выставленная на продажу так открыто, как на восточном базаре, все это
возбуждало мужчин до крайнего, уже опасного напряжения. Казалось, что
никогда раньше они не видели не только этой самой, но и вообще обнаженной
женщины. И Мижуев заметил, что это действует и на него. Его широкие ноздри
тихо стали раздуваться. Он оглянул горящие лица медленно, точно угрожая,
провел глазами вдоль голого тела женщины, и короткая мысль сверкнула у него
в мозгу.
сознание своей силы.
вздрогнула, сжав голые плечи. Полные груди колыхнулись и замерли, как бичом
ударив по воспаленным телам мужчин.
- Тут - штрих!
Шестьсот... Кто больше?
желание поднималось снизу и боролось с гадливостью и сознательным презрением
ко всем и к себе самому. Но что-то было сильнее презрения.
нему.
темным выражением вырвавшейся на волю жестокости и власти.
глазах сверкнули бессильные, быть может, ей самой непонятные слезы обиды и
стыда.
VI
голубое сияние. Ночь бледнела и тихо уходила в горы, тени серели, все
казалось прозрачным, и даже горы вдали залегли, как предрассветные тучи в
синеватом тумане.
жила Эмма.
Купленная женщина была у него в руках, и в несознаваемом чувстве полной
власти он инстинктивно мял доступное женское тело, скользящее за сухими
складками серого, на шелковой белой подкладке, широкого манто. Она все еще
была одета кое-как и вся дрожала, но как будто не от холода. При свете
бледного утра ее большие глаза на бледном подрумяненном лице с
растрепавшейся прической глядели испуганно и странно.
бесстыдного танца иногда настойчиво звучит тайная дрожащая нотка непонятной
тоски, так из-под полуобнаженной, раскрашенной кокотки загородного кабака
робко и тоскливо глядела по временам какая-то другая - несчастная и забитая
- женщина. И когда она хохотала, пила, танцевала и била по рукам хватающих
ее мужчин, в уголках подкрашенных губ и подрисованных глаз неуловимо
скользила тень скрытого страдания. И это придавало ей острую болезненную
прелесть. Но там, в ресторане, при свете электричества, оно таилось под
бесстыдной маской жадной продажности, а теперь, когда все было кончено и ей
оставалось только ждать того, что сделает с нею этот купивший ее человек,
оно - это странное больное выражение - не скрываясь, выступило на
побледневшем усталом лице и грустно слилось с неясным светом печального
бледного утра.
острой дрожью неумолимой похоти. И чем покорнее она подавалась в его руках и
чем печальнее и усталее смотрели ее глаза, тем темнее и тяжелее поднималась
откуда-то из черной глубины души потребность сладострастной жестокости.
южные цветы, Эмма шла впереди, ведя его к себе, как молчаливая и покорная
раба, это непонятное желание страшной жестокости уже дурманом застилало его
мозг.
того, что овладело им, а другое было пьяно сознанием полной власти и не
хотело видеть того, что совершенно ясно понимал он. И чем больше поднимались
в нем гадливость к себе и жалость к этой усталой, так, видимо, страдающей и
скрывающей свое страдание женщине, тем неудержимее становилась жажда самой
грязной, и жестокой похоти. И было такое чувство, точно он падал в пропасть,
видел свое падение, ужасался его и скользил все ниже и ниже во власти
проснувшегося старою зверя, которого он давно считал убитым в себе. Было
больно и жаль чего-то и в то же время как будто все стало безразличным,
кроме свирепого и жестокого желания.
в истоме ожидания слабеют ноги. Он вдруг почувствовал как что-то сорвалось и
ухнуло куда-то вниз. Нелепая мысль сверкнула в воспаленном мозгу, загорелся
перед глазами красный огонь и что-то слепое, громадное овладело им всем.
глухим отчаянием что-то в глубине души сказало: "Ну и пусть... почему - нет,
если я могу и хочу? Да - зверь, самодур... да... ну и пусть!.."
мстя кому-то, кто был лучше и чище его и кого он терял в эту минуту, Мижуев
вдруг остановил Эмму.
тени под деревьями и кустами роз. Но он перехватил этот взгляд, понял и в
страшном взрыве беспощадности схватил ее за руку.
тогда в ресторане, когда ее насильно раздевали. И она опять оглянулась, но
уж так безнадежно, как затравленный, вконец обессиленный зверек.
при слабом свете, показались среди белого ломкого шелка.
глазами. Произошла короткая, судорожная борьба, и почти голая женщина,
путаясь в кружевных лохмотьях, вдруг, как из пены, встала посреди утреннего,
сказочного сада.
чувствуя, что ей больно, страшной силой пригнул к земле.
омерзительное. Ярко, как молнию, сознавая весь ужас и безобразие своего
дикого порыва и как будто бросая всю ту, тяжесть, которая его давила столько
времени, на эту несчастную проститутку, он злорадно втаптывал в грязь
отвратительного, бессмысленного поступка все свое давнее, никем не
понимаемое, всеми отталкиваемое страдание.
замершей, последней судорогой полного удовлетворения, огромная волна
отвращения и презрения с головой охватила Мижуева. Он судорожно оттолкнул
Эмму и встал, тяжело и мокро дыша, весь в поту, горячий и ослабевший.
куда-то исчезло, и Мижуев увидел себя посреди сада, при свете утра, над
замученной женщиной, грязного, дикого и безобразного, как зверь.
нарядные кружевные тряпки. Потом обернулась и стала перед ним, непонятно
глядя темными таинственными глазами. И в этих глазах Мижуев увидел
отвращение и острую бессильную ненависть.
растерянно тронулся с места, не зная, что дальше сказать и сделать.
унизительный страх. Все люди, которых он видел сегодня, - Четырев,
Пархоменко, Мария Сергеевна, Марусин, Опалов - мгновенно пронеслись перед
ним. Ненавидящие карающие глаза Четырева выглянули из-за этих страшных,
полных той же непримиримой ненависти женских глаз, и он чуть не вскрикнул от
боли, стыда и полного отчаяния.
угодливость, не то жадность. Она сделала усилие, чтобы выговорить, губы
вздрогнули, и Мижуеву, смотревшему на нее, вдруг стало страшно.
глаза ее, и жадные, и злые, смотрели лживо и нагло, губы уродливо кривились
в скользкую улыбку. Она сделала два шага вперед и, подняв голую руку,
положила ее на плечо Мижуеву.
тенях полной пышной груди.
стыд и гадливость. Гадливость и к ней, и к себе. И дико было, что всего одну
минуту тому назад в нем пронеслась эта страшная буря. Казалось, что она
разразилась, и там, где разразилась, не было ничего. Что-то бесплодно и
глупо ушло и стало только противно.