепешке сыра,
Сергей и Ванюшка принялись обсуждать свой путь.
наш проводник. Она должна быть все время справа, - говорил Сергей.
беглецов, терпеливо выслеживали их. Получали бандиты по сто марок за буйную
голову бежавшего. Там, где подали беглецу стакан воды, вешали поголовно всю
семью и все сжигали дотла.
Сергей и Ванюшка и, мысленно прочертив прямую, двинулись в путь. Вторая ночь
надежд и свободы! Ведь другими кажутся это бездонное черное небо и голубой
пламень тлеющих в нем звезд! Совсем иначе, чем в лагере, гладит сырой
сентябрьский ветер сухие, горящие от возбуждения щеки и непокрытую голову,
полную вшей. Не чувствует озноба сотни раз избитое, истерзанное тело при
переходе вброд илистой реки... Без гримасы в лице вырывают пальцы рук из
босой ступни вершковый осколок бутылки... Уютной и мягкой кажется постель из
мокрых ольховых листьев в затхлом, тинистом болоте.
шоссейная дорога, за которой расстилалось поле с темнеющими на нем точками
домов. Под ногами шуршало жнивье, нелепые тени двигались неотступно с левой
стороны. Не любил Сергей собак и по-собачьи злился на них. Услышит шаги
лохматка, вылезет из конуры и заведет со скуки волынку-хныканье на долгие
часы. Километра три пройдут беглецы, а жестянкой дребезжащий брех все
катится за ними. Поле вскоре кончилось. Ноги стали чокать по водянистому
лугу. Где-то впереди всхрапывали испуганные приближением людей лошади,
отчетливо звякали вязавшие их цепи. Затем показались силуэты двух пасущихся
коней, и послышалось короткое "тппрру". Ноги сами вросли в землю, но лишь на
секунду.
лошадей...
рубахе. Видно было, что он только что покинул дом.
по-русски. Моя жена немного говорит (лит.).}
осмелев, тот взял за локоть Ванюшку и повернул его к дому, поняли, что он
приглашает их к себе.
эйнаме! - настаивал он.
он встретил нас... не ждут, следовательно. Захожу первым я, потом хозяин, и
сзади - ты. В случае чего - вот! - мигнул на карманы с голышами...
тот вошел в темную, пахнущую табаком избу. Хозяин долго чиркал зажигалкой.
Метнувшись, свет озарил его обитель, сплошь увешанную листьями самосада. В
углу стояла грубо сколоченная из досок кровать; подвешенная на веревке,
болталась зыбка, и, повернувшись спиной к вошедшим, застегивала кофточку
женщина.
кармана.
минуту увидел свое отражение в висящем старом зеркальце. Но это же был не
он, не Сергей! Коричневый от засохшей грязи и крови лоб, чугунного цвета
пятна под глазами и на щеках, всклокоченная, давным-давно не бритая борода и
спутанные волосы на голове с прилипшими к ним листьями крушины.
лицо!.."
вы садитесь, - продолжала она, - тут никто не видит...
самосаду и спички. Женщина вышла проводить беглецов, указала, где живут
полицейские и как обойти их, где нужно перейти речушку, которая течет вон
там, кивнула она. Женщина сокрушенно качала головой, глядя на босые ноги
несчастных. Сердечно простившись с гостеприимными хозяевами бедной избы,
Сергей и Ванюшка растаяли во мраке...
лужайку, увидели пасущуюся корову, привязанную за веревку, и под животом у
нее крохотного теленка.
опасливо заходил спереди. Вымя было влажное и горячее: видать, теленок
только что сосал молоко. Сергей потянул издали сосок, и упругая струйка
цвикнула к его ногам. В ту же минуту корова решительно отодвинулась, не
переставая мычать.
позволяла Сергею манипулировать у вымени.
в сторону. Задетый копытом, жалобно звякнул котелок, перевернувшись вверх
дном. Плюнув на требухастый живот коровы, Сергей поспешил к Ивану...
пять километров. Где-то позади остался крупный литовский город Шяуляй.
Лежали на пути Паневежис, Даугавпилс, а затем - родная земля.
труднопроходимыми болотами и топями. В последних числах сентября беглецы
вступили в него и уже решались идти днем. Иногда в лесу встречались
дровосеки. Они угощали путников самосадом, охотно рассказывали новости
войны.
беглецам. Ложилась изморозь лишь под самое утро, когда первый луч солнца
скользил по верхушкам сосен. Тогда коченели ноги, и переставлять их было
невмочь. В одно из таких утр Сергей и Ванюшка забрались в сарай, стоявший на
опушке леса. Мягкая овсяная солома угрела озябшие их тела, и вскоре они
спали сном мучеников и праведников. Но там, где они улеглись, были гнезда
кур. Выстроились хохлатки в ряд у подножья вороха соломы и подняли
испуганный гвалт! Хозяйка вышла поглядеть причину курьего переполоха.
Подставив лестницу, полезла на скирду. Увидев же двух спящих дикого вида
людей, она в ужасе скатилась вниз, причитая и охая. Проснувшись, Сергей
расталкивал Ванюшку, готовясь к поспешному отступлению. Но в это время из
дома вышел еще бодрый старик и смело направился к сараю. Кашлянув раза два
на всякий случаи, он в нерешительности начал взбираться на солому. Сергей с
виноватой улыбкой поднялся ему навстречу.
дом: я да бабка... Лесник я.
башмаки и долго печалился тем, что нет у ребят берданки.
Двинск {Двинск - название города Даугавпилса до 1917 года (прим, ред.).}
держите путь? А там эсэсовцев до черта в лесу... Ловят вашего брата, вон оно
как!
"пожалуйста, дайте покушать", "где живет старшина и полиция?", "спички",
"хлеб", "река", "дорога".
населением притупилось чувство опасности и настороженности. По ночам стали
смелей стучаться в окна, с трудом произнося "прашау, докить вальгить".
Отдыхали два-три часа в сутки, зарывшись в мох и сухую листву.
они вздумали отдохнуть у огромного ветвистого дуба.
двадцать три... К тому времени мы будем у своих!..
картошки... Наварим мы ее с грибами и вместо двух часов отдохнем... три.
"устроить праздник".
в "пике". Сергей остался собирать грибы и разведывать канавку с водой.
горкой сухого хвороста. Дрожала в нем желтая болотная вода, волнуемая
тонувшими в ней комарами. Ждал Сергей Ванюшку...
Веет он тогда торжественной грустью и непонятной жутью безмолвия, стынет в
нем зеленый полумрак и дремлет тайна. Лишь изредка до слуха доносится