Чтение 11–й страницы книги ~Жизнь и судьба~

подчиненного командиру полка, выражение одной лишь грусти, без раскаяния.
Примерно так же разделились выражения лиц, подчиненных им.

Березкин продолжал особо неприятным тоном:

- А где судак ваш на пять килограмм, товарищ Мовшович, о нем уж в
дивизии все знают.

Мовшович с тем же выражением грусти сказал:

- Повар, покажите, пожалуйста, рыбу.

Повар, единственный находившийся при исполнении своих прямых
обязанностей, прямодушно сказал:

- Товарищ капитан велел пофаршировать его по-еврейски; перец, лавровый
лист есть, а вот хлеба белого нет, и хрену не будет...

- Так, понятно, - сказал Березкин, - фаршированную рыбу я в Бобруйске
ел у одной Фиры Ароновны, по правде говоря, не совсем понравилась.

И вдруг люди в подвале поняли, что командиру полка даже не приходило в
голову сердиться.

Словно Березкин знал о том, что Подчуфаров отбивал ночных немцев, что
под утро его присыпало землей и вестовой, наладчик "Китайской серенады",
откапывал его и кричал: "Не сомневайтесь, товарищ капитан, выручу"...

Словно он знал, что Мовшович ползал с саперами по танкоопасной улочке и
присыпал землей и битым кирпичом шахматный узор против танковых мин...

Их молодость радовалась еще одному утру, можно еще раз поднять жестяную
кружечку и сказать: "Эх, будь здоров, и тому подобное", и можно жевать
капусту, дымить папироской...

Собственно, ничего не произошло - минутку хозяева подвала постояли
перед старшим командиром, потом предложили ему покушать с ними, с
удовольствием глядели, как командир полка ел капусту.

Березкин часто сравнивал сталинградское сражение с прошедшим годом
войны, - видел он ее немало. Он понял, что выдерживает такое напряжение
лишь потому, что в нем самом живут тишина и покой. И красноармейцы могли
есть суп, чинить обувь, вести разговор о женах, о плохих и хороших
начальниках, мастерить ложки в такие дни и часы, когда, казалось, люди
способны испытывать лишь бешенство, ужас либо изнеможение. Он видел, что
не имевшие в себе покойной душевной глубины долго не выдерживали, как бы
отчаянны и безрассудны в бою они ни были. Робость, трусость казались
Березкину временным состоянием, чем-то вроде простуды, которую можно
вылечить.

Что такое храбрость и трусость, он твердо не знал. Однажды в начале
войны начальство распекало Березкина за робость, - он самочинно отвел полк
из-под немецкого огня. А незадолго до Сталинграда Березкин приказал
командиру батальона отвести людей на обратный скат высоты, чтобы их зря не
обстреливали немецкие хулиганы минометчики. Командир дивизии с упреком
сказал:

- Что ж это, товарищ Березкин, а мне про вас говорили как о человеке
храбром, спокойном.

Березкин молчал, вздохнул, - должно быть, говорившие ошиблись в нем.

Подчуфаров, ярко-рыжий, с яркими голубыми глазами, с трудом сдерживал
свою привычку быстро, неожиданно смеяться и неожиданно сердиться.
Мовшович, худой, с длинным веснушчатым лицом, с пятнами седых волос на
темной голове, сипло отвечал на вопросы Березкина. Он вытащил блокнот и
стал рисовать предложенную им новую схему минирования танкоопасных
участков.

- Вырвите мне этот чертежик на память, - сказал Березкин, наклонился к
столу и вполголоса произнес: - Меня вызывал командир дивизии. По данным
армейской разведки, немцы уводят силы из городского района,
сосредоточивают их против нас. Танков много. Понятно?

Березкин прислушался к близкому разрыву, потрясшему стены подвала, и
улыбнулся.

- А у вас тут спокойно. В моем овраге за это время уже обязательно
человека три побывали бы из штаба армии, разные комиссии все ходят.

В это-время новый удар потряс здание, с потолка посыпались куски
штукатурки.

- А ведь верно, спокойно, никто особенно не беспокоит, - сказал
Подчуфаров.

- Вот в том-то и дело, что не беспокоят, - сказал Березкин.

Он заговорил доверительно, вполголоса, искренне забывая, что он и есть
начальство, забыв об этом от привычки быть подчиненным и непривычки быть
начальством.

- Знаете, как начальство? Почему не наступаешь? Почему не занял высоту?
Почему потери? Почему без потерь? Почему не доносишь? Почему спишь?
Почему...

Березкин поднялся.

- Пойдемте, товарищ Подчуфаров, хочу вашу оборону посмотреть.

Пронзительная печаль была в этой улочке рабочего поселка, в
обнажившихся внутренних стенах, обклеенных пестренькими обоями, во
вспаханных танками садиках и огородах, в одиноких, кое-где уцелевших
осенних георгинах, цветущих Бог весть зачем.

Неожиданно Березкин сказал Подчуфарову:

- Вот, товарищ Подчуфаров, писем от жены нет. Нашел я ее в дороге, а
теперь опять нет писем, знаю только, что на Урал с дочкой поехали.

- Напишут, товарищ майор, - сказал Подчуфаров.

В полуподвале двухэтажного дома, под заложенными кирпичом окнами,
лежали раненые, ожидавшие ночной эвакуации. На полу стояло ведро с водой,
кружка, меж окон напротив двери была прибита к стене картинка-открытка
"Сватовство майора".

- Это тылы, - сказал Подчуфаров, - передний край дальше.

- Дойдем и до переднего края, - сказал Березкин.

- Они прошли через переднюю в комнату с проваленным потолком, и
чувство, которое испытывают люди, пришедшие из заводской конторы в двери
цеха, охватило их. В воздухе стоял тревожный и перченый дух пороховых
газов, под ногами скрипели пегие, выстрелянные патроны. В детской кремовой
коляске были сложены противотанковые мины.

- Вот развалюшку у меня ночью немец забрал, - сказал Подчуфаров,
подходя к окну. - До чего жалко, дом замечательный, окна на юго-запад.
Весь мой левый край под огнем держит.

У заложенных кирпичом окон с узкими прорезями стоял станковый пулемет,
пулеметчик без пилотки, с обвязанной пропыленным и задымленным бинтом
головой заправлял новую ленту, а первый номер, обнажив белые зубы,
сжевывал кусок колбасы, готовясь через полминуты снова стрелять.

Подошел командир роты, лейтенант. В кармашек его гимнастерки была
вставлена белая астра.

- Орел, - улыбаясь, сказал Березкин.

- Вот хорошо, что вас вижу, товарищ капитан, - сказал лейтенант, - как
я вам ночью сказал, так и есть, опять они пошли на дом номер шесть дробь
один. Ровно в девять начали, - и он посмотрел на часы.

- Здесь стоит командир полка, ему докладывайте.

- Виноват, не признал, - быстро козырнул лейтенант.

Шесть дней назад противник отрезал в районе полка несколько домов и
начал по-немецки обстоятельно сжевывать их. Советская оборона гасла под
развалинами, гасла вместе с жизнью оборонявшихся красноармейцев. Но в
одном заводском доме с глубокими подвалами советская оборона продолжала
держаться. Крепкие стены выдерживали удары, хотя и были во многих местах
прошиблены снарядами и изгрызены минами. Немцы пытались сокрушить это
здание с воздуха, и трижды самолеты-торпедоносцы пускали на него
разрушительные торпеды. Вся угловая часть дома обрушилась. Но подвал под
развалинами оказался цел, и оборонявшиеся, расчистив обломки, установили
пулеметы, легкую пушку, минометы и не подпускали немцев. Дом этот был
счастливо расположен - немцы не могли к нему найти скрытых подходов.

Командир роты, докладывавший Березкину, сказал:

- Пробовали ночью пробраться к ним - не вышло дело у нас. Одного убили,
а двое раненные вернулись.

- Ложись! - жутким голосом закричал в это время
красноармеец-наблюдатель, и несколько человек повалились плашмя на землю,
а командир роты не договорил, взмахнул руками, как будто собираясь
нырнуть, плюхнулся на пол.

Вой пронзительно вырос и вдруг обратился потрясающим землю и душу
грохотом вонючих и душных разрывов. Толстый черный чурбак грохнулся на
пол, подскочил, подкатился под ноги Березкину, и тот подумал, что полено,
подброшенное силой взрыва, едва не ударило его по ноге.

И вдруг он увидел - то был невзорвавшийся снаряд. Напряжение этой
секунды было невыносимо.

Но снаряд не взорвался, и его черная тень, поглотившая небо и землю,
заслонившая прошлое, обрубившая будущее, исчезла.

Командир роты поднялся на ноги.

- Вот это козюлька, - сказал чей-то расстроенный голос, а другой
рассмеялся:

- Ну, я думал - все, накрылся.

Березкин утер пот, вдруг выступивший на лбу, поднял с полу белую
астрочку, стряхнул с нее кирпичную пыль и, прикрепив ее к карману
лейтенантской гимнастерки, сказал:

- Наверное, подарок... - и стал объяснять Подчуфарову: - Почему у вас
все-таки спокойно? Начальство не ходит. Ведь начальство всегда чего-нибудь
от тебя хочет: у тебя повар хороший, заберу у тебя повара. У тебя классный
парикмахер или, там, портной - дай его мне. Калымщики! Ты хороший блиндаж
себе отрыл - вылезай из него. У тебя хорошая квашеная капуста - пришли ее
мне, - он неожиданно спросил у лейтенанта: - А почему же двое вернулись,
не дошли до окруженных?

- Подранило их, товарищ командир полка.

- Понятно.

- Вы счастливый, - сказал Подчуфаров, когда они, выйдя из дома,
проходили по огородам, где среди желтой картофельной ботвы были вырыты